[94].
Заметим: несостоятельность эвакуационных планов 1936 г. стала очевидной профессионалам практически сразу после их появления. Так, например, в 1938 г. при проведении генеральной инвентаризации музейных ценностей Управление культурно-просветительными предприятиями Ленсовета дало распоряжение директорам подведомственных музеев составить списки наиболее ценных предметов, разбив их на три категории по степени художественной и исторической значимости. Центральная инвентаризационная комиссия Управления культурно-просветительными предприятиями Ленсовета в своем постановлении от 11 января 1939 г. указала, что в дворцах-музеях находится 300 000 музейных предметов[95]. В новые списки вошли десятки тысяч ценнейших музейных предметов, что требовало пересмотра плана разгрузки 1936 г. в части увеличения эвакобаз и железнодорожного подвижного состава. Однако в довоенные годы никаких практических шагов по пересмотру не последовало. И вот почему. В 1939 г. Управление культурно-просветительными предприятиями, закончившее вышеназванную инвентаризацию, обратилось в Ленсовет с просьбой пересмотреть эвакуационные планы. Ленсовет, не полномочный решать данную проблему, в свою очередь апеллирует к Наркомпросу РСФСР. С аналогичными просьбами в 1939 и 1940 г. в Наркомпрос РСФСР обратились и Приморский краевой отдел народного образования, и Государственный музей этнографии[96]. По-видимому, эти обращения побудили Наркома просвещения РСФСР В. П. Потемкина дважды в 1939 и 1940 г. войти в Генеральный штаб РККА с ходатайством о пересмотре эвакопланов[97].
«1 августа 1940
Сов. Секретно.
Экз. №…2
Начальнику Генерального штаба Красной Армии
Маршалу Советского Союза – т. Шапошникову Б. М.
На основе указаний Генерального штаба РККА и Совнаркома РСФСР в 1932 году Наркомпросом РСФСР был разработан план эвакуации и вывоза в порядке разгрузки из пограничной полосы ряда научных учреждений, учебных заведений и детских домов. Эвакоплан Наркомпроса РСФСР с 1932 года не корректировался и в настоящее время является не реальным, в частности, эвакоплан не обеспечен железнодорожным транспортом.
В 1939 г. Наркомпрос РСФСР обращался в Генштаб Красной Армии и в Совнарком РСФСР с просьбой дать указания о корректировке эвакоплана, на что получил устное указание впредь до получения специальных установок Генштаба к корректировке эвакоплана не приступать, т. к. в настоящее время Генштаб пересматривает вопросы эвакуации в целом. Никаких установок по этому вопросу от Генштаба Красной Армии и Совнаркома РСФСР Наркомпрос в 1939 и 1940 гг. не получал.
Прошу Ваших указаний по вопросу о корректировке эвакоплана Наркомпроса РСФСР.
Народный комиссар просвещения
РСФСР – /В. Потемкин./»[98]
Ответ военного ведомства, увы, был отрицательным.
Управление культурно-просветительными предприятиями Ленсовета получило ответ после неоднократных напоминаний лишь в начале 1941 г. от Военного отдела Ленгорисполкома. В нем сообщалось, «…что пересмотр плана разгрузки Управлением может быть произведен только при общем пересмотре плана, что зависит от центральных правительственных органов и о чем будут даны особые указания»[99]. Но «особых указаний» не последовало, и к началу войны музеи системы Ленгорисполкома к «разгрузке» были готовы только в мизерных масштабах плана 1936 г., исходя из которого и были предусмотрены финансовые средства, тара, рабочая сила, эвакобазы. Таким образом, и на 1941 г. в действии остался вариант эвакуации пятилетней давности: 4871 экспонат, 8 вагонов, 4 дня[100].
Теперь, когда война уже шла, в соответствии с лихорадочными решениями уполномоченных Совета по эвакуации на местах, музеям назначались другие эвакобазы, им выделяли существенно меньшее количество транспорта, чем это было необходимо, да и тот приходил с опозданием, порой делавшим невозможным эвакуацию[101]. Вот лишь один – из множества – пример:
«8 июля сего года объявили, что все академические учреждения подлежат вывозу в Томск и что с 10 июля будут поданы вагоны (200 вагонов). 10 июля ни одно учреждение не могло начать погрузку…
…Мы, работники Академических учреждений, были вынуждены требовать настоящей полномочной эвакуационной комиссии, и вчера были избраны академики: Орбели, Мещанинов и Степанов… Академик Орбели И. А. назначается председателем.
Директор Морфорд 12 июля 1941 года»[102].
