оприятий для охраны того немногого, что сохранилось от дворцов. В докладной записке, направленной в Комитет по делам искусств, директор Эрмитажа И. А. Орбели считал необходимым:
«1) Немедленно прекратить доступ посторонних музейному управлению лиц во внутренние помещения Екатерининского и Александровского дворцов в г. Пушкине, Павловске, Петергофе…
2) В самом срочном порядке провести мероприятия по восстановлению кровли или установке временных покрытий над всеми теми помещениями Павловского дворца, Екатерининского дворца в Пушкине и Екатерининского Монплезира в Петергофе, где сохранились на стенах… части внутренней отделки…
3) Немедленно провести полное и детальное фотографирование… помещений…»[687]
В этом же документе И. А. Орбели указывал, что в отношении дальнейшей работы по дворцам-музеям «следует исходить из возможности реставрации на основании сохранившихся деталей отделки части помещения…»[688].
Вопросы подсчета ущерба, нанесенного петергофским дворцам и паркам в период оккупации, имели принципиальное значение при определении их судьбы после освобождения[689]. Одновременно было необходимо решить вопрос о восстановлении памятников культуры. С одной стороны, музейные работники стремились добиться полного возрождения пригородных дворцов и парков, включая интерьеры дворцов и музейные экспозиции. С другой стороны, в условиях послевоенной разрухи было сложно принять решение о финансировании воссоздания дворцов, тем более выполнить его. В силу этих обстоятельств постановления органов власти разного уровня принимались поэтапно, что определило характер и порядок реставрационных работ[690].
Судьба Петергофа беспокоила его сотрудников в самые тяжелые годы войны, когда он был еще оккупирован. «Надо организовать опытную бригаду фонтанных мастеров, чтобы за зиму успеть проделать основную работу по восстановлению фонтанов (думаю, что осенью Петергоф освободится)»[691], – это фраза из письма бывшего директора Петергофа М. М. Ребанэ, написанного в августе 1943 г. из эвакуации в Татарской АССР. Он пишет, что парк надо оставить как «парк выходного дня. …Восстановить, по-видимому, необходимо внешний вид дворца, чтобы сочетать его с фонтанами и парком. Музей, ясно, придется восстановить в западной части Большого дворца. Все другие помещения восточнее главного подъезда… надо отделить от музея брандмауэром и пустить в эксплуатацию. Часть нижнего этажа этой отгороженной части можно отвести под дирекцию, верхний этаж – гостиница, ресторан, церковь – кинотеатр, Западный флигель, включая «под гербом» – отвести под дом отдыха. Фрейлинские дома, ферму, нижнюю дачу – под дома отдыха, гостиницы и т. д.»[692] М. М. Ребанэ – организатор эвакуации музейных ценностей в первые недели войны, благодаря высочайшему профессионализму которого музей спас множество экспонатов. Летом 1943 г. подобные проекты выглядели реалистично, пока неизвестны были масштабы беды. Территория Петродворца была освобождена лишь в конце января 1944 г., и то, что увидели там первые прибывшие туда музейщики, заставило их содрогнуться.
С 22 января 1944 г. группы специалистов выезжали в освобожденные пригороды. Члены комиссии по учету Н. В. Баранов и Н. Н. Белехов осматривали разрушения в Павловске, Пушкине и Петергофе. Вместе с ними были и сотрудники Ленинградского радиокомитета – журналисты и литераторы. Вера Инбер оставила в дневнике следующую запись: «…Петергоф разрушен так, что никакими человеческими силами уже не воскресить его»[693]. А Ольга Берггольц, приехавшая к руинам Петергофа, создала пронзительное, болью и надеждой проникнутое стихотворение «Наш сад»:
«Ты помнишь ли сиянье Петергофа,
дремучие петровские сады
и этот влажный лепет, бред и вздохи
всегда живой, хлопочущей воды?
Так много было здесь тепла и света,
что в городе зимою, в пору вьюг,
все мнилось мне: а в Петергофе – лето,
алмазный, синий праздничный июль.
Молчи, – увы! Волшебный сад изрублен,
мертвы источники с живой водой,
и праздник человечества поруган
свирепой чужеземною ордой.
…Но мы пришли к тебе, земная радость, —
тебя не вытоптать, не истребить.
Но мы пришли к тебе, стоящей рядом,
тысячеверстною дорогой битв.
Пришли – и, символом свершенной мести,
в знак человеческого торжества
воздвигнем вновь, на том же самом месте,
Самсона, раздирающего льва.
И вновь из пепла черного, отсюда,
где смерть и прах, восстанет прежний сад.
Да будет так! Я твердо верю в чудо:
ты дал мне эту веру, Ленинград.
26 января 1944».
