Сквозная нумерация «Псковской описи» распространяется и на немногочисленные произведения древнерусского искусства из Новгородского музея, которые «застряли» на сборном пункте в Пскове. Они имеют два шифра: новгородский и псковский. Основная же партия икон инвентаризирована Пономаревым до вывоза их из Новгорода, причем еще более четко: материал был ему лучше известен.
Иконы, включенные Пономаревым в новгородскую опись, почти все вернулись в Новгородский музей после войны. Разработанная им четкая схема дала возможность реконструировать Псковскую опись на основе анализа и систематизации шифров, проставленных на иконах, задолго до того, как о существовании описи икон стало известно. Благодаря Пономареву, каждая вывезенная икона была снабжена таким четким «паспортом», что даже в условиях послевоенной неразберихи большая часть новгородских и псковских икон все-таки возвратилась. Если бы не «Псковская опись» и не подробные маркировки, в Псков не удалось бы вернуть и двух десятков икон. Опись Пономарева – единственный учетный документ, сделавший возможным выявление и возвращение икон. Ни у нацистов во время оккупации, ни у музейных сотрудников после войны инвентарных книг, фиксирующих довоенное собрание икон Псковского музея, не было.
Еще один важный факт. Иконы церкви Успения Богоматери с Пароменья до вывоза их в Германию находились в тяблах иконостаса, а церковь была хранилищем музея, и в ней были сосредоточены иконы из других псковских церквей (нацисты называли ее «Золотой часовней»). Все иконы, находившиеся в этой церкви в 1944 г., независимо от их происхождения, имеют крупные отчетливые шифры «Р1–Р-…». На тыльных сторонах нескольких икон главного иконостаса самой Успенской церкви в конце 1980-х гг. были обнаружены почти незаметные мелкие карандашные пометки: «У.П, II,1», «Усп. П, III,10» и т. д., написанные очень характерным почерком. «Кто-то позаботился, чтобы на иконах, вынутых из иконостаса перед вывозом, была по-русски зафиксирована информация об их происхождении, чтобы они не затерялись среди десятков других, имеющих ту же немецкую маркировку икон. Этот «кто-то» маячил и за более подробными шифрами, складывавшимися в стройную систему. Она не имела значения при вывозе, но способствовала возврату. Только в 2000 г. специалистам Псковского объединеного музея-заповедника удалось идентифицировать почерк карандашных надписей. Среди научных работ Пономарева, хранящихся в архиве петербургского Института истории материальной культуры РАН, оказалось несколько рукописных страниц. Характерный почерк Пономарева можно узнать сразу[521].
Но не менее трети музейных ценностей, убеждены специалисты, осталось за пределами России или уничтожено. Среди них такие уникальные памятники, как иконы «Рождество Богоматери» с клеймами жития Богоматери XVI в. и «Богоявление с Древом Иессеевым» XVI в., «Список» к. XVIII в. с иконы «Богородица Псково-Покровская», шитая хоругвь «Троица» 1630-х гг., резной хорос XIV–XV вв. Царские врата Снетогорского монастыря, XV в., бронзовый барельеф с изображением семифигурного деисуса и другие детали, снятые с знаменитых дверей ц. Николы от Торга, хранившихся в музее, многочисленные археологические находки X–XV вв., в т. ч. каменный языческий идол, два полотна К. Коровина, работы М. Шагала, «Натюрморт» М. Сарьяна и т. д. Судьба этих и многих других ценностей до сих пор неизвестна[522].
Говоря о псковском регионе, нельзя не упомянуть и о трагической судьбе еще одного знакового для мировой культуры места: пушкинского музея-заповедника «Михайловское». Части Красной Армии оставили Пушкиногорье без боев и отошли к Новоржеву. Несмотря на это, 2 июля 1941 г. люфтваффе подвергли бомбардировке Святогорский монастырь.
«По свидетельству священника И. Д. Дмитриева, немцы дважды подрывали главную церковь монастыря – Успенский собор, построенный в XVI в. по повелению Ивана Грозного. В результате второго взрыва собор, у стен которого находится могила Пушкина, разрушен: колокольня рухнула, а древний двухсотлетний большой колокол разбит на мелкие куски, валяющиеся в обломках кирпича по склонам горы; крест соборного купола сорван; западная часть купола пробита снарядом, крыша приделов обрушилась. Сожжены и полностью уничтожены Никольская церковь монастыря, трапезная, кельи монахов, монастырская гостиница и другие монастырские сооружения… Могила поэта найдена сильно захламленной. Обе лестницы, ведущие к могиле, разрушены; площадка вокруг могилы Пушкина завалена мусором, щебнем, обломками иконных досок, кусками листового железа. Плиты на могилах дедушки и бабушки поэта (Осипа Абрамовича и Марии Алексеевны Ганнибал) совершенно засыпаны мусором и землей… Мраморная балюстрада вокруг площадки также повреждена в нескольких местах осколками снарядов и пулями… Сам памятник отклонился в восточную сторону на 10–12 градусов вследствие оползания холма после бомбардировок и взрывов фугасных бомб, заложенных немцами»[523].
