опасностью для жизни, должно быть спасено. Вторая очередь – то, что следует эвакуировать при наличии возможности. Третья очередь – то, что мы оставляем на местах, маскируя, а иногда и не маскируя»[149].
Стоит ли говорить, что при таких нечетких критериях отбора музейных экспонатов музейщикам на местах оставалось лишь опираться на собственный опыт и профессионализм. Ибо общие указания вряд ли всегда могли служить оптимальным руководством к действию, особенно когда выбирать приходилось из большого числа ценнейших предметов и при недостатке транспортных средств. А именно в таком положении оказались крупнейшие московские музеи.
И. о. директора Государственного Литературного музея П. Л. Вайншенкер, вспоминая события тех дней, писала в 1944 г.: «Установление того, что является самым ценным и дорогим в музее в условиях, когда со дня основания музея ни разу не был произведен учет фондов, тем более учет, сверенный с наличием, в условиях, когда не существовало никакой денежной оценки фондов… отбор самого важного был очень сложным делом. Пришлось совместно с научными сотрудниками наскоро определять ценность вещей, тут же определяя уникальность предметов. Упаковка в ящики производилась в условиях подготовки Москвы к отпору воздушных бомбежек, в условиях начавшейся эвакуации сотрудников престарелого возраста и женщин с детьми и инвалидов»[150].
Наркомат просвещения разработал относительно внятные правила отбора и, соответственно очередности вывоза экспонатов (включающие в себя критерии по принципу древности, уникальности, материальной ценности и т. д.) лишь к началу июля 1941 г.[151], однако вследствие спешки сделал это без учета истинных потребностей музеев в транспортных средствах и реальной возможности разместить вывезенные ценности в указанных в плане городах.
Так, для эвакуации имущества Государственного Исторического музея предусматривалось два крытых железнодорожных вагона, а для остальных московских музеев – один (!) вагон для эвакуации ценностей «первой категории» из Государственного музея народов СССР, Политехнического музея, Государственных музеев Революции, Литературного, Биологического, Дарвиновского и музея Чернышевского. Разумеется, этого было катастрофически недостаточно. В качестве эвакобаз были названы города Киров и Свердловск, но первый к этому времени уже начал принимать музейные ценности из Новгорода и Пскова, второй – экспонаты Эрмитажа. В результате этот эвакоплан реализован не был: московские музеи вывозились иными транспортными средствами и в другие места.
Неспособность Наркомпроса реально оценить складывающуюся обстановку (или опасения его руководства быть заподозренным в «пораженческих настроениях») сыграла не последнюю роль в недостаточной подготовленности московских музеев к работе в экстремальных условиях. На совещании в НКП РСФСР, состоявшемся 24 июня 1941 г., заместитель наркома Н. Ф. Гаврилов сказал: «Мы не думаем свертывать музеи»[152]. Начальный период эвакуации проходил, несмотря на спешность, с которой проводились работы, наиболее организованно, нежели последующие – благодаря самим музейщикам. В работе, посвященной истории Государственного Исторического музея, указывается, что уже с первых дней войны коллектив музея, озабоченный сохранностью фондов, провел необходимые подготовительные мероприятия: «Сотрудники хранительских отделов составляли списки предметов, подлежащих эвакуации; работники экспозиционных отделов изымали из экспозиции наиболее ценные памятники, подыскивали взамен менее ценные, заказывали всякого рода воспроизведения… Строительная мастерская по указаниям хранителей… изготовляла специальные ящики»[153].
Не были в Москве заранее четко продуманы эвакуационные маршруты и транспортные средства, что явилось просчетом Наркомата просвещения: вряд ли только трудностями военного времени можно объяснить вывоз «Государственного хранилища № 1» водным путем на барже. Для того чтобы оценить степень риска, следует назвать, экспонаты каких музеев попали на эту баржу.
По данным Наркомата просвещения, в июле 1941 г. в составе «Госхранилища № 1» было вывезено 530 ящиков ценностей Государственного Исторического музея, 71 ящик – Государственного музея революции СССР, 25 ящиков – Государственного Литературного музея, 73 ящика – Государственного музея народов СССР, 10 ящиков – Государственного Политехнического музея[154], а также экспонаты Государственного биологического музея им. Тимирязева.
«Государственное хранилище № 1», согласно решению Совета по эвакуации при СНК СССР за № 5074 с. э. от 18 июля 1941 г., было отправлено из Москвы 27 июля 1941 г. Оно не сопровождалось военной охраной, хотя Наркомпрос РСФСР и приложил определенные усилия для того, чтобы ее обеспечить. Нарком просвещения В. П. Потемкин обращался в НКВД СССР с просьбой выделить специализированную вооруженную охрану, но получил отказ. На его письмо Нарком внутренних дел СССР наложил резолюцию: «Тов. Потемкин. Сами организуйте из своих работников надлежащую охрану. Отвлекать вооруженную силу НКВД считаю нецелесообразным»[155]. Спорить со всемогущим ведомством Потемкин, по понятным причинам, не решился.
