Невидимый город — страница 8 из 11

<<Вали сюда!>>

«Верхом вчера я видела Кари,

Эльфы лесные вокруг танцевали.

Белый медведь вместо коня

Вез ее среди ясного дня.

Вместо уздечки сверкающий змей

Кольцом извивался в руке у ней».

Скандинавская баллада

Глава 24

Небольшая гостиница с одноименным кабачком называлась «Вали сюда!» и была одним из самых необычных заведений такого рода в столице. Ее хозяин – Тамиас Мазила, сын Тамиаса Пивовара, по молодости мечтал расписывать храмы и даже десять лет ходил в подмастерьях у одного знаменитого столичного художника. Но все усилия оказались тщетными: Тамиас так и не смог подняться выше мытья кистей и растирания красок. И дело было вовсе не в суровости мастера. Просто юный ученик оказался совершенно и оглушительно бездарен: даже крохотный сосуд для благовоний он изображал так, что люди, пришедшие в храм, ломали голову, гадая, что перед ними: больная улитка-переросток или злобный демон, издыхающий в корчах.

Под кистью юного Тами стройная голубая вазочка превращалась в нечто аляповато-синее и спиралеобразное, бутон розы – в морду чудовища с глумливой усмешкой, бабочка – в стремительно пикирующую с неба хищную птицу. Матери при виде художеств Тами закрывали детям лица, молодые жрецы бежали к старшим каяться в грехах и жаловаться, что их преследуют страшные видения, даже мухи, кажется, не любили садиться на расписанные им участки стены. Мастер разводил руками: вся его мудрость и опыт были здесь бессильны, он ничему не мог научить бедолагу.

Сам Тамиас не заблуждался относительно своих способностей, очень старался исправиться, но ничего не мог с собой поделать. В конце концов он и вовсе бросил рисовать и не уходил из артели только потому, что продолжал пламенно и беззаветно обожать живопись и согласен был до конца жизни растирать краски, лишь бы оставаться рядом с настоящими художниками. Мастер, разумеется, ничего не имел против, но у Тамиаса Старшего на этот счет оказались свои планы. Он тоже был не из везунчиков: пивоварня приносила все меньше дохода. Тамиас Пивовар слишком увлекался экспериментами, каждый год изобретая по два-три новых сорта пива: одно с кислинкой, другое с изюминкой, третье с цветочным ароматом для дам, и так далее. Между тем покупателей все эти причуды Тами Старшего пугали ничуть не меньше, чем странные рисунки Тами Младшего. Люди по большей части хотели пить простое доброе и горькое пиво без всяких излишеств. И они легко находили его в других пивоварнях.

Когда Тамиас Пивовар понял, что дело его плохо, он попросту продал свои котлы и зернотерки, оставил пустое помещение пивоварни в наследство своему непутевому сыну, а сам, забрав все деньги, уехал с женой в деревню, где не без успеха растил хмель для своих более удачливых коллег, варил понемногу пиво для друзей и худо-бедно сводил концы с концами.

Таким образом, Тамиас Старший как-то устроился, а вот у Тамиаса Младшего неожиданно оказался хлопот полон рот. Папаша больше не мог выплачивать ему ежегодную стипендию на обучение художествам, а мастер, как выяснилось, ценил деньги Тами гораздо больше, чем его бескорыстное обожание. Единственным средством к добыче оных денег оставался пустой подвал. Поначалу Тами сдавал его под склад, но много на этом выручить не удалось: деревянный потолок и стены подвала за долгие годы основательно пропитались запахом дрожжей и пивного сусла и обрели способность «дарить» этот запах всем хранящимся в подвале товарам. Понятно, что столичные торговцы вскоре стали обходить стороной и подвал, и его владельца.

Тогда Тами пораскинул мозгами и устроил в подвале кабачок с красноречивым названием «Вали сюда!». И это сработало. И вывеска, и устойчивый запах пива потянули в кабачок людей, словно магнитом. Кроме того, у Тами оказался недюжинный талант кулинара: полакомиться собственноручно закопченной им рыбой, или капустным супом с грибами и молоком, или мясом, вымоченным в кислом соусе, запеченным на углях и украшенным моченой брусникой, люди приходили с другого конца города, а порой даже из богатых кварталов.

Одним словом, кабачок процветал, и через несколько лет Тами прикупил еще два этажа над своим замечательным подвалом и обустроил маленькую, но весьма удобную и чистую гостиницу, постояльцы в которой никогда не переводились. Таким образом Тами Младший разбогател, стал помогать отцу, ежегодно делал дорогие подарки своему бывшему мастеру, а вскоре даже обзавелся собственным домом, женой и Тами Самым Младшим – здоровым, веселым и полным жизни сорванцом, который частенько крутился на кухне и в гостевом зале, знал все про всех, но никогда своими знаниями не злоупотреблял.

Все это Сайнему и Десси рассказала Дари, пока они ехали из «Горшка и подковы» в столицу. При этом она с большой похвалой отозвалась о доброте и честности Тами. По ее словам, у хозяина имелись лишь две слабинки, но они не шли в ущерб делу. Во-первых, Тами не смог удержаться от соблазна и собственноручно расписал стены в зале в своем неповторимом стиле. Признаться честно, эти картины, хоть и были мирными пейзажами, поначалу изрядно напугали Сайнема. И немудрено: на одной стене ярко-красное солнце, похожее на рассерженную медузу, садилось в синее до черноты море, похожее на лес островерхих елок; на другой – по отчаянно зеленому лугу несся табун многоногих (действительно многоногих, словно пауки) коней. Сам автор картины как-то под хмельком признался, что сначала решил нарисовать ноги и немного увлекся, а потом для достаточного количества конских тел уже не хватило места. На третьей стене высились ослепительно синие горы, которые, казалось, наклонило и развернуло вершинами в разные стороны какое-то чудовищное землетрясение. На четвертой стене Тами попытался изобразить лес – и то, что у него получилось, вообще невозможно описать человеческими словами.

Напугался Сайнем с утра, но уже вечером попривык к картинам и начал понимать, почему эти во всех отношениях монументальные полотна не отпугнули от кабачка всех посетителей. То, что совершенно неуместно в храме, оказалось неожиданно уместным в кабаке. Сквозь винные и пивные пары картины Тами смотрелись неплохо, в них даже проглядывало нечто такое созвучное душе человека, который пришел сюда хорошо заложить за воротник или уже допился до полной свободы в полете фантазии.

К слову сказать, Десси, хоть и была трезва как стеклышко, полюбила картины с первого взгляда, долго их рассматривала, заразительно смеялась и сетовала, что братец Карл этого не видит: «А то он жалуется, что со времен какого-то Дали его никто больше не смог развеселить!»

Вторая слабинка и чудинка Тами оказалась под стать первой. Будучи сам нелюбимым пасынком живописи, он всегда привечал в своем кабачке таких же неудачливых художников, поэтов, авторов исторических хроник и любовных повестей. Они пили, жаловались на жизнь, читали отрывки своих непризнанных шедевров, и все это создавало в кабачке неповторимую атмосферу, у которой очень скоро появились свои любители и ценители. Немало безукоризненно куртуазных кавалеров, наслушавшись изысканных певцов «темного стиля» или «нового сладостного стиля», по вечерам спешили сюда, чтобы насладиться простыми и бесхитростными строками вроде:

«С ужасным грохотом за ними мститель мчится»,

или

«И улыбнулась девушка младая, просунув из портшеза пол-лица».

Аристократы подкармливали поэтов, поэты пощипывали аристократов сатирами, Тами коптил рыбу и жарил мясо, девушки разносили пиво, шурша юбками, – словом «Вали сюда!» был премилым местечком, и Сайнем ни разу не пожалел о своем решении остановиться здесь. Больше того, он в глубине души надеялся, что среди этой кутерьмы и Десси понемногу оттает и, может быть, даже сумеет побороть то, что не давало ей жить спокойно с начала этой весны.

* * *

В день королевских похорон, когда почти весь город погружен в траур, в кабачке царило необычайное оживление: все знали, что сегодня сюда придет Тот Самый Юноша, в Которого Так Безумно Влюблена Дари, и главное – Дари попытается его приворожить. Похоже, Кари с утра успела проболтаться о грядущем событии не только Сайнему: когда он вернулся в гостиницу, почти все столики в нижнем зале оказались заняты завсегдатаями.

Впрочем, Сайнему пока что не было дела до сердечных волнений Дари. Он первым делом поднялся наверх, чтобы поведать Десси обо всем, что уже приключилось сегодня.

– Я уже жалею, что приехал и притащил тебя сюда, – сказал он печально. – Никак не думал, что снова увижусь с мамочкой и ее дружком. Как-то совершенно вылетело из головы. А ведь мог бы подумать, что эта парочка так просто не угомонится. Сегодня они устроили небольшое чудо и пропихнули в королевы Хелли, мою младшую сестренку. А уж что они учинят, когда узнают обо мне и тебе, я просто боюсь себе представить.

