Обобщение, сделанное в донесении командарма 7-й Отдельной армии о том, что органы следствия не принимают мер к розыску и аресту резидентов иностранных разведок, неточно. Так, из 30 агентов и резидентов, прошедших по показаниям подсудимых за 1942–1943 годы – 5 разыскано и осуждено к ВМН».
Интересно, сколько среди них было таких, как Никулин?
Признав, что «Смерш» будто бы ловил и настоящих шпионов, Щербаков вывел из-под удара как начальника контрразведки 7-й Отдельной армии, так и самого Абакумова, вместе с которым проводил проверку. Основную вину свалили на Керзона и Ильяйнена: «…Установлено, что если ошибки в работе таких людей, как Седогин, Изотов, Соловьев, Николаев (убит) могли явиться результатом неопытности и являются действительно следственными ошибками, то ошибки в работе Керзона и Ильяйнена являются извращениями, продиктованными карьеристическими соображениями. В этом особенно убедило меня нечестное поведение Керзона. По делу Никулина и Шведова Керзон заявил мне, что его „подвел следователь“, что Никулина он допрашивал много раз. Керзон вначале говорил, что обвиняемых для инструктажа в следственную часть не вызывали, потом сказал, что вызывали, но что это делали следователи без его ведома и т. д. Таким образом, Керзон врет и запирается в мелочах, а после этого трудно ему верить и в более серьезных делах.
Начальник Особого отдела 7-й Отдельной армии полковник Добровольский плохо контролировал следствие и слишком многое передоверил Керзону.
Следует отметить, что при расследовании материалов Военного совета армии, некоторые работники Особых отделов или отрицали уже установленные факты, или их всячески смягчали и смазывали остроту, придерживаясь принципа „не выносить сор из избы“. Даже начальник Особого отдела т. Добровольский заявил: „И зачем надо было беспокоить товарища Сталина, сказали бы мне, все бы на месте исправили и устранили“.
Надо отметить еще один принципиальный недостаток в работе карательных органов 7-й Отдельной армии – это фактически отсутствие прокурорского надзора за следствием со стороны военного прокурора полковника юстиции Герасимова и его помощника майора юстиции Васильева. Герасимов самоустранился от надзора, свалив эту деятельность на своего помощника Васильева. Васильев же, а также прокуроры соединений в значительной мере штамповали обвинительные заключения, не входя в суть вопроса.
В работе Военных трибуналов имела место перестраховка, боязнь взять на себя всю полноту ответственности (за оправдание лиц, подозреваемых в шпионаже и других контрреволюционных преступлениях. – Б. С.) при рассмотрении дел. Доказательством этого является большое количество неутвержденных приговоров Военных трибуналов командирами соединений, Военным Советом и Военной Коллегией. Так, за 1942–1943 годы из 1529 приговоров к ВМН 577 приговоров, или 37 процентов ВМН, заменены лишением свободы. Во многих случаях эти изменения явились результатом фактического помилования осужденных, но в ряде случаев эти изменения явились результатом несогласия по существу дела. Среди работников Особых отделов (ныне „Смерш“) много неопытных, малограмотных людей. Этот недостаток следует поправить переводом нескольких тысяч политработников в органы контрразведки».
В заключение Щербаков предложил проект приказа, который Сталин и издал от своего имени, предварительно внеся в текст некоторые коррективы. Так, Керзона и Ильяйнена – носителей «государственных секретов» – отправили не в штрафной батальон, как предлагал начальник ГлавПУРА, а в ГУЛАГ.
Бросается в глаза, что за безобразия, творившиеся в Особых отделах 7-й Отдельной армии, были наказаны только люди, занимавшие второстепенные должности, в сущности стрелочники. Главные начальники, Добровольский и Герасимов, отделались, в сущности, легким испугом. Председатель же трибунала армии Севостьянов, послушно проштамповавший сотни сомнительных приговоров, в тексте приказа и вовсе не упоминался. А ведь он вынес оправдательный приговор красноармейцу Ефимову и выразил сомнение в доказанности обвинений по нескольким ранее рассмотренным шпионским делам только после того, как командующий армией генерал Крутиков направил донесение Сталину о непорядках в работе Особых отделов. В противном случае Севостьянов продолжал бы вместе с Особым отделом обрекать на смерть невинных людей.
Но Сталина судебные инстанции и правовые нормы вообще волновали мало. Неслучайно в приказе от 31 мая 1943 года приговор Керзону и Ильяйнену был предрешен. Особому совещанию прямо предписывалось осудить их на 5 лет лагерей еще до всякого рассмотрения дела. Главными виновниками происшедшего Сталин и Щербаков решили сделать людей с иностранными фамилиями (может, подозревали подполковника Керзона в родстве со знаменитым лордом Керзоном?).
