.
В отчете о хранении музейных ценностей дворцов-музеев г. Пушкина, датированном началом сентября 1941 г., приводятся следующие данные. В период с 22 июня по 22 августа 1941 г. были отправлены в тыл пять очередей с музейными вещами пригородных дворцов-музеев. Эвакуация производилась в следующей последовательности:
1-я очередь – 30 июня, 48 ящиков в г. Горький,
2-я очередь – 6 июля, 46 ящиков в г. Горький,
3-я очередь – 13 июля, 47 ящиков в г. Горький,
Экспонаты первой, второй и третьей очереди были отправлены в Горький, где разместились в здании Областного краеведческого музея. Однако к октябрю 1941 г. Горький превратился в прифронтовой город, участились налеты вражеской авиации. 8 ноября предметы из пушкинских музеев были погружены в вагоны и отправлены в Томск, а оттуда – в Новосибирск.
4-я очередь – 20 августа, 91 ящик в г. Сарапул,
5-я очередь – 22 августа, 74 ящика в г. Сарапул[123].
Шестую партию с 1 по 10 сентября доставляли на грузовых машинах в Исаакиевский собор (как уже упоминалось, там размещался Антирелигиозный музей) – в Пушкине в это время уже шли бои. Туда же были свезены ящики с экспонатами из других пригородных дворцов, которые были уже погружены в вагоны, но застряли на станции «Сортировочная», предоставляя право прохода по путям военным составам, а после 8 сентября – начала блокады Ленинграда – выехать уже было невозможно. 16 сентября вечером заместитель директора по научной работе Т. Ф. Попова[124] и научные сотрудники Е. А. Турова[125], В. В. Лемус[126] пришли в Исаакиевский собор – именно пришли, под обстрелом, – никакого транспорта из Пушкина, где шли бои, уже не было: части вермахта к тому времени уже прорвались к Пулковским высотам. 17 сентября нацистские войска заняли г. Пушкин[127].
Таким образом, на 44 автомашинах и на попутных баржах в город было вывезено около 12 тыс. музейных предметов. И все это – практически «импровизация»: ведь эвакуация музейных ценностей из пригородных дворцов-музеев в Ленинград была вынужденной, никакими планами разгрузки не предусмотренной, а поэтому никакого помещения для их хранения заранее не выделялось. Всего из пригородных дворцов-музеев было эвакуировано 40 765 музейных предметов, хотя и самая ценная, но незначительная часть того, что имелось – в общей сложности примерно четверть от общего количества. Оставшиеся ценности по возможности были законсервированы и спрятаны на месте (в основном – крупногабаритная мебель, дворцовая и парковая скульптура). Директор Павловского дворца-музея А. И. Зеленова впоследствии вспоминала: «Особенно трудно было с дворцовой скульптурой. Тяжелая и хрупкая, ценная, как все античные уникумы, она стояла в опустевших залах и была так хороша, что страшно было к ней прикоснуться. Отправить ее в далекое путешествие не решались, но и в залах оставлять ее тоже было нельзя. Вовремя вспомнили о прочных сводчатых подвалах. В узком отсеке бережно принесенную скульптуру расставили как можно теснее. К античным статуям дворца присоединили всех муз из Парадной библиотеки Южной анфилады… Замуровали отсек кирпичом»[128]. Парковая скульптура консервировалась и закапывалась в землю.
Зеленова, уже под бомбежками и артобстрелами, в последний ящик, отправленный в тыл, уложила документацию проведенной по ее заданию в предвоенные годы ландшафтной инвентаризации лучших парковых районов, созданных Гонзаго. В Сарапул и Ленинград отправила те произведения, которые придавали Павловску особое обаяние, создавали атмосферу дома семейного счастья: изделия из слоновой кости и янтаря; нарядные акварели на стекле молочного цвета, исполненные Марией Федоровной в дар супругу; вышивки; а также семейный архив. В период страшных испытаний, в блокаду, в своем дневнике она четко сформулировала понимание трагедии происходящего и собственную неизменную позицию борца за культуру. Поражает и то, что наряду с организацией работ по разминированию, разбору завалов от пожарища и других подобных больших по объему неотложных дел она провела масштабные работы по обеспечению подлинности ансамбля при его восстановлении. Прежде всего это относилось к сохранению уцелевших фрагментов отделки: лепного декора, настенной живописи и т. д. Она поручила даже зафиксировать в цвете состояние лепных орнаментов и барельефов на стенах дворца: красным отметить утраты, синим – потертости и мелкие сколы[129].