– Не бойся, – ответила Десси, зевая.

Она, как и сегодня утром, была совсем сонная, рассеянная, и у Сайнема сердце кровью обливалось, когда он смотрел на нее. В «Горшке и подкове» ему ненадолго показалось, что та, прежняя Десси если и не вернулась совсем, то бродит где-то близко. А сейчас он снова видел перед собой чужую женщину. Не женщину даже, маску, личину – нечто, что лениво и бездарно притворялось человеком. И все же, не желая признаваться себе, что игра, скорее всего, уже давно проиграна, он продолжал говорить с ней как ни в чем не бывало, как будто верил, что она была и осталась его возлюбленной.

– Ты понимаешь, я не паникер, но честно скажу: мамочка и золотой змей – это серьезно. Они же помешаны на своих драгоценных персонах, на вечной молодости, вечной жизни, вечной власти. У них же ум работает только от сих до сих: где бы что бы урвать. Ну, словно увидят в куче камней золотой жезл и тут же ухватятся и потянут на себя что есть силы. А о том, что и все камни следом могут на них покатиться, мысли нет. Поэтому я их действительно боюсь.

– Не бойся, – повторила Десси.

– Армед, похоже, тоже встревожен: вызывает ночью на тайное свидание. Ну он-то хоть не дурак. Послушаю, что скажет. Может, объяснит мне, что тут происходит.

– Не бойся.

– Но зато я тебе все купил, что ты просила, – поспешно сказал Сайнем, вываливая на кровать подарки. – И даже сверху кое-что. Нравится?

Десси погладила панцирь черепашки, улыбнулась впервые за этот вечер, обняла супруга и поцеловала в ухо.

– Не бойся, все хорошо, – снова повторила она. – Ты прости, я, пожалуй, посплю, глаза совсем слипаются.

– Ладно, спи, а я спущусь вниз, хочется посмотреть, как Дари будет свою волшебную ложку пробовать. Утром тебе все расскажу. Спокойной ночи.

Глава 25

Героя нынешнего вечера в кабачке ждали долго. Сайнем успел плотно закусить, немного выпить, послушать несколько плохих стихов и одну очень страшную, но скверно написанную историю о бледном юноше, который по ночам гонялся по темным переулкам за одинокими девицами и отгрызал у них пальцы. Кроме того, волшебник имел длинную и высокоученую беседу о событиях этого дня с Тами Самым Младшим.

Самый Младший на королевской свадьбе не был, ограничился похоронами и потому категорически отказывался верить рассказам о золотом змее.

– Все это один обман, – решительно говорил он. – Сами посудите, с чего бы змею летать, нешто у него крылья есть? Либо он надувной, из бычьих пузырей, либо это морок кто-то навел. Можно ведь, говорят, в курильницы травы такой добавить, что всем глаза отведешь.

Сайнем доподлинно знал, что змей настоящий, но решил не спорить с мальчишкой. Только поинтересовался самым невинным тоном:

– Ты что, вообще в магию не веришь?

Мальчишка передернул плечами.

– Не люблю, – сказал он твердо. – Незачем это. Приличный человек сам, своими руками всегда может на хлеб заработать. А если кому чужие силы понадобились, значит, либо хиляк, либо нехорошее задумал.

Сайнем изумленно поднял брови, дивясь, откуда у такого малыша такие здравые суждения, но потом сообразил, что юный Тами, скорее всего, повторяет чьи-то слова, вероятно, собственного отца.

– Вон хоть на Сивела Сияющего посмотрите, – продолжал меж тем Тами. – Он хоть и не маг, а все хочет к чужой силе примазаться. Думает, если будет солнце славить, так никто не почует, какой от него самого дух. Тьфу, вспомнить противно!

И снова Сайнем мог только развести руками и согласиться. Сивел был местным бедствием. Не просто бездарный поэт, каковых здесь привечали и любили, но поэт с особой миссией, поэт, возлюбивший Солнце и посвятивший ему свой убогий дар, поэт, проповедовавший праведную жизнь и почему-то делавший это с необыкновенной злобностью.

У него оказалась бурная биография, Самый Младший охотно просветил волшебника на этот счет. Сивел, сын бедного рыцаря из маленького городка неподалеку от столицы, одно время служил в столичной страже и даже числился на хорошем счету, но через несколько лет попался на краже и был изгнан с позором. «Вроде для своей подружки брошку добывал, ювелира одного запугать пытался, а тот, не будь дурак, побежал к начальству. Так люди говорят, по крайней мере», – объяснял Самый Младший. Сивел уехал к себе домой и меньше чем через год снова влип в историю: ограбил дом соседа, увел стадо овец и изнасиловал его жену. Отцу Сивела как-то удалось замять скандал, но сынок вошел во вкус и меньше чем через декаду вместе с тремя товарищами попытался ограбить храм Лета в своем же городе. На этот раз он попался по-крупному: в Храме служила хорошая стража, а у Верховного Жреца – право чинить суд. Поэтому Сивел и глазом моргнуть не успел, как угодил в подвал. На его счастье (или несчастье, это уж как посмотреть), в подвале уже сидела дюжина ярых солнцепоклонников, которые попали туда за оскорбление храма путем непристойного обнажения во время летнего праздника. Посидев с ними, Сивел уверовал в силу и милосердие Солнца и, по всей видимости, присовокупил к своей обширной коллекции «нелюбовей» еще и нелюбовь к инаковерящим. Через некоторое время солнцепоклонники сбежали из тюрьмы и устроили День отмщения, ограбив несколько ювелирных лавок и богатых магазинов. При этом Сивел снова ворвался в дом соседа и снова изнасиловал его несчастную жену. Бандитов искали, поймали через несколько лет и осудили. Практически тут же, в зале суда, единоверцы выкупили их. Сивел снова стал свободным. Однако новые друзья, по достоинству оценив его характер, попросили своего брата более не сокрушать неверных кулаками, а сокрушать их сердца посредством речей и стихов. Сивел к тому времени и сам почувствовал, что от слишком бурной жизни становится слаб здоровьем, а потому совершенно угомонился и предался поэзии.

У Сивела было два главных номера: во-первых, он читал старинные баллады, переделанные им на собственный лад, а во-вторых, одаривал собравшихся собственными стихами. Темы у него было тоже всего две: проклятия прелюбодеям и призывы истреблять ведьм. Каким-то образом в его мозгу образовался твердый сплав из этих двух идей: все женщины – ведьмы, они соблазняют и губят мужчин, настоящий мужчина должен, помолясь Солнцу, взять ближайшую к нему ведьму за косы, поставить на колени и учить уму-разуму, пока не вышибет из нее весь злой дух.

В кабачке его терпели, потому что терпели всех, а кроме того потому, что очень многие в городе поклонялись Солнцу и задирать того, кто поет ему хвалу, было бы неосторожно. Поэтому когда Сивел заводил свои песни, все с каменными лицами просто утыкались носами в кружки, а Сивел меж тем разливался соловьем:

Пусть Солнце вас выжжет каленым железом,

Развратницы гнусные, грязные скоты,

Те, что совокупляются с несчастными мужами

По кустам и канавам, на чердаках и в подвалах,

На сундуках и в бочках, на рынках и в свиных закутах,

Сгиньте, подлые и бесстыжие, те, что с помощью фальшивой красоты

Заставляют нас за собою бегать и красться в ночи,

Те, что подначивают мужчин на войну, пожары и разрушения,

Разгромы, крушения и убийства.

Сгиньте, отхожие ямы для нашего семени,

Смеющие открывать рот и извергать непристойности.

Сгиньте, рожающие в грязи, прячущие по углам ветошь со своей мерзостной кровью,

Одержимые тысячей отвратительных страстей,

Быстроногие и голодные волчицы,

Растрачивающие нажитое непосильным трудом состояние мужа,

Крадущиеся по крышам домов, дворцов и башен в объятия любовников,

Обдирающие можжевельник,

Чтобы избавиться от плода в чреве и дальше утолять свою похоть,

Злобные сплетницы, прикармливающие ворожей и гадалок,

Дрянные бабенки, жадины и сквернавки, грабительницы и лгуньи,

Завистницы, нерадивые сумасбродки,

Раскрашивающие лица и волосы,

Гордящиеся своими румяными щеками, а также пышным и оттопыренным задом,

И выставляющие все это напоказ,

Чтобы совратить мужчину – любимого сына Солнца,

Чтобы заставить его уподобиться мерзким тварям,

Зовущимся женщинами,

И утратить все свое достоинство.

Это могло продолжаться довольно долго. По счастью, у поэта бы красивый звучный голос, а в декламацию он вкладывал неподдельную страсть, так что, пропуская смысл его речей мимо ушей, самим выступлением можно было даже наслаждаться.