Из дневника Жени Воробьевой, ленинградской школьницы, оказавшейся в годы войны в Пушкинских Горах и жившей в дер. Петровское: «10 января 1944 г. Не могу прийти в себя… Вчера немцы погнали всех девушек туда (в Михайловское) рыть окопы, и я видела, как немцы везли вещи из музея Пушкина. Везли на 10 подводах под охраной солдатни. У меня было такое чувство, что немцы Пушкина везут в Германию на каторгу…»[524]
Заповедный лес оккупанты использовали для возведения укрепленной линии «Пантера», проходившей вдоль Михайловского, Тригорского и Петровского. Большой бункер был устроен под старейшим «Дубом уединенным» в парке Тригорского, разобран «Домик няни» в Михайловском и рядом возведен блиндаж.
С осени 1942 г. нацисты начали вырубать заповедный лес, еще ранее стали вывозить экспонаты из Дома-музея А. С. Пушкина. Только в феврале 1943 г. по приказу немцев местным жителем, бывшим сотрудником музея К. В. Афанасьевым, была составлена «Опись музейных ценностей». В ней учтено только то имущество, которое находилось в экспозиции Дома-музея А. С. Пушкина в Михайловском (405 единиц)[525]. Фонды не упомянуты вовсе, их следы теряются. Фашисты, отступая, бросили музейное имущество под латвийским городом Лиепая, потом немногие уцелевшие раритеты оказались в Москве и в январе 1946 г. поступили в Пушкинский Дом Академии наук СССР[526].
Точное количество утраченных художественных псковских ценностей не выяснено до сих пор.
Прежде чем приступить к обзору происходившего на территории Карелии в годы Великой Отечественной войны, следует заметить, что почти все ценное в художественно-историческом отношении из Выборга и его окрестностей, а также с Карельского перешейка было вывезено в Хельсинки еще в 1939 г. – в начале Зимней войны. Это большая часть коллекции Художественного музея, часть предметов из Исторического музея, церковные предметы (иконы, облачения, утварь), включая все наиболее ценное из Валаамского и Коневецкого монастырей. Сейчас эти вещи хранятся в различных финских музеях. Например, в Музее православия в Куопио находится масса предметов с указаниями, из каких выборгских храмов они перевезены. Частные коллекции (как в случае с имением Монрепо) вывозились хозяевами. Это художественное собрание долго было в руках наследников последних владельцев – Николаи, и только в 1995 г. перешло в собственность Национального музея. В 1940 г. из Выборга, уже во время Зимней войны, была вывезена уникальная коллекция струнных инструментов Х. Валя (Страдивари, Амати, Гварнери, старые немецкие мастера). Данные по ней разнятся: есть указания, что вывезли от 29 до 34 самых ценных инструментов (разошедшихся по частным финским коллекциям), судьба остальных неизвестна.
В 1941–1944 гг. в Восточной Карелии работала комиссия от Национального музея Финляндии, которая собирала карельские этнографические ценности: предполагалось, что после войны эта территория (никогда не относившаяся к Финляндии) в дальнейшем останется за финнами и будут созданы новые музеи краеведческого характера, в которые эти вещи и поступят. Сейчас в фондах Национального музея свыше 400 предметов, собранных в это время, – так называемая русская коллекция. Финляндия была единственным государством – союзником гитлеровской Германии, имевшим намерения не только расширить свои границы за счет территории России, но и государственные планы вывоза художественных ценностей из оккупированных регионов. И, соответственно, сформированные структуры, военные и гражданские, для осуществления этих целей.
Среди задач финских военных властей в Восточной Карелии была и образовательно-просветительская: «Образование и просветительская работа должны быть направлены на финское население края. Основываются библиотеки, школы, кружки, газеты, начинается радиовещание»[527]. В планы входило также сохранение памятников культуры. К. Вилкун, уполномоченный по сбору художественных и этнографических ценностей, сообщал в Главную ставку финляндского командования, что при военном правлении необходимо учредить должность этнографа, который мог бы работать при Археологической комиссии.
Комиссии было предписано заниматься исследованиями, которые направлены «прежде всего на те задачи, в решении которых в Финляндии уже прежде были достигнуты важные результаты, и которые дополняли бы важнейшие с точки зрения нашей страны исследовательские задачи»[528]. И, что принципиально важно, по прямой аналогии с нацистским остфоршунгом, комиссия должна была «направлять упомянутые исследования так, чтобы с их помощью постараться, насколько возможно, сформировать общее представление о новых территориях, доказывающих их безусловную принадлежность Финляндии»