В это чудо упрямо, невзирая на удручающую реальность, верили и музейщики. Первой к руинам приехала М. А. Тихомирова, старший научный сотрудник дворцов и парков, которая отвечала за сохранность вывезенных в город ценностей музеев Петродворца. Вот что она кратко изложила в докладной записке на имя начальника управления по делам искусств от 1 февраля и на имя начальника Музейного отдела от 6 февраля:
«31 января сего года был произведен беглый осмотр музейных объектов в Петергофе. Осмотрены:
Большой дворец. Представляет собою руины. Средняя часть дворца, корпус под гербом, церковь существуют. Сохранились частично стены боковых частей дворца и части фасада, выходящего на Нижний сад.
Внутреннее убранство. Сохранились фрагменты лепки стен Тронного зала / Фельтен / и фрагменты стенной росписи парадной лестницы.
Монплезир – сохранилась средняя часть здания и части боковых галерей. Внутреннее убранство – частично сохранился плитчатый пол и фрагменты росписи потолка.
Екатерининский корпус Монплезира – здание сохранилось частично. Осмотр внутренних помещений произведен не было.
Марли представляет собою руины. Имеются только части стен»[694].
М. А. Тихомирова предложила выставить охрану и провести немедленную инвентаризацию оставшихся ценностей и консервацию строений, а затем уже приступить к разбору руин и очистке парков. После самого краткого, но такого впечатляющего описания разрушений она указала необходимые мероприятия на ближайшее время: установить охрану у Монплезира, провести фото- и киносъемки, разминировать, провести полный и детальный осмотр всех объектов, проверить места захоронений скульптуры, произвести осмотр всех дворцовых зданий, развалин блиндажей и домов для изъятия музейных вещей. Профессиональные и эмоциональные обзоры М. А. Тихомировой по Петергофу стали основой докладов сначала в общественных организациях, а затем на партийных и советских совещаниях, принимавших важные решения. Главный архитектор Отдела охраны памятников Ленинграда Н. Н. Белехов, отстаивавший идею полного восстановления петергофских дворцов и парков, решил привлечь к участию ленинградскую интеллигенцию. 18 февраля 1944 г. в Ленинградском доме архитектора он сделал доклад «О состоянии пригородных дворцов-музеев и парков после освобождения от немецких оккупантов»[695]. С содокладами выступили М. А. Тихомирова, которая позже в своей книге писала: «Основной доклад Белехова и наши содоклады по всем пригородам прошли в битком набитом зале, вызвали огромный интерес, горячее обсуждение. Известия о дворцах печатались в газетах, передавались по радио. Вывод был сделан: все пригороды восстановимы, правда, в разной мере»[696].
В тот момент даже осмотр разрушений был смертельно опасным делом: с 1941 по 1944 г. территория парков и дворцов неоднократно минировалась. В районе Петергофа передовые окопы обеих сторон сближались до 150 м, нейтральная полоса между ними была насыщена минами. Разминирование территории и акватории от Ленинграда до Ораниенбаума было поручено инженерным частям Краснознаменного балтфлота, которые очищали ее с апреля по июнь 1944 г. Общая площадь разминирования была примерно 40 км2, район Петродворца и Старого Петергофа – 15 км2, и только в этой части было обнаружено порядка 50 000 мин, «не считая огромного количества снарядов, бомб и других опасных боеприпасов»[697].
Найденные заряды нельзя было уничтожать на месте, их изымали и вывозили. Уже 22 июня 1944 г. военные по акту сдали местным властям разминированные Петродворец и Старый Петергоф, однако, уходя, предупредили, что 100 %-й гарантии дать нельзя, так как случайно оставленные саперами мины могут оказаться при разборке руин, что потом подтвердилось. Тем не менее уже через три дня 25 июня 1944 г. впервые после длительного перерыва в парк были допущены для гуляния жители Ленинграда и Петродворца.
6 мая 1943 г. решением Ленгорисполкома была создана Ленинградская городская комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, в которую вошли представители городских и партийных органов, митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, главный архитектор Ленинграда Н. В. Баранов и многие другие известные лица. Однако переданная музеями в ЧГК информация о нанесенном уроне была приблизительной, поскольку сотрудники не располагали проверенными фактами, но Нюрнбергский трибунал признал материалы ЧГК бесспорными и принял их без дополнительных доказательств. Были созданы специальные инструкции. Ущерб от разрушения дворца определялся экспертами в соответствии с постановлением Совнаркома СССР от 17 июня 1943 г. и Инструкцией для экспертов, одобренной ЧГК 29 декабря 1943 г. Система исчисления урона имела единые принципы для рядовых построек и старинных зданий. Основу денежной оценки составили кубатура здания или площадь застройки, процент разрушений и стоимость восстановительных работ