В своеобразном уме и чутье Сивелу нельзя отказать: он приметил Десси в первый же день, уцепил глазом в толпе, нутром почуял, с какой яблони упало это яблочко, и тех пор, стоило Десси появиться внизу, в общем зале, он встречал и провожал ее стихами. Причем ему даже хватило соображения не пытаться ущучить ведьму посредством собственных стихов, для нее он приберегал старинные баллады. Особенно он любил «Балладу об Улаве и Кари», в которой мудрая мать предостерегает сына от чар жены ведьмы:

«Верхом вчера я видела Кари,

Эльфы лесные вокруг танцевали.

Белый медведь вместо коня

Вез ее среди ясного дня.

Вместо уздечки сверкающий змей

Кольцом извивался в руке у ней». –

«Так клеветать на Кари негоже,

Кто это сделал, прости того боже!» –

«Не расти траве, не плодиться зверю,

Если матери сын не поверит!»

Любимым эпизодом Сивела был, разумеется, тот, в котором прозревший супруг принимался за справедливое возмездие. Дрожащим от восторга голосом поэт декламировал прямо в спину Десси:

Он Кари бил, покуда мог,

Рубашку порвал и тело иссек,

Он Кари бил, что было мочи,

Тело поникло, рубашка в клочьях[8].

Концовку, в которой выяснялось, что несчастную женщину действительно оклеветали, Сивел всегда благоразумно забывал.

Разумеется, Сайнем был вне себя и на второй день даже принялся уговаривать Десси пошутить над глупым поэтом – так же, как она пошутила над глупым колдуном в «Горшке и подкове». Он предлагал разные интересные идеи и свою помощь, но Десси только покачала головой: «Без толку. Он внутри пустой. Такого ничем не возьмешь».

Затевать банальную драку – тоже некстати: не хотелось обижать Тами Младшего. За исключением Сивела, Сайнему в этом кабачке нравилось практически все, а особенно то, что здесь можно понаблюдать и за бедняками, и за аристократией, самому не бросаясь в глаза. Волшебнику, два года не бывавшему в столице, это было очень на руку. Поэтому он решил просто не обращать на Сивела внимания, тем более что и Десси Сивеловых выпадов совершенно искренне не замечала.

* * *

Когда на дубовой двери трактира звякнул медный колокольчик, приветствуя новых гостей, Самый Младший толкнул Сайнема локтем и шепнул: «Глядите, вот и Дарина зазноба пожаловала, вон тот, в сером плаще».

Сайнем глянул и едва не прослезился: ему показалось, что это сама его утраченная молодость пришла его проведать в образе трех стройных и богато одетых молодых людей: один с лютней, второй с соколом на плече, и все трое с короткими мечами в богато украшенных ножнах. Юноша в сером был как раз без лютни и без сокола, зато изрядно пьян: двое других практически несли его к столу, поддерживая под локти. Устроившись за столом, повесив лютню на стену и усадив сокола на жердочку в углу, они первым делом заказали чашу ледяной воды, которую и вылили своему товарищу частично на голову, частично за шиворот. Дарина зазноба тряхнула головой, протерла глаза, обругала приятелей и потребовала вина: «За дохлую собаку Кельдинга я буду пить до самого утра! Чтоб он к себе в могилу утянул всю свою семейку, всех своих дружков-солнцепоклонников, да и дивов впридачу!»

Одна из сестер близняшек с кувшином вина вплыла в комнату. На сей раз Сайнем ни на мгновение не усомнился, что это Дарин и что молодой человек – тот самый, о котором она просила в «Горшке и подкове»: глаза девушки, ее лицо, походка, голос, любое движение было наполнено любовью, не заметить которой не смог бы, кажется, даже слепой. Однако юноша в сером заинтересовался кувшином куда больше, чем прекрасной Дари.

Не решаясь обратиться к любимому, Дари тихо спросила у юноши с лютней:

– Может, вы поесть что-нибудь пожелаете?

– Пожалуй, стоит, – согласился тот. – Что у вас нынче горячего?

– Суп с потрохами и пирог со свининой.

– Пойдет, тащи сюда. Сама с нами выпить не хочешь?

Дари улыбнулась:

– Простите, господин, я матушке поклялась, что буду пить только воду. Говорят, от вина я рассудок теряю и могу даже на человека с ножом наброситься. Правда, я потом ничего не помню.

– Ну и дура, – вздохнул незадачливый ухажер.

Пока Дари бегала за супом и пирогом, Тами Самый Младший продолжал просвещать Сайнема.

– Даринка правда дура, только не потому, что от вина бесится. Это она нарочно для смеха придумала. А дура она потому, что не по себе дерево валит. Этот в сером, Арнвером его зовут, он из знатных. Из совсем знатных. В прежние времена, говорят, у самого принца Хардинга в друзьях ходил. Ну а как королем Кельдинг стал, Арнвера, понятное дело, из дворца выкинули. Он с тех пор и запил, с тоски по прежним временам. Тут наша красавица совсем пропала, – вздохнул мальчишка, явно снова подражая кому-то. – До того он ей просто нравился, а как загулял, она его жалеть стала.

– А он?

– А ему не до нее – о себе горюет. Вон до сих пор в сером ходит в знак того, что Хардинга не забыл, и опять же гибель старого Кельдинга празднует, будто собственные именины.

Появилась Дари с тремя дымящимися горшочками на подносе. Сайнем вытянул шею и убедился, что Арнверу попала «та самая» ложка. Тами Самый Младший и все прочие, кто был в курсе происходящего, понимающе заулыбались друг другу.

Дари ушла на кухню за пирогом. Арнвер в задумчивости хлебал суп, потом поднял голову и уставился в дальний угол, будто заметил там нечто очень интересное. Почесал в затылке, поковырял ногтем в зубах, потом ткнул пальцем в ту сторону и воскликнул на весь трактир:

– Сивел, старый мошенник! Тебя ли вижу?! А ну иди сюда! Иди, иди, чего прячешься?!

Сивел Сияющий осторожно поднялся из-за своего стола и двинулся к Арнверу. Сайнем с ужасом подумал: «Что, если с приворотным зельем вышла ошибка, и Арнвер сейчас…» Но потом он понял, что ошибся сам: Арнвер вовсе не собирался объясняться в любви к поэту. Совсем наоборот.

– Тебя что, уже выпустили? – поинтересовался юноша в сером у Сивела. – Не рано ли? По мне, так тебе там было самое место.

– Я изменился, – тихо ответил Сивел. – Милосердное Солнце коснулась моего сердца. А в твоем сердце по-прежнему тьма?

– В моем сердце доброе вино, какого тебе, собаке, в жизни не доводилось пробовать, – возразил Арнвер. – А ты, значит, лижешь теперь задницы старым жрецам с острова?

– Я пою во славу Солнца, – так же тихо возразил Сивел.

– Ну так спой для нас! Юнис, подыграй ему. И смотри, чтобы песня была про красоток! А если нет, так Арив мигом тебе пустит сокола в рожу, так что даже твоему Солнцу будет противно смотреть на то, что останется.

– Хорошо, господин, я спою для тебя и буду молить Солнце, чтобы оно не отвращало от тебя свой лик, – ответил Сивел так спокойно, что Сайнем даже зауважал его.

Спутник Арнвера снял со стены лютню, несколько раз провел по струнам и выжидательно посмотрел на Сивела. Тот кивнул и начал читать нараспев:

Собрался юный витязь,

На велик день собрался,

Солнце славить собрался.

Едва полпути проехал,

Навстречу ему страшная ведьма,

Страшная ведьма летавица,

Встала поперек дороги:

«Воротись, юный витязь,

Ни к чему сегодня Солнце славить,

Лучше б ты оставался дома».

Витязь ей хорошо отвечает:

«Прочь с пути моего, ведьма-летавица,

А не то я сейчас спешусь,

С борзого коня слезу

И твою русую косу

Вокруг кулака обмотаю,

А то к коню приторочу,

За хвост привяжу к борзому

И как борону потаскаю».

Осерчала тогда ведьма-летавица,

Распустила русую косу,

На борзого коня напала,

Чтобы выпить черные очи.

И снова, едва дошло до справедливой кары, голос Сивела наполнился силой и зазвенел торжеством:

Рассердился юный витязь,

Ухватил он рукою ведьму,

Ухватил он ее за косу,

За ее русую косу,

К коню ее приторочил,

За хвост привязал к борзому,

Поволок, как борону, к дому.

Дотащил он ее до дому,

Издалека матушку кличет:

«Ну-ка, милая матушка, выйди,

Вот везу я тебе служанку,

Эту злую ведьму-летавицу,

Тебе она будет подмогой,

Отцу переменит одежду,

Братцу кудри она причешет,

Сестре – заплетет косицу».

И крыло ее правое запер,

В пестрый сундук его запер[9].

Сивел умолк. Молчали и гости. Арнвер провел ладонями по лицу, то ли борясь с хмелем, то ли отгоняя печальные мысли.

– Ничего, петь ты горазд, – сказал он наконец. – Хорошо, что я не велел разукрасить тебе рожу, хоть и ненавижу старых пердунов с острова и их прислужников. Ну ладно, что замолчал? Пой дальше.