Это не было случайностью. Именно в годы Великой Отечественной войны, а особенно после Сталинградской победы, закладывались основы будущей кампании по борьбе с «космополитизмом». Тот же Щербаков еще 17 августа 1942 года получил записку начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова, где выражалось беспокойство по поводу того, что «в управлениях Комитета по делам искусств во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)… В Большом театре Союза ССР, являющемся центром великой русской музыкальной культуры, руководящий состав целиком нерусский… Такая же картина и в Московской государственной консерватории, где директор – Гольденвейзер, а его заместитель – Столяров (еврей). Все основные кафедры консерватории возглавляют евреи… Неслучайно, что в консерваториях учащимся не прививается любовь к русской музыке, русской народной песне и большинство наших известных музыкантов и вокалистов (Ойстрах, Э. Гилельс, Флиэр, Л. Гилельс, Гинзбург, Фихтенгольц, Пантофель-Нечецкая) имеют в своем репертуаре главным образом произведения западноевропейских композиторов». Георгий Федорович предлагал «разработать мероприятия по подготовке и выдвижению русских кадров» и «провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусства». В рамках этого обновления 19 ноября, в день начала советского контрнаступления под Сталинградом, было заменено руководство Московской консерватории. «Космополита» Гольденвейзера сменил «славянин» Шебалин. А 24 октября на имя Щербакова поступило предложение председателя Комитета по делам кинематографии И. Г. Большакова не утверждать на роль «русской княгини Ефросиньи» в фильме Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» актрису Фаину Раневскую, поскольку «семитские черты у Раневской особенно ярко выступают, особенно на крупных планах». И ведь не утвердили! Правда, по иронии судьбы заменили Раневскую на актрису, также не отличавшуюся «расовой чистотой» – Серафиму Бирман. В июле 1943 года поста главного редактора «Красной Звезды» лишился Д. И. Ортенберг, которому несколькими месяцами раньше Щербаков выговаривал за то, что в редакции «слишком много евреев», и потребовал их число немедленно сократить. Давида Иосифовича не спасла даже дружба с Мехлисом.
Неудивительно, что из Керзона и Ильяйнена сделали «козлов отпущения». Это вполне вписывалось в рамки одобренной Сталиным политики.
В приказе Сталина ничего не говорилось о конкретных методах ведения следствия, практиковавшихся «Смершем». Он и Щербаков прекрасно знали, что иными методами люди Абакумова работать просто не умеют. Начальник ГлавПУРа также прекрасно понимал, что на самом деле в своих обобщениях командарм Крутиков совершенно прав, но твердо придерживался старого партийного принципа – нельзя обобщать «нетипичные явления», а проще говоря, те, которые шли в разрез с марксистско-ленинской теорией и взглядами Сталина. Если признать, что органы контрразведки 7-й армии с начала войны так и не поймали ни одного шпиона, придется или ликвидировать, или коренным образом менять всю систему органов контрразведки, которая сама – плоть от плоти и кровь от крови НКВД и советской партийно-государственной системы. А покушения на устои ни Александр Сергеевич, ни Иосиф Виссарионович допустить не могли. Напротив, Абакумов, практически с самого начала войны руководивший столь бесславной работой Особых отделов, на некоторое время стал одним из сталинских фаворитов и после войны возглавил Министерство государственной безопасности.
Если внимательно проанализировать доклад Щербакова, неизбежно приходишь к выводу: генерал Крутиков был прав в своем выводе, что подавляющее большинство дел о шпионаже было фальсифицировано Особыми отделами армии. Если хотя бы по некоторым из этих дел имелись объективные доказательства вины осужденных, а не только их собственные признания, начальник ГлавПУРа не преминул бы привести их в своем докладе. Что могло служить доказательством шпионской и диверсионной деятельности? Это прежде всего радиостанции, шифровальные блокноты, записи, содержащие разведывательную информацию, а также взрывчатка. Хотя, как это было в случае с Никулиным, взрывчатка могла предназначаться для глушения рыбы, а не для подрыва мостов. Между прочим, сын Сталина Василий незадолго до того, как появился приказ о безобразиях в Особых Отделах 7-й Отдельной армии, сам пострадал при браконьерском промысле, будучи 4 апреля 1943 года ранен осколками разорвавшегося раньше времени снаряда РС.
Неслучайно Керзон и Ильяйнен так ухватились за найденный у Шведова трофейный пистолет – появилась возможность хоть таким образом связать его и Никулина с немецкой разведкой. На худой конец, неприятельские разведгруппы могут быть задержаны при попытке перейти линию фронта. Но и подобных эпизодов в докладе Щербакова нет. Очевидно, подавляющее большинство шпионских дел в 7-й армии фабриковали точно так же, как и дела Шведова, Никулина, Ефимова и Масленникова. Только проверить обоснованность обвинений уже не было возможности: подсудимых успели расстрелять.
Метод, когда приговоренных к смерти подсаживали в качестве «наседок» к подследственным, от которых нужно было получить признательные показания, безусловно, не является изобретением особистов 7-й Отдельной армии и даже НКВД в целом. Он стар как мир. Если кто смотрел гениальный фильм венгерского режиссера Миклоша Янчо «Разбойники» (в советском прокате – «Без надежды»), то наверняка запомнил его сюжет. Действие происходит вскоре после подавления венгерской революции 1848–1849 годов. Полицейский комиссар изобличает убийцу четверых и засылает его в лагерь, где содержатся люди, подозреваемые в уголовных и политических преступлениях. Убийце обещано помилование, если он найдет хотя бы одного преступника, который погубил больше четырех человек. Ясно, что тот, кто осужден к смерти, готов будет оговорить любого, надеясь, что «вышку» ему заменят тюрьмой.