– Я доложу о вашем приходе, – сказал Бабах и скрылся за дверью. Маленький юркий армейский офицерик конфиденциально спросил у Кузнецова, кивнув на Валю:
– Ваша?
– Да, – сказал Зиберт, посмотрев сверху вниз на армейца, давая этим понять, что его – Зиберта – нисколько не интересует мнение других.
– Говорят, гаулейтер сегодня в хорошем расположении духа, – как бы извиняясь за свой неуместный вопрос, сказал офицер. – Мы ждем его уже больше часа.
Приоткрылась тяжелая дверь. В приемной появился адъютант.
– Вас готовы принять, – произнес он, глядя на Валю.
Остановил поднявшегося с места Кузнецова:
– Только фрейлейн.
Кузнецов смешался. Он не ожидал, что вызовут не его, а Валю. Овладев собой, он сел в кресло и обратился к офицерику с первой же пришедшей на ум, ничего не значащей фразой.
…Валя сделала лишь шаг вперед, как к ней в два прыжка подскочила огромная овчарка. Валя вздрогнула.
Раздался громкий окрик: „На место!“ – и собака отошла прочь.
Только теперь Валя увидела, что в глубине, под портретом Гитлера, за массивным столом, развалившись в кресле, восседал упитанный холеный немец с усиками под Гитлера, с длинными рыжими ресницами. Поодаль от него стояло трое гестаповцев в черной униформе.
Кох молча показал ей на стул в середине комнаты. Едва Валя подошла к стулу, один из гестаповцев встал между ней и Кохом, другой занял место за спинкой стула. Третий находился у стены, позади Коха, немного правее гаулейтера…
– Почему вы не хотите ехать в Германию? – услышала Валя голос Коха. Он сидел, уставясь в листок бумаги, в котором она узнала свое заявление. Валя немного смутилась и замедлила с ответом.
– Почему вы не хотите ехать в Германию? – повторил Кох, поднимая на девушку глаза. – Вы, девушка немецкой крови, были бы полезны в фатерланде.
– Моя мама серьезно больна, – тихо произнесла Валя, стараясь говорить как можно убедительнее. – Мама больна, а кроме нее у меня сестры… После гибели отца я зарабатываю и содержу всю семью. Прошу вас, господин гаулейтер, разрешить мне остаться здесь. Я знаю немецкий, русский, украинский и польский, я могу здесь принести пользу Германии.
– Где вы познакомились с офицером Зибертом? – спросил Кох, смотря на нее в упор.
– Познакомилась случайно, в поезде… Потом он заезжал к нам по дороге с фронта…
– А есть у вас документы, что ваши предки – выходцы из Германии?
– Документы были у отца. Они пропали, когда он был убит.
Кох стал любезнее. Разговаривая то на немецком, то на польском языке, которым он владел в совершенстве, он расспрашивал девушку о настроениях в городе, интересовался, с кем еще из немецких офицеров она знакома. Когда в числе знакомых она назвала не только сотрудников рейхскомиссариата, но и гестаповцев, в том числе фон Ортеля (о нем речь впереди. – Б. С.), Кох был удовлетворен.
– Хорошо, ступайте. Пусть зайдет ко мне лейтенант Зиберт…
– Хайль Гитлер! – переступив порог кабинета и выбрасывая руку вперед, возгласил Кузнецов.
– Хайль! – лениво раздалось за столом. – Можете сесть. Я не одобряю вашего выбора, лейтенант! Если все наши офицеры будут брать под защиту девушек из побежденных народов, кто же тогда будет работать в нашей промышленности?
– Фрейлейн – арийской крови, – почтительно возразил Кузнецов.
– Вы уверены?
– Я знал ее отца. Бедняга пал жертвой бандитов.
Пристальный, ощупывающий взгляд гаулейтера упал на железные кресты офицера, на круглый значок со свастикой (фантастическая деталь: Кузнецов-Зиберт не был членом НСДАП, поскольку членство в национал-социалистической партии офицеров вермахта было большой редкостью; партийный значок сразу привлек бы к разведчику совсем ненужное ему внимание окружающих. – Б. С.).
– Вы член национал-социалистической партии?
– Так точно, герр гаулейтер.
– Где получили кресты?
– Первый во Франции, второй на Остфронте.
– Что делаете сейчас?
– После ранения временно работаю по снабжению своего участка фронта.
– Где ваша часть?
– Под Курском.
– Под Курском?..
Ощупывающий взгляд Коха встретился со взглядом Кузнецова.
– И вы – лейтенант, фронтовик, национал-социалист – собираетесь жениться на девушке сомнительного происхождения?!
– Мы помолвлены, – изображая смущение, признался Кузнецов. – И я должен получить отпуск и собираюсь с невестой к моим родителям, просить их благословения.
– Где вы родились?
– В Кенигсберге. У отца родовое поместье… Я единственный сын.
– После войны намерены вернуться к себе?
– Нет, я намерен остаться в России.
– Вам нравится эта страна? – в словах Коха послышалось что-то похожее на иронию.
– Мой долг – делать все, чтобы она нравилась нам всем, герр гаулейтер! – твердо и четко, выражая крайнее убеждение в справедливости того, о чем он говорит, сказал Кузнецов.
– Достойный ответ! – одобрительно заметил гаулейтер и подвинул к себе лежавшее перед ним заявление Вали.