– Это все, господин, – смиренно ответил Сивел. – Здесь песня кончается.

– Неправда!

Голос прозвучал со стороны кухни, и все обернулись на звук. В дверях стояла Дари с подносом. Увидев обращенные к ней взоры, она залилась румянцем и уже тише повторила:

– Неправда. Это не вся песня. Там есть и дальше слова.

– Вот как? – Арнвер вскинул брови. – Смотри, какая шустрая! А ты можешь спеть?

Дари потупила глаза, но кивнула.

– Ну так спой! Если хорошо споешь, я тебя награжу! А ты, Солнцев пес, пользуйся случаем, уноси ноги.

Дари побледнела, но потом гордо вскинула голову, будто сама была той ведьмой-летавицей, и, не спуская с Арнвера глаз, заговорила:

И она прожила три года

И родила ему сына.

Позвали они соседей,

Чтоб дать имя ребенку,

И сосед говорит той ведьме,

Он такие слова ей молвил:

«Молодица, летавица-ведьма,

Не спляшешь ли малое хоро,

Ведьмино малое хоро?»

Отвечала ему та ведьма:

«Ай же ты, сосед наш добрый,

Пусть отдаст мне юный витязь,

Правое крыло отдаст мне,

Без него хоро не спляшешь!

«Молодица, летавица-ведьма,

Убежишь ты, нет тебе веры».

Ведьма на то отвечает:

«Ой же ты, юный витязь,

Если так за меня боишься,

Заприте малые двери,

Двери малые и большие,

Тогда и спляшется хоро».

Заперли малые двери,

Двери малые и большие,

Достал он крыло летавицы.

А она заплясала хоро

И через трубу улетела.

Свекровь ее призывает:

«Молодица, летавица-ведьма,

Плачет дитя по качанью,

По качанью да по сосанью».

Отвечает ей летавица:

«Как только дитя заплачет,

Заплачет дитя по сосанью,

Клади ты его под стрехи,

Пошлю я мелкие росы,

Чтоб накормить сыночка.

А ежели дитя заплачет,

Заплачет дитя по качанью,

Клади ты его в люльку,

Повею я тихим ветром

И покачаю сыночка».

Свекровь она обманула.

Когда дитя закричало,

Заплакало по качанью,

Его положила в люльку.

Не тихий ветер повеял,

Влетела в дом летавица,

Схватила она сына

И похвалилась мужу:

«Ой же ты, юный витязь,

Как это ты придумал

В доме держать летавицу,

Чтоб любила тебя ведьма»!

У Сайнема мурашки побежали по спине. Странно, он даже не подумал о Десси, хотя, может статься, песня как раз про таких, как она. Нет, сейчас в мире существовал только голос Дари, только ее отчаянная любовь. Вряд ли у Дари когда-нибудь были крылья, хоть видимые, хоть невидимые, но в ней тоже жила сила, и сейчас, поверив в чары заговоренной ложки, она впервые осмелела настолько, что позволила этой силе показать себя.

Арнвер вскочил на ноги и с размаху грохнул кувшин об пол.

– Ну, утешила! Ну, красавица моя, горазда ты песни петь! – Он покачнулся и тяжело опустился на стул. – Я свое слово держу, проси что хочешь!

– Я… я не знаю. – Дари вновь заробела, покраснела и опустила глаза. – Мне ничего не надо.

– Вот ведь какая! А чего глаза тупишь? Видать, все же надо чего-то, да сказать боязно? И правда, чего на людях говорить. Эй, хозяин, у вас нынче комнаты свободные есть?

– Есть, как не быть, – отозвался за хозяина Тами Самый Младший.

– Вот и ладно, хочешь, красавица моя, о своем деле без свидетелей потолковать?

Дари кивнула.

– Вот и славно, люблю сговорчивых. Ты только мне по лестнице подняться помоги, а там уж я… Ты не смотри, что я на ногах плохо держусь, лежа я еще о-го-го, ты уж мне поверь.

Глава 26

Солнце спускалось за реку, башни королевского дворца еще купались в золоте его последних лучей, а внизу, во дворах, уже сгущались тени, и от земли и стен явственно тянуло холодом.

В Саду Референдария снова разговаривали двое. Оба в синих траурных одеждах, оба с короткими мечами на украшенных золотом поясах. Один из них был похож и лицом, и фигурой на Стакада с Рагнахаром, но по виду выходило, что он будет помоложе первого и постарше второго. Его правое запястье украшал тяжелый шипастый браслет солнцепоклонника. Его собеседник был молод, высок ростом, черноволос, черноглаз и красив яркой чужеземной красотой. На его шее висело ожерелье из волчьих когтей, оправленных в золото.

– Может быть, ты знаешь, что случилось? Для чего мы понадобились королю в такое время? – спросил Армед-чужанин у своего будущего шурина.

– Признаться честно, я не ожидал увидеть тебя здесь, Армед, – ответил Хильдебранд Кельдинг, дядя короля и верховный главнокомандующий Королевства. – Когда Рагнахар позвал меня сюда, я подумал, что он, возможно, нуждается в совете перед брачной ночью. Другой причины для разговора в такой день я просто не мог измыслить. Но тогда при чем тут ты?

– Может быть, он хочет узнать, как это делают у нас, в горах, потом сравнить с обычными для вас способами и сделать свои выводы, – усмехнулся Армед. – Очень предусмотрительный юноша.

На языке Королевства он говорил почти чисто, только немного растягивал гласные и смягчал согласные.

– Не знаю, право. – Хильебранд пожал плечами. – Но ты меня заинтересовал. Раз уж мы все равно здесь сидим в ожидании, ты мог бы пока рассказать о том, как это делается у вас в горах, скоро ведь моя свадьба с Аин, так что мне это пригодится.

– Аин тебе сама все расскажет и покажет, – пообещал Армед.

Они помолчали, потом заговорили о приемах рубки на мечах и так увлеклись, что, когда король наконец спустился в сад, ему пришлось дважды их окликать.

– О, прости, племянник, я что-то стал совсем рассеянным. – И Хильдебранд низко поклонился юноше, мгновенно и болезненно напомнив тому отца.

Армед по чужанскому обычаю опустился на одно колено и склонил голову.

– Да прекратите, вы оба! – воскликнул Рагнахар в сердцах. – То вас не докричишься, то танцы тут устроили! У меня мало времени, а я должен вам сказать кое-что очень важное. Сегодня со мной говорил бог.

– Э-э-э, племянник, ты о чем? – осторожно поинтересовался Хильдебранд.

– Что за бог и что он сказал? – спросил Армед.

Рагнахар присел на скамью, полководец и дивий князь остались стоять.

– Это случилось утром, на рассвете, – начал король. – Я молился Солнцу, молился за отца. Я спрашивал у Солнца, как мне стать таким же мудрым, как править страной. Я был один в комнате, и тут раздался стук. Я поднял голову. На окне сидел ворон, очень большой, черный, и стучал клювом в оконную раму. Я удивился, но отворил окно. Ворон вошел в комнату и превратился в человека. Обычного человека, в обычной одежде, обычного роста. Если бы я встретил его в иных обстоятельствах, я не обратил бы внимания. И теперь я удивился, но не очень. Я так устал и так растерялся, что мне, в общем, было все равно, во сне это происходит или наяву. Я даже не стал задавать никаких вопросов и ждал, что он скажет. И тут он сказал, что его имя Айд, что он знает, как мне сейчас трудно, и хочет помочь мне. Тогда я спросил его, кто он: оборотень или колдун. Он ответил, что ни то, ни иное и что он бог. Я сказал, что мы поклоняемся Солнцу. Он ответил, что Солнцу должно поклоняться, что оно обладает великой силой давать жизнь и рост всему на земле, но Солнце – это лишь большой костер, оно не имеет разума, не имеет понятия о законе и справедливости, а без закона и справедливости люди жить не могут. Тогда… тогда я спросил его, как мне понять, в чем справедливость, если отец, достойный правитель Королевства, погиб ни за что и власть перешла ко мне, глупому и слабому. Я был в отчаянии. Он положил мне руку на плечо и сказал, что мой отец – благородный человек, но он нарушил закон, отстранив от трона принца Хардинга, которого поклялся опекать. Он сделал это во имя блага всего Королевства, но должен был понести наказание за то, что нарушил клятву. Я не знал, что ответить ему. Но он сказал, что Хардинг тоже преступил закон, он отомстил, а месть не есть справедливость.

– Мудрый ворон, – пробормотал Хильдебранд.

– Ворон – очень древний и сильный бог, – уважительно сказал Армед. – Это хороший знак, что он заговорил с тобой.