Музейщикам Ленинграда практически повсеместно приходилось производить отбор ценностей одновременно с упаковкой, для которой использовались ящики, полученные в воинских частях. В качестве упаковочного материала применяли бумагу и сено. Всего из структур, подчинявшихся Управлению культурно-просветительными предприятиями Ленсовета, по железной дороге было эвакуировано 64 863 музейных предмета, что составило более 66 % от всех имевшихся ценностей. Кроме того, из Летнего дворца и домика Петра I на хранение в Исаакиевский собор было отправлено в законсервированном и упакованном виде 368 музейных предметов, 72 предмета законсервировано. Из музея истории и развития Ленинграда (ныне Государственный музей истории Санкт-Петербурга) сюда же перевезли 372 ящика музейных ценностей, подготовленных к хранению в экстремальных условиях, 138 ящиков оставлено на месте[130]. Следует отметить, что на все эвакуированные и спрятанные коллекции ценности были составлены описи и паспорта, вместе с экспонатами в большинстве случаев вывозились и научные архивы музеев: так происходило и в столицах, и на периферии, где оставались специалисты.
Особо хочется остановиться на эвакуации всемирно известных коллекций Государственного Эрмитажа – именно потому, что это был один из очень немногих музеев страны, в котором вопросы вывоза музейных ценностей в случае возникновения для них опасности были достаточно продуманы и проработаны в мирные годы задолго до начала Великой Отечественной войны.
«Приказ по Государственному Эрмитажу.
“22” июня 1941 г. № 168 гор. Ленинград.
§ 1. Выходной день 23-го Июня с.г. – отменяется.
§ 2. Указания о выходных днях для научного состава, рабочих и служащих будут даны дополнительно.
Директор Государственного Эрмитажа И. Орбели»[131]
Этот лаконичный документ, первый музейный военный приказ, открывает эрмитажную летопись Великой Отечественной. Музей провел огромную работу по подготовке своих сокровищ к эвакуации в глубокий тыл. Но даже при такой повышенной готовности с началом упаковки музейных ценностей в Эрмитаже задержались на сутки. И дело здесь не в нерасторопности его коллектива, а в отсутствии указаний из Москвы, из Комитета по делам искусств СНК СССР, которому музей был подведомственен, без чего Орбели не имел права официально начать подготовку к эвакуации. А наркомат просвещения пока взял паузу. Первая директива пришла только 2 дня спустя:
«Об охране музейных ценностей
24 июня 1941 г.
Обязать директора Эрмитажа тов. Орбели, директора Русского музея тов. Цыганова и начальника УКППЛ тов. Безпрозванного, в целях предохранения от бомбардировки музейных ценностей, перевести их из верхних этажей в первый и подвалы. На время работ по упаковке ценностей закрыть Русский музей и Эрмитаж для посетителей, выставки – “Военное прошлое нашей родины”, “Рыцарский зал”, а также галерея героев Советского Союза работают бесперебойно»[132].
Но уже в первые сутки войны музей начал подготовку к немедленному свертыванию экспозиций. «Ждем 12 часов. Что скажет Молотов? Наконец, стоим у громкоговорителя. Левитан объявляет, что у микрофона Молотов, и мы слушаем хорошо известную речь о вероломном нападении Гитлера на Советский Союз, – вспоминала сотрудница Эрмитажа Р. И. Рубиншейн. – Разве можно выразить словами, что мы почувствовали, слушая радио? Война, страшная, ужасная война! Но ведь это не надолго, его не пустят. Дадут отпор. И все равно страшно. Вспоминаем финскую кампанию, но сейчас это в тысячу раз ужаснее»[133].
Эрмитаж, переживший недавнюю «репетицию» – советско-финскую войну, смог заранее изготовить основную часть ящиков для упаковки ценностей, которые предназначались для отправки двумя железнодорожными составами. Они готовились для определенных экспонатов, и в них находился список предметов, предназначенных для упаковки, со всеми необходимыми данными и упаковочными материалами. Это позволяло эвакуировать коллекции в сжатые строки и обеспечить их сохранность при транспортировке[134].
Уже вечером 22 июня, в воскресенье (рабочий для музея день), начался перенос 40 картин под своды Особой кладовой (Галерея драгоценностей № 1). Среди них произведения Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Рембрандта. Работа по упаковке вещей велась круглосуточно, с небольшим перерывом на 2–3 часа только ночью[135]. Спали по очереди, в залах, где шла упаковка, на стульях или на свернутых коврах. Даже зрительный зал Эрмитажного театра служил местом отдыха и сна. Поскольку часть научных сотрудников уже была мобилизована на оборонные работы, содействие оказали добровольные помощники – студенты, художники, пришедшие помочь Эрмитажу. Шесть суток ушло на подготовку к эвакуации экспонатов первого эшелона – 500 тысяч единиц хранения (вся экспозиция).
Глава отдела Западно-Европейского искусства, профессор В. Ф. Левинсон-Лессинг писал:
«Картины малого и среднего размера (примерно до 100