В это мгновение Кузнецов впервые с такой остротой физически ощутил лежащий в правом кармане брюк взведенный „вальтер“. Рука медленно соскользнула вниз. Он поднял глаза и увидел оскаленную пасть овчарки, увидел настороженных гестаповцев. Казалось, все взгляды скрестились на этой руке, поползшей к карману и здесь застывшей.
Нет, стрелять – никакой возможности. Не дадут даже опустить руку в карман, не то что выдернуть ее с пистолетом. При малейшем движении гестаповцы готовы броситься вперед, а тот, что стоит за спинкой стула, наклоняется всем корпусом так, что где-то у самого уха слышно его дыхание, – наклоняется, готовый в любое мгновение перехватить руку…
Между тем гаулейтер, откинувшись в кресле и слушая собственный голос, продолжает:
– Человеку, который, подобно вам, собирается посвятить жизнь освоению восточных земель, полезно кое-что запомнить. Как вы думаете, лейтенант, кто для нас здесь опаснее: украинцы или поляки?
У лейтенанта есть на этот счет свое мнение.
– И те и другие, герр гаулейтер! – отвечает он.
– Мне, лейтенант, нужно совсем немного, – продолжает Кох. – Мне нужно, чтобы поляк при встрече с украинцем убивал украинца и, наоборот, чтобы украинец убивал поляка. Если до этого по дороге они пристрелят еврея, это будет как раз то, что мне нужно. Вы меня понимаете?
– Тонкая мысль, герр гаулейтер!
– Ничего тонкого. Все весьма просто. Некоторые весьма наивно представляют себе германизацию. Они думают, что нам нужны русские, украинцы и поляки, которых мы заставили бы говорить по-немецки. Но нам не нужны ни русские, ни украинцы, ни поляки. Нам нужны плодородные земли… Мы будем германизировать землю, а не людей. Здесь будут жить немцы!
Кох переводит дух, внимательно смотрит на лейтенанта:
– Однако я вижу, вы не сильны в политике.
– Я солдат и в политике не разбираюсь, – скромно ответил Кузнецов (ответ для члена НСДАП, согласимся, несколько странный. – Б. С.).
– В таком случае бросьте путаться с девушками и возвращайтесь поскорее к себе в часть. Имейте в виду, что именно на вашем курском участке фюрер готовит сюрприз большевикам. Разумеется, об этом не следует болтать.
– Можете быть спокойны, герр гаулейтер!
– Как настроены ваши товарищи на фронте?
– О, все полны решимости! – бойко отвечает лейтенант, глядя в глаза гаулейтеру.
– Многих испугали недавние события?
– Сталинград?.. Он укрепил наш дух!
Гаулейтер явно удовлетворен столь оптимистическим ответом. Он еще раз любопытным взглядом окидывает офицера и, наконец, принимается за заявление его подруги. Он пишет резолюцию».
Дмитрий Николаевич основывался, по всей видимости, как на личных беседах с Кузнецовым и Валентиной Довгер, так и на рапорте «Колониста» (он же – «Пух»). А кое-что сознательно присочинил. Например, по легенде, Зиберт был не дворянином, обладателем родового поместья (тогда к фамилии требовалась бы приставка «фон»), а всего лишь лесничим (пригодилась довоенная профессия Кузнецова), а затем управляющим в имении князя Шлобиттена. Главное же, Медведев в своей мемуарно-художественной книге почти целиком придумал диалог Зиберта и Коха.
Посмотрим же, как в действительности проходило знаменитое свидание террориста и гаулейтера. У нас есть такая возможность, поскольку сохранился отчет Кузнецова о визите к Коху. Вот что там говорится:
«…Я на фаэтоне с Валей, Шмидтом и собакой Коха подъехали к рейхскомиссариату, вошли в вахтциммер (караульное помещение. – Б. С.), где было около двадцати жандармов с автоматами, и взяли пропуск к Коху. Жандарм у ворот пропустил нас во двор дворца Коха. Прошли мимо второго жандарма, нас во дворе встретил адъютант. Он привел меня и Валю в нижний этаж дворца, где в приемной встретила нас одна дама и один приближенный Коха. Шмидт с собакой остались во дворе. В приемной нас попросили обождать, доложили о нашем приходе на второй этаж и попросили подняться. Мы оказались в квартире Коха. Здесь нас встретил адъютант или личный секретарь Коха, который попросил сесть и начал расспрашивать о цели приезда, после этого он ушел в кабинет Коха и вернулся с тремя высокопоставленными телохранителями Коха с крестами на груди (очевидно, это были офицеры СД. – Б. С.). Они отрекомендовались, осмотрев нас, и попросили Валю в кабинет.
Я остался ждать. Один ушел с Валей, двое остались, молча глядя на меня…
У меня в кармане на боевом взводе со снятым предохранителем лежал „вальтер“ со спецпатронами (оснащенными ядом. – Б. С.), в кобуре еще один пистолет. В коридорчике перед кабинетом меня встретила черная ищейка, за мной шел один из приближенных. Войдя в кабинет, я увидел Коха, и перед ним двое, которые сели между мной и Кохом, третий стоял за моей спиной, за креслом черная собака. Беседа продолжалась около тридцати – сорока минут. Все время охранники, как зачарованные, смотрели на мои руки. Кох руки мне не подал, приветствовал издали поднятием руки, расстояние было метров пять. Между мной и Кохом сидели двое, и за моим креслом сидел еще один. Никакой поэтому возможности не было опустить руку в карман. Я был в летнем мундире, и гранаты со мной не было.