– Ворон – это только обличие, – живо возразил Рагнахар. – Он сказал, что только люди могут понимать законы и соблюдать справедливость, поэтому он чаще всего принимает обличие человека. Ворон – это для суеверных, для тех, кто не может сам за себя отвечать, кому нужен кнут из страха и пряник из чуда. Тогда я спросил его, в чем же тогда справедливость. Он сказал, что Хардинг должен был вызвать моего отца в суд, и судья вынес бы свой приговор. Он сказал, что судья учел бы, почему мой отец преступил закон, а также познал ли он раскаяние, и не стал бы приговаривать отца к смерти. А то, что сделал Хардинг, это просто убийство. Тогда я спросил, где же найти такой суд, куда один король мог бы вызвать другого короля. Он сказал, что это суд бога – бога Правосудия. И еще он сказал, что если я согласен защищать справедливость в Королевстве, он готов покровительствовать мне.

– Хм, а это неплохая идея. – Хильдебранд потер подбородок. – Кто бы он ни был, этот Айд, но если нам удастся натравить его на Верховного Мага… Старик совсем распоясался. Мы уже выяснили, что твоя новая королева – дочка его старой любовницы. Мой тебе совет: избавься от нее как можно скорее.

– Зачем же? Она милая. Если избавиться от нее сейчас же, люди в Королевстве будут недовольны, а Верховный придумает еще какую-нибудь каверзу. А если ты боишься, что она что-то узнает, то не беспокойся.

– Да? Ну что ж, в этом есть резон, так мы, по крайней мере, знаем, где его уши и глаза, и можем следить за ней. В конце концов, она одна, а нас много. И все же будь осторожен, племянник. Так мы сможем использовать твоего нового бога против старого жреца?

Рагнахар покачал головой:

– Дядя, прости, он действительно мой бог, а не охотничья собака, которую можно натравить на зверя. А закон – не оглобли, чтобы поворачивать туда, куда собрался ехать. Постараемся сами разобраться со жрецом. Да, вот еще что. На днях я говорил с Лиллием, послом Сюдмарка. Он просил позволения срочно уехать, сразу после похорон и свадьбы, потому что один из его друзей нуждается в его помощи. Я, однако, подозреваю, что это ложь, друзья тут ни при чем, просто Лиллий получил секретную депешу от нового полководца Сюдмарка и ему приказано немедленно возвращаться. Армед, ты можешь приказать своим людям, чтобы они ограбили Лиллия, когда он будет подъезжать к границе?

– Конечно. Убить его?

– Нет, убивать не надо. Он хороший человек. Просто я хочу знать, что написано в том тайном послании. Сейчас многие чужане разбойничают на дорогах, так что никто ничего не заподозрит.

– Будет сделано, мой король.

– Боюсь, этот вызов может означать только одно: Сюдмарк собирается первым начать войну против нас, – мрачно сказал Хильдебранд.

– Да, я тоже так подумал, – согласился Рагнахар. – Скажи, дядя, может, нам прямо сейчас начать собирать ополчение?

– По-моему, выйдет плохо, – вмешался Армед. – Сейчас весна, люди не могут принести с собой много провианта, через две-три декады придется либо распускать войска, либо как-то кормить их. Травы пока мало, так что придется кормить и коней. А мы не знаем, когда именно выступит в поход армия Сюдмарка и каковы планы ее полководца. К тому же сейчас время пахоты, если мы призовем мужчин, осенью может случиться голод. С другой стороны, пока люди раскачаются, соберут деньги на оружие да вспомнят воинское искусство…

– Ничего. – Хильдебранд улыбнулся. – Я тут кое-что придумал. Мы пока что призовем совсем немногих. Прежде всего рыцарей, им давно пора вылезти из замков да порастрясти жирок. А что до пешего ополчения: пусть те, кто победнее, объединятся по четыре-пять человек да сообща экипируют одного воина. Но уж этих немногих мы обучим как следует, разобьем на отряды, пусть хорошенько узнают друг друга и приучатся воевать сообща. А когда Сюдмарк нападет на нас, мы двинем войско на юг и поднимем людей в южных провинциях, они будут сражаться под командованием нашего обученного войска. Кстати, солдатам Сюдмарка придется пересекать ваши горы, Армед. Нельзя ли уговорить твоего брата, чтобы он малость потрепал их? Намекни им, что вместе с войском повезут и солдатское жалование – в Сюдмарке солдаты не будут сражаться, если им не заплатят.

– Хорошо, я отправлю послов. Пожалуй, братец не устоит. Заодно, может, и помиримся, – согласился Армед.

– Я согласен. – Рагнахар поднялся со скамьи. – Раз уж вся знать сейчас в столице, все и решим. Завтра же собираем курию, а пока пусть готовят новый указ о наборе. Да, кстати, мне… мне нужен новый референдарий. Дядя, подскажи, какую семью из герцогских нам сейчас надо задобрить в первую очередь. Казначея и смотрителя гардероба мы оставим старого, отец ему всегда доверял, а вот стюарда и кравчего нужно бы новых, помоложе, чтобы дворец не выглядел слишком старомодно. Королева вряд ли сможет хорошо следить за двором, ей понадобятся помощники. Как только назначим референдария, пусть поговорит с нынешними стюардом и кравчим, посоветует передать должности сыновьям. А ты, Армед, сочини от моего имени письмо своему брату со всей возможной вежливостью. Спасибо, родичи, я знал, что на вас можно положиться. Спокойной ночи, Армед. А тебя, дядя, я хотел бы попросить об одной личной услуге.

Армед хмыкнул, уходя. Хильдебранд также с веселым интересом глянул на юного короля:

– Что еще тебя беспокоит, племянник?

– Послушай, ты не мог бы найти во дворце какую-нибудь разумную и опытную женщину, замужнюю или вдову, чтобы она объяснила моей супруге, что, собственно, от нее требуется. Ну что ты смеешься, дядя? Девчонка дрожит от страха. Не мне же с ней объясняться, в самом деле? Куда, спрашивается, смотрела ее мать?

Глава 27

Арнвер не соврал, лежа он действительно был еще о-го-го. В этом Сайнем вскоре убедился: стены на втором этаже оказались и не слишком толстыми, и волшебник полночи имел удовольствие слушать охи, вздохи, кряхтенье и скрип кровати. Ложка поработала на славу.

Когда Сайнему пришло время отправиться на свое тайное свидание, любовники за стеной все еще не угомонились, а вот Десси, напротив, мирно спала, сжимая в руке черепашку. Сайнем поцеловал ее в висок и вышел, затворив за собой дверь.

На улицах, несмотря на поздний час, было многолюдно, в кабаках горели факелы, разгоряченные вином гости выходили на улицу, кто-то затевал драку, кто-то пел во все горло «Как без любимой ночь длинна!», кто-то тащил в укромное место сговорчивую девицу, кто-то просто сползал по стене и засыпал, не откликаясь на невнятные призывы товарищей. Столица справляла королевскую свадьбу.

Сайнем шел к дворцу переулками, следя за тем, как поднимается над крышами домов Звезда Фонарщика. У восточных ворот его уже поджидал какой-то юный чужанин, так низко надвинувший на брови шапку, что нельзя было различить лица. Знаком приказав Сайнему молчать, он повел его по лабиринту дворов, избегая освещенных окон и помещений, откуда доносились человеческие голоса. Затем провожатый открыл своим ключом маленькую дверь в проеме одной из арок, и они поднялись по узкой винтовой лестнице в темные покои.

Чужанин опустился на колени перед большим камином, раздул огонь и наконец снял шапку, позволив длинным черным волосам рассыпаться по плечам.

– Здравствуй, Аин, – сказал Сайнем.

Он был не слишком удивлен: Аин по-прежнему пользовалась притираниями с запахом мускуса и можжевельника – еще на улице волшебник уловил аромат и заподозрил, что это может быть его старая знакомая. Однако тот факт, что сестра Армеда, вместо того чтобы готовиться к своей свадьбе с Хильдебрандом, в столь поздний час желает побеседовать с мужчиной наедине, пришелся ему не по душе. Аин трудно назвать наивной и неопытной девицей, а значит, у ее поступка есть какая-то серьезная причина. Она вела свою игру, а Сайнем ужасно не любил играть в чужие игры.

Меж тем Аин не произносила ни слова, а лишь глубоко и взволнованно дышала, облизывая якобы пересохшие губы маленьким розовым язычком и как бы невзначай демонстрируя волшебнику свою высокую грудь и лебединую шею. Эти ужимки понравились Сайнему еще меньше, и он, нарочно отвернувшись от девушки, принялся изучать резные доски над камином. Старый чужанский обычай: вешать вблизи очага доски с мудрыми изречениями, чтобы снова и снова перечитывать их в зимние вечера и учить по ним детей. Эти доски, похоже, резали уже в Королевстве, стихи на них были написаны на местном языке и касались свойств различных деревьев. Такое смешение обычаев чужан и Королевства показалось Сайнему забавным, и он с удовольствием сделал вид, что погружен в чтение.

От дуба будешь ты с теплом,

Коль стар и высох он.

Сосна, хоть даст приятный дух,

Да много искр притом.

Береза быстро прогорит,

Каштан – и не займется.

Боярышник – он всем хорош,

По осени руби.