Итак, музейные ценности были размещены на барже. В первую же ночь, еще под Москвой (у Андреевского шлюза) баржа с музейным имуществом попала под бомбежку, в темноте столкнулась со встречным судном и получила пробоину в стенке около носа. Сотрудникам, сопровождавшим бесценный груз (в основном женщинам и престарелым людям), приходилось самим при перегрузке и разгрузке ворочать ящики, весом по нескольку десятков килограммов[156]. 18 августа баржа наконец прибыла к месту назначения в г. Хвалынск. Но вскоре и здесь стало небезопасно – начались бомбардировки. Необходимо было искать новое место для хранения музейных ценностей. Времени на размышления практически не было: Хвалынск не имел железной дороги, а по воде можно было выбраться до наступления морозов. Рассчитывать на помощь Наркомпроса РСФСР не приходилось.
Заведующая библиотекой Государственного Исторического музея Н. П. Зверева, сопровождавшая его ценности в Хвалынск, вспоминая те тяжкие годы, писала:
«Вопрос о том, куда ехать, обсуждался на общем собрании сотрудников. Решили перебазироваться в Кустанай, поскольку начальник эшелона Л. Д. Морозов был связан с этим районом еще со времен гражданской войны (1918–1920 гг.), когда он находился там в рядах Красной Армии… Однако хранилище наше не располагало средствами, достаточными для оплаты всех расходов. В связи с этим не могу не описать эпизод, характерный для наших настроений тех лет. На том же собрании А. Я. Брюсов предложил в случае необходимости продать наиболее ценные личные вещи сотрудников и сразу же указал на свое прекрасное кожаное пальто»[157].
В ноябре 1941 г. по распоряжению Совета по эвакуации музейные ценности были отправлены в Казахстан – в г. Кустанай. К счастью, сотрудникам не пришлось распродавать личные вещи: Наркомпрос РСФСР успел выслать деньги на переезд. Вторичная эвакуация была не менее трудной, чем первая. Путь предстоял долгий и еще более трудный, чем из Москвы в Хвалынск. Ехали на пароходах, по железной дороге; голодали, мерзли, болели; неоднократно перетаскивали непосильные тяжести. Сотрудники музеев, сопровождавшие эшелон, 27 ноября 1941 г. прибыли в Кустанай[158]. Здесь «Государственное хранилище № 1» находилось до осени 1944 г.
Сокровища Государственной Третьяковской галереи эвакуировались из Москвы в две очереди. Сначала в июле 1941 г. специальным поездом под усиленной военной охраной было отправлено в Новосибирск 634 ящика с картинами, графикой, скульптурой русских мастеров. Вместе с имуществом галереи и под наблюдением ее сотрудников эвакуировались коллекции Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Музея нового западного искусства, архив Музея музыкальной культуры им. М. И. Глинки и др.[159] Вторая группа художественных ценностей Государственной Третьяковской галереи была отправлена из Москвы в Молотов в августе 1941 г. водным путем, по традиции – на барже. Оба транспорта благополучно прибыли к месту назначения[160]. Картины и скульптуры, которые не удалось увезти летом 1941 г., до конца войны оставались в стенах галереи[161].
Отправкой первой партии музейных ценностей сокровища московских музеев, безусловно, не были исчерпаны, и работа по их упаковке для возможной эвакуации или хранения в экстремальных условиях продолжалась. Приказом по Наркомпросу РСФСР за № 590 от 15 августа 1941 г. начальнику Музейно-краеведческого отдела А. Д. Маневскому предписывалось «…создать в Москве объединенное хранилище для фондов Государственного Литературного музея, Музея Революции СССР, Музея народов СССР, Биологического музея, Музея Дарвина, Музея Чернышевского и Научно-исследовательского института музейной работы». Начальником этого хранилища (Государственное хранилище № 2) назначили Ц. М. Малую. Оно разместилось на Берсеневской набережной, в церкви Николая Чудотворца, где до войны были Центральные государственные реставрационные мастерские. Самые ценные материалы были замурованы в церковных подвалах. При хранилище организовали команду МПВО, принимавшую участие в борьбе с последствиями налетов вражеской авиации. Однако в октябре, когда ситуация стала критической, – гитлеровские войска подошли к столице, и она находилась на осадном положении, – выяснилось, что музейные ценности, вывезенные в церковь Николая Чудотворца, не только не эвакуированы, но фактически брошены на произвол судьбы, так как Ц. М. Малая самовольно покинула город