Нередко власти в тех регионах, куда должны были в экстренном порядке отправиться эвакуируемые ценности, получали информацию об этом едва ли не постфактум. И успев до того разместить у себя другие – изначально запланированные – предприятия и, соответственно, не имея возможности нормально «поселить» вновь прибывающие. Такая ситуация плачевно сказывалась на и без того сложном положении музеев этих регионов, о чем речь пойдет далее.
В связи с противоречивостью властных импульсов, учреждения лишались даже имеющихся планов перехода на «военное положение», что затрудняло эвакуационные процессы.
«В Комитет по делам искусств при Совете Народных Комиссаров Союза ССР
Астрономический институт Академии Наук СССР с октября 1939 года находился в системе Наркомпроса РСФСР, а затем переведен в систему Академии Наук СССР. До перехода Институт имел свой мобилизационный план. А затем он был ликвидирован, т. к. Академия в целом таковой не имела. Неоднократно я обращалась к Зав. Секретной частью Ленинградского Административно-хозяйственного управления и ставила вопрос о продолжении мобилизационной работы, которая в основном должна сводиться к широкому развертыванию оборонной работы и плану эвакуации ценностей.
Директор Морфорд 12 июля 1941 года»[103].
Но и предусмотренная даже упоминавшимся выше мизерным планом 1936 г. подача в музеи в дни отправки на железную дорогу автомашин и рабочей силы для упаковки и погрузки не всегда выполнялась транспортными и иными структурами. Автотранспорт и помощников музейщикам приходилось искать самим. Усугубляло трудности этого поиска и то, что многие региональные органы власти вынужденно привлекали людскую силу и автомобили ряда музеев к отбыванию «трудовой повинности» на других объектах – рук катастрофически не хватало везде, и по понятным причинам музейные заботы отходили на второй план[104].
Ленинград был исключительным случаем на общем фоне: ни в одном из регионов страны (включая столичный), по имеющимся документам, не было проведено столь мощной, рискованной и порой даже выходящей за рамки местных полномочий работы по спасению ценностей, производимой иногда вопреки позиции центра. Во многих других городах ситуация была куда печальнее. Успешное проведение эвакуации во многом зависело от распорядительности местных органов власти, энергии и оперативности сотрудников. Но и в северной столице ситуация была сверхнапряженной.
Еще в 1936 г. Управлением культурно-просветительными предприятиями Ленсовета по заданию Наркомпроса РСФСР был разработан план разгрузки музейных ценностей на случай непредвиденных чрезвычайных обстоятельств. (Речь шла о музеях, находившихся в подчинении Управления культурно-просветительными предприятиями Ленсовета: о пригородных дворцах-музеях и парках Гатчины, Павловска, Петергофа, Пушкина и Ораниенбаума, а также о Летнем дворце и Летнем саде, о домике Петра I, о Музее истории и развития Ленинграда, о Государственном антирелигиозном музее – Исаакиевском соборе.)
Специальной комиссией, в состав которой входили профессора Э. К. Кверфельд и С. П. Яремич, а также представители Ленсовета, Управления дворцами и парками Ленсовета и дирекции дворцов-музеев, был подготовлен список предметов, подлежащих эвакуации из дворцов-музеев городов Пушкин, Петергоф, Слуцк (Павловск), Красногвардейск (Гатчина). Исходя из данных комиссии (количества музейных предметов, подлежащих эвакуации), Наркомхоз РСФСР определил потребность в подвижном составе и наметил эвакобазы в Сарапуле и Горьком[105].
Итак, из дворцовых пригородов Ленинграда необходимо было эвакуировать 4871 экспонат за 4 дня. В соответствии с заданными объемами Октябрьская железная дорога должна была выделить в случае войны всего восемь вагонов. При этом четыре вагона из этих восьми предназначались Гатчинскому дворцу. В «плане» объяснялись причины такого распределения: отдаленность Гатчины от Ленинграда, наличие большего, чем в других музеях, числа уникальных музейных вещей (например, в Гатчинском дворце было 54 тысячи единиц музейного хранения, в Петергофе – 31,5 тысячи, в Павловске – 22 тысячи)[106].
Немаловажным было и то, что рядом с Гатчинским дворцом (примерно в 600 метрах) находился крупный военный объект – аэродром, который мог привлечь внимание бомбардировочной авиации противника[107].
Управление культурно-просветительными предприятиями, несмотря на постигшие его неудачи в переписке с Ленгорсоветом, работу по составлению новых списков все же не прекратило и продолжало ориентировать на них подведомственные музеи. Кроме того, стремясь дать музейным работникам необходимые знания по упаковке, переноске и перевозке музейных ценностей, оно в 1941 г. (накануне войны) издало инструкцию, составленную профессором М. В. Фармаковским – главным хранителем Русского музея