Растает воском остролист,

Зеленым жги его.

Вяз только тлеет, словно лен, –

И не дает огня.

Бук на зиму себе бери

И тису не забудь.

Продать зеленой бузину

Не дело никому.

От груш и яблонь аромат

Тебе наполнит дом.

Пахнет ракитника цветком

От вишни в камельке.

А ясень – гладок, сероват –

зеленый иль сухой.

Бери его и жги подряд:

Окупится стократ[10].

– Халдон! – Аин наконец не выдержала и прервала молчание, воспользовавшись именем, которое когда-то дал Сайнему ее брат. На языке чужан «Халдон» означало «живучий», «тот, кто упрямо борется за жизнь». Это было одно из самых почетных имен, в семьях его давали любимым и долгожданным сыновьям, чтобы те росли здоровыми и удачливыми.

– Халдон, как я рада, что ты пришел! – продолжала девушка. – Мне так страшно.

На этот раз ей удалось его удивить. Аин была не из пугливых, а для чужанина или чужанки признаться в собственном страхе – величайший позор. Неужели то, что Сайнем счел кокетством, оказалось истинным страхом?

– Что случилось? – спросил Сайнем мягко. – И где Армед?

– Его срочно позвал к себе король, – ответила Аин. – Говорит, что-то важное. Он хотел послать за тобой слугу, но я запретила. Я не хочу, чтобы о тебе кто-то знал, ты будешь мой кинжал под одеждой. – И она томно улыбнулась, тем самым придавая своим словам особый смысл.

Сайнем тоже не мог не улыбнуться: Аин была просто Аин, она сама едва различала грань между страхом и возбуждением, между смиренной просьбой о защите и попыткой незаметно взять мужчину за яйца, для нее одно вытекало из другого.

– Чего ты боишься?

– Если бы я знала! – Девушка вскочила на ноги и принялась ходить по комнате, постепенно и незаметно приближаясь к волшебнику. – Я просто чувствую это. Будто меня накрыли одеялом и сжимают. Здесь все холодное, темное, давит. Не знаю.

– Ты боишься Хильдебранда?

– Что? – Аин резко остановилась, потом сделала еще шаг навстречу Сайнему, и они внезапно оказались стоящими буквально нос к носу, так что острые соски Аин, проступавшие сквозь платье, касались груди Сайнема.

Волшебник кусал нижнюю губу: ему было смешно.

«Меня не купишь, милая, – подумал он. – То, что я отдаю, я отдаю добровольно. Я дарю, а не меняюсь». И тут же понял, что раздувается от гордости за свою чистоту и неподкупность, и рассмеялся снова.

– Я не боюсь Хильдебранда. – Аин говорила теперь тихо, почти шептала, и голос ее был низким, хрипловатым и тягучим. – Он мне безразличен. Я боюсь твоих соплеменников. Они меня не любят. Собственно, у них нет причин любить меня. Бранд теперь не только верховный полководец, он еще и юстициарий, он будет замещать короля, если тот куда-то уедет. И ты думаешь, люди в столице захотят, чтобы второй дамой в Королевстве стала дикая девица с гор?

– Едва ли. – Волшебник кивнул, сразу посерьезнев. Потому что это была чистая правда.

Пусть король и двор вежливо называли Армеда «чужанином», «союзником» и даже «братом» (и свадьба Хильдебранда как раз должна закрепить эти братские узы, связать два рода кровью, а не только дружбой и клятвами), – для всего Королевства Армед и его сестра оставались дивами, чудовищами с гор, пугалами для детей, но никак не желанными гостями и соседями. Возможно, самые мудрые и понимали, что только союз с Армедом защищает Королевство от новой войны с горами, но заставить «настоящих людей» полюбить дива – такая задача была бы не под силу никому.

– Я знаю, про меня уже поют песенки на улицах, – продолжала Аин. – Как я оборачиваюсь волчицей и сношаюсь с кобелями, а иногда даже с собственным братом. Но это все ерунда. Здесь полно людей, которые способны на что-то более серьезное.

Внезапно она схватила волшебника за запястья и судорожно сжала:

– Сайнем, я хочу пережить собственную свадьбу!

Теперь Сайнем ясно видел за тонкой пеленой кокетства и внешних уловок настоящий и глубокий страх. Он осторожно обнял девушку за плечи, погладил по голове, подвел к огню.

– Но ведь ты не так уж беззащитна, – мягко сказал он. – У Армеда есть своя дружина, они не дадут тебя в обиду. Да и твоему жениху с королем вовсе невыгодно, чтобы с тобой случилась беда. Почему ты не можешь положиться на них?

– Потому что у короля и Хильдебранда сейчас и так хлопот полон рот, – сказал Армед, входя в зал. – Ты же видел, их сегодня обыграли, – продолжал он, обращаясь к волшебнику. – Верховный Маг посадил на престол рядом с Рагнахаром свою собственную дочь.

– Знаю, она моя сестра, – отозвался Сайнем.

– Что?

Аин и Армед в один момент отскочили в сторону от волшебника и застыли в боевых стойках. В руках у них блеснули кинжалы. Сайнем окончательно убедился, что брат и сестра испуганы не на шутку и готовы шарахаться от любой тени.

Медленно он поднял вверх руки:

– Тихо, тихо, все в порядке. Посмотрите на меня. Было время, я доверил вам свою жизнь, а вы открыли для меня двери своего дома. Что-то переменилось? Кто тут мне не верит? Ну вот то-то. Хелли действительно мне сестричка, дочь моего отца и моей матери, и торжественно клянусь вам: она родилась задолго до того, как моя мать сошлась с Верховным. Просто Верховный сейчас играет ею, как до того играл матерью и мною. Ну что, мир?

– Прости, Халдон. – Армед вернул кинжал за пазуху, Аин спрятала свой в голенище сапога.

– Я думаю, нам нужно выпить вина и что-нибудь съесть, – сказала она. – Страх и голод – плохие советчики.

Мужчины сочли это предложение весьма разумным.

Они прошли в покои Аин, завешанные ярко-красными с золотыми и синими узорами коврами и заставленные низкой плетеной мебелью. Сайнему показалось, что они и в самом деле вернулись в чужанские горы. Аин угощала их густым терпким вином, жареными скворцами и особым чужанским деликатесом – кружками из тонкого, поджаренного на сковородке теста, в которые заворачивали кислый творог, смешанный с молодой зеленью, кусочки соленой рыбы или соленую икру. Видно было, что, несмотря на все свои страхи, она все же умела поставить на своем и устроиться во дворце почти как дома.

За столом Сайнем снова вернулся к прерванному разговору:

– Хорошо, значит, вы опасаетесь Верховного. Думаете, он захочет и Хильдебранда прибрать к рукам?

– Он должен об этом подумать, разве нет? – отозвался Армед. – Кстати, ты не хочешь поговорить с сестрой? Если все так, как ты говоришь, может быть, ей тоже понадобится помощь, и мы могли бы подружиться?

– Вполне возможно, но тут от меня мало толку. – Сайнем покачал головой. – Я не видел Хелли лет десять или около того, с тех самых пор, как меня забрали на Остров Магов. А до этого, знаете ли, я ею не слишком интересовался. Если я появлюсь перед ней ниоткуда, она, во-первых, испугается, а во-вторых, побежит все рассказывать матери, а это нам совершенно ни к чему. Уж лучше пусть с королевой поговорит Аин. Я думаю, Хелли сейчас будет рада всякому, кто заговорит с ней ласково.

– Да, правильно. – Чужанка кивнула. – Сама удивляюсь, почему я этого не сделала до сих пор. Такой союзник нам может очень помочь. И все-таки дело не в этом. Я боюсь свадьбы.

– Почему именно свадьбы? – спросил Сайнем.

– Потому что это удобное время для нападения, – объяснил Армед. – Аин и ее жених весь день будут окружены народом.

– А охрана?

– Охраны-то мы больше всего и опасаемся, – вздохнул чужанин. – Всегда найдется человек, которого можно подкупить. Я потребовал от короля и Бранда, чтобы их охранники были без оружия. Они согласились, но в свою очередь потребовали, чтобы безоружными остались и мои люди. Похоже, Кельдинги тоже чуют опасность, но не доверяют нам до конца.

– А я слышала, что Маг с Острова может сделать оружие невидимым. – Аин повернулась к Сайнему и заглянула в его глаза. – Потому-то я и уговорила Арма, чтобы он позвал тебя. Это правда насчет оружия?

– Правда, – согласился волшебник. – Чаще всего наносят заклинание прямо на клинок, и когда кто-то бросает на оружие взгляд, ему в глаза начинает бить солнце, как от зеркала, и он отворачивается, так и не сообразив в чем дело. Но это для простецов. Если знать, что такое заклинание существует, клинок можно найти. Но если воспользоваться ночной магией, можно спрятать оружие в тени, и тут уж его никто не увидит до поры до времени. Но это довольно серьезное волшебство, и мало кто…

Договорить он не успел, Аин соскользнула на ковер и обхватила его колени:

– Халдон, Сайнем, не покинь меня, будь со мной рядом, защити меня! Мне больше некого просить о защите…

Армед вежливо отвернулся и занялся разглядыванием узора на ковре. Сайнем осторожно поднял девушку на ноги.

– Тебе нет нужды просить, – сказал он как умел ласково. – Конечно, я сделаю все, что смогу. Не бойся, все будет хорошо. – И осекся, сообразив, что повторяет слова Десси.

В самом деле, что он мог обещать, если понятия не имел, откуда ждать опасности и как защищаться? И что обещала ему сегодня Десси? Сайнем поднялся на ноги.

– Ну, мне пора уходить. Кстати… – Он усмехнулся от внезапно пришедшей в голову мысли. – Когда Аин выйдет за Хильдебранда, получится, что моя сестра замужем за племянником мужа твоей сестры, Армед. Так что мы тоже породнимся.

– Мы и тебе жену подберем! – воскликнула Аин, и глаза ее засветились настоящим охотничьим азартом. – У сестры моей матери есть дочка на выданье: тринадцать лет, настоящая красавица, доброго нрава, рукодельница, каких поискать, род богатый и знатный по отцу и по матери…

– Тихо, тихо! – взмолился Сайнем. Он судорожно искал какую-нибудь причину отказаться от брака, не обидев при этом чужанских князей. – Такие вещи сразу не решаются. Проводите меня, а то ведь я дороги не найду.

– Я провожу. – Аин вскочила на ноги. – Я тебя привела, я тебя и выведу.

Сайнем глянул на Армеда, но тот не возражал.

– Прощай, Халдон, – сказал он волшебнику. – Уговоримся так: в ночь накануне свадьбы приходи сюда, я тебя одену как своего человека и определю в свиту к Аин.

– Прощай, князь. – Сайнем поклонился.

Когда они вышли из покоев в темный коридор, волшебник осторожно взял девушку за руку.

– Послушай, – с казал он негромко. – Насчет той девицы на выданье. Я рад бы, да не могу. У меня в последнее время все чаще осечки случаются, видно, совсем уже жизнь кочевая доконала. Зачем девушку мучить, ей молодой муж нужен, чтобы детишек заделывать не ленился.

– Бедный мой. – Аин погладила его по щеке и вдруг фыркнула, смешно сморщив нос. – Ну надо же, врун какой! Такое сказал и даже не поперхнулся! Только я тебе все равно не верю. Врешь ты все, голубчик, вон как глаза смеются! Я же не слепая, это тебя женщина какая-то за сердце держит, да?

– Да, – сознался Сайнем.

– Ну я уж вижу! Ну ладно, вот тебе дверь, вот порог. Все-таки счастливый ты, право. Прощай.

– Да, – согласился Сайнем, – я счастливый. И ты будь счастлива. И не прощайся, скоро ведь увидимся.

Глава 28

Черноволосая женщина вновь мерила шагами комнату: от камина к стрельчатому окну, от окна к двери, от дверей к камину.

– Послушай, так больше не может продолжаться! Мы должны что-то предпринять!

– Я отказываюсь, – спокойно ответил мужчина.

Он также, казалось, не сдвинулся с места: сидел в кресле, скрестив руки на груди, и любовался пламенем.

– Отказываешься помогать мне? – Женщина замерла на месте и резко повернулась к собеседнику, так что волосы взлетели черным крылом, едва не сбили с высокого канделябра свечу и, опускаясь, хлестнули хозяйку пониже спины.

– Отказываюсь «предпринимать что-то», – с усмешкой пояснил мужчина. – Совершенно не умею этого делать. Объясни, наконец, толком, что случилось и чего ты хочешь, моя беспокойная сестра!

– Ах, тебе объяснить?!

– Да, было бы неплохо.

– Хорошо, я объясню. Хотя, право слово, ты становишься все невыносимее с каждым днем!

– Или ты становишься все нетерпеливее. Но я слушаю. Скажи мне, наконец, почему ты так взволнована? Виделась со своим мужем?

– Нет, с твоей женой!

– Вот как? Кажется, я начинаю понимать, в чем проблема.

– Ничего ты не понимаешь! Хотя должен бы! Ты обещал, что сам ее разыщешь.

– Да, но… Видишь ли, я не сидел без дела. Король Рагнахар теперь предан нам, а это, согласись, уже большой шаг вперед, теперь мы можем…

Но женщина лишь нетерпеливо отмахнулась:

– Так вот, разыскала ее я. Точнее, не разыскала, а случайно встретила на улице. – Она замолчала, присела на узкий подоконник, обхватила плечи руками, сжалась, будто у нее внезапно заболело сердце.

– Ну и что? Снова вы не смогли договориться? И кому на сей раз больше досталось? – поинтересовался мужчина.

– Нет, она меня даже не заметила, – тихо ответила женщина. – Прошла мимо. И… хорошо, что прошла. Это так страшно, Айд, милый!

– Страшно? – В голосе мужчины прозвучало искреннее изумление. – Насколько я помню, Дионисия, конечно, не первая красавица столицы, и все же личико у нее довольно милое.

– Будто ты не понимаешь, о чем я!

– Не понимаю.

– Тогда лучше бы ты сам увидел. Словами это не передашь. Она просто шла, вязала потихоньку на спицах, мурлыкала себе под нос, а вокруг нее такая сила… как грозовое облако. Понимаешь, то, чего мы всегда боялись, – по-моему, она это сделала. Пустила Силу в себя и…

– Ну и что, если так? В таком случае ее не бояться надо, а пожалеть. Бедная, глупая, храбрая девочка.

– Да, но зачем?! Зачем она это сделала? Ты только подумай: если она готова платить такую цену, то на какой куш рассчитывает? А раз она не захотела помогать нам…

– Значит, она будет нам мешать? Так, по-твоему?

– Да, и я не знаю, справимся ли мы с ней. Она ясно показала, что готова идти до конца. А мы с тобой вряд ли готовы. Я даже не знаю, со мной ли ты, не говоря уж о Дее.

– Ну хватит глупостей! – Мужчина рассмеялся, что получилось у него не слишком удачно – принужденно и неестественно; встал с кресла, подошел к женщине и ласково обнял ее за плечи, успокаивая. – Хорошо, пусть будет по-твоему. Я не вижу никакой опасности, но давай со всем разберемся сейчас. Ты, раз так уж боишься моей благоверной, поезжай разыскивать Дея. И в самом деле, стоит узнать, где его носит и что он замышляет. Только смотри, не задерживайся надолго. Не забудь, что у нас война с Сюдмарком на носу и ты мне понадобишься. А я навещу Дионисию. Завтра же. Договорились.

Женщина глянула на него, и он заметил слезы на ее ресницах.

– Смотри, не обмани, – прошептала она.

Глава 29

Эгери думала: «Я ведь знала, что это – опасное дело. Может быть, даже смертельно опасное. Об одном я не догадывалась: о том, что умереть придется со скуки. Вот так – во цвете лет, на заре юности, в цветущем здоровье и в блеске красоты…»

Размышляя таким образом, пальцами она безостановочно сучила тонкую и белоснежную шерстяную нить, а глазами следила за пляшущим над мозаичным полом веретеном: круть-круть, верть-верть. Вокруг нее сидели еще две дюжины девушек в полотняных одеждах: одни с чесалками над корзиной с шерстью, другие, как и она, с прялками, третьи за ткацкими станками, четвертые с шитьем в руках. У самого очага в кресле восседала госпожа Олия и так же умиротворенно и безостановочно крутила веретено: круть-круть, верть-верть.

В зале царила тишина: госпожа Олия не одобряла песен за работой, считала, что служанки только отвлекаются и начинают мечтать о мужчинах, зато прислуге, работавшей на кухне, петь дозволялось и даже предписывалось, чтобы удержать девушек от соблазна отщипнуть кусочек от хозяйских блюд.

Разговоры за работой также были запрещены, поэтому в царившей в зале мертвой тишине можно расслышать, как в восточном крыле, где помещалась кухня, чуть охрипшие девичьи голоса заунывно тянули:

Родным была мила, скончалась девушкой.

Мертвая, здесь я лежу, я стала прахом – землею,

Если ж Земля – божество, не мертвая я, но богиня…[11]

Эгери давно знала, что жители Сюдмарка любят писать на надгробиях своих жен: «Она пряла». Теперь она начала подозревать, что эпитафии не закончены и что на самом деле они должны звучать так: «Она пряла, пока не закололась веретеном», или «Она пряла, пока не разбила голову о прялку», или «Она пряла, пока не выскочила из окна».

«Интересно, если я выпрыгну из окна и разобьюсь, стану ли я богиней? И если да, то какой?» – думала Эгери.

И тут же спохватывалась: если выпрыгнуть из здешнего окна, ничего страшного не случится, зал-то на первом этаже. Разве что изумишь и напугаешь госпожу Олию. Но Эгери продолжала мерить все мерками многоэтажного острова, хоть и жила теперь в одном из самых богатых домов Луса.

Говоря по чести, ей было не на что жаловаться. На самом деле госпожа Олия относилась к ней как к родной дочери (то есть она и родных дочерей заставляла прясть с утра до вечера и почти не выпускала из дома до самого замужества). Но больше того, госпожа Олия уговорила собственного сына, чтобы тот выступил в защиту попранных прав Эгери перед Советом Мудрых и народом. Как и предполагала принцесса, Олия обеими руками ухватилась за возможность начать еще одну войну, на которой ее любимый сыночек смог бы стяжать великую славу. И ее сын (надо отдать ему должное) нашел нужные слова для того, чтобы раззадорить народ Луса. Он особо упирал на то, что Кельдинги, новые правители Королевства, заключили союз с дивами, давними врагами Сюдмарка, и сами, таким образом, превратились в зловредных дивов, от которых должно очистить плодородные земли севера. Эгери не сомневалась, что большинство из тех, кто голосовал за новую войну, рассчитывали вернуться из Королевства с богатой добычей. Нельзя сказать, что это ей нравилось, она чувствовала, что предает свой народ, насылая на них тучи жадного воронья из Сюдмарка. Но решение принято, и она старалась гнать прочь эти мысли. Однако в тишине, наблюдая за мерной пляской веретена, было очень сложно избавиться от угрызений совести.

Не то чтобы Эгери не любила ручной работы. С какой стати? Она всю жизнь вместе с матерью и сестрами обшивала всю семью и украшала дом. Но у них на родине шитье было очень веселым занятием: собравшись в своих покоях, благородные женщины приглашали к себе музыкантов, певцов, жонглеров, к ним в гости заходили благородные юноши. И каждый считал для себя честью поднять с пола упавший клубочек, подержать шерсть, которую сматывали нежные женские руки в расшитых парчовых рукавах, наметить узор для вышивки позатейливей: например, прекрасная дама, выглядывая из окна башни, обвивает руками шею рыцаря, или рыцарь и его дама возлежат на шелковых подушках в чудесном саду. Немало знакомств, сговоров и помолвок заключалось тут же, за пяльцами. Когда женщины уставали от работы, они частенько устраивали танцы, гости рассказывали интересные и смешные истории, пели баллады, словом, только круглая дура могла отказаться от такого времяпрепровождения.

Но в Сюдмарке все было по-иному. Здесь певцов и актеров не любили и, кажется, даже не понимали толком, для чего они нужны. Когда Эгери еще жила вместе с сестрой, Исий повел их однажды на выступление уличного театра. Зрителям быстро надоело представление, и они стали кричать, чтобы актеры подрались между собой. Те послушно устроили драку, а зрители вопили от восторга и швырялись в артистов грязью и гнилыми фруктами. Принцесса просто не могла поверить своим глазам: на ее родине, если кто-то недостаточно почтительно обращался с певцом, тот немедленно слагал хулительную песнь с особой рифмой, от которой лицо невежи тут же покрывалось нарывами или страшно перекашивалось («Так, что его внутреннее уродство стало видно всем», – говорили в таких случаях), либо произносил заклинание, поражавшее противника «летучим безумием», от которого человек не только терял разум, но и становился настолько легким, что мог совершать огромные прыжки с дерева на дерево. Наказанный подобным образом нечестивец не мог уже ночевать под крышей и проводил остаток жизни в лесу, сидя на деревьях, подобно гигантской птице. Эгери всерьез полагала, что с людьми, осмелившимися бросать в певцов грязью, случится нечто подобное, но сами певцы почему-то не удивлялись и не возмущались такому обращению. Наоборот, когда кто-то из добродетелей бросил на помост вместо камней горсть монет, артисты принялись ползать на четвереньках, собирая их, и вскоре, не поделив деньги, начали драться уже по-настоящему.

С танцами обстояло еще хуже. Сама госпожа Олия с гордостью рассказывала о том, как господин Асий (не нынешний, а ее покойный супруг) своими руками закрыл последнюю школу танцев в Лусе.

«Когда он пришел туда впервые, он был просто в ужасе, видя, как сыновья и дочери из благородных семей обучаются там развязным движениям и каким-то подлым дурачествам. С арфой и флейтой в руках свободно рожденные мальчики и девочки шли вместе с шутами в актерскую школу. Они учились там петь и плясать, а предки наши считали это позором для свободного человека. Когда мне рассказали об этом, я не могла поверить, чтобы знатные люди обучали такому своих детей. Но мой доблестный супруг сам посетил эту школу и рассказывал, что своими глазами видел, как один из более чем полусотни детей, сын кандидата на общественные почести, ребенок не старше двенадцати лет, отплясывал с кастаньетами такой танец, что и самый бесстыдный раб не мог бы сплясать непристойнее. Мне было стыдно перед нашими почтенными предками, и покуда это мерзостное заведение не закрыли, я не могла спать спокойно».

Таким образом, о развлечениях и приятном времяпрепровождении за работой можно было забыть. Первое время Эгери пробовала напевать про себя, но вскоре заметила, что все время мысленно повторяет один-единственный рефрен старинной баллады: «А буря идет по белым пескам на север», – и сдалась. В конце концов, ради блага Королевства можно наступить на горло собственной песне.

Служанки потихоньку рассказывали принцессе, что госпожа Олия даже чересчур строга, в других богатых домах Луса жизнь течет интереснее и разнообразнее. Например, большинство знатных женщин по определенным дням отправлялись вместе со своими служанками в общественные бани, где превесело проводили время, плескаясь в теплых и холодных бассейнах, играя в мяч и в «колечко», а главное, обмениваясь сплетнями, ревниво оценивая наряды друг друга и просто болтая. В доме госпожи Олии такого обычая не было: здесь мылись в маленькой темной баньке на одного человека, расположенной в одной из служебных комнат позади зала. Банька примыкала к личной спальне госпожи, и та следила, чтобы девушки не слишком задерживались там и не тратили слишком много воды. Мужская прислуга и вовсе мылась в лохани в домике привратника не чаще раза в декаду.

Также госпожа Олия очень редко ходила в гости и еще реже приглашала к себе знатных дам. Правда, перед выборами сына и сейчас, когда решался вопрос о новой войне, она дала несколько роскошных обедов, стремясь задобрить прочих женщин своего круга, чтобы те замолвили доброе слово за ее сына перед собственными мужьями.

Большое внимание Олия уделяла также торжественным жертвоприношениям и посещению храмов, но туда Эгери не могла ее сопровождать.

Единственной отрадой, кроме сознания собственной жертвенности, стало для Эгери то, что теперь в ее распоряжении оказались носилки госпожи Олии, а также довольно увесистый кошелек, и она могла беспрепятственно навещать Элиану, помогать ей деньгами и дарить подарки. Элиана казалась несколько растерянной и подавленной своим материнским счастьем и все же совершенно счастливой. Младенец родился в ту же ночь, когда Эгери попала в дом госпожи Олии, и оказался на редкость крупной и здоровой девочкой. Новорожденную нарекли по обычаю Луса Исией, но Элиана тут же стала называть ее Ией – Фиалкой. Эгери не была уверена, существуют ли такие увесистые, розовые и крикливые фиалки, и все же ее крохотная племянница оказалась просто чудом, единственным, настоящим, без всяких подвохов чудом в этом наполненном фальшивыми чудесами городе.

Тут, к великой радости принцессы, ее размышления внезапно прервали: в зал вбежал привратник и сообщил госпоже Олии, что возвращается молодой господин и с ним несколько гостей. Женское царство моментально пришло в движение: служанки собрали прялки и шерсть, госпожа распорядилась внести в зал столы и ложа, затем отправилась на кухню, чтобы отдать приказы поварам, но перед этим попросила Эгери провести вечер в своей комнате.

Это отступление от обычаев Луса: здесь мать, жена и дочери хозяина часто обедали вместе с гостями. Но, видимо, госпожа Олия не уверена, что Эгери, которая воспитывалась неведомо где и неведомо кем, сможет вести себя должным образом. Эгери, со своей стороны, ничего не имела против затворничества. Она чувствовала себя совершенно свободно среди простолюдинов, но побаивалась встречи с аристократами. Слишком многое в Лусе ей не по нутру, и она не хотела бы случайно выказать свои истинные чувства перед людьми, от доброй воли которых зависела свобода ее родины.

Поэтому Эгери без споров ушла в свою комнату и занялась делом: шитьем рубашечек, чулочков, пеленок и подгузников для маленькой Ии. Эгери ясно понимала, что судьба почти совсем оторвала ее от старшей сестрицы, и этот разрыв даже не кровоточил: у Элианы – своя жизнь, у Эгери – своя. И поскольку они и прежде очень редко говорили по душам, а теперь начинать было вроде бы поздно, Эгери надеялась, что эти вещички сами все расскажут сестре лучше всяких слов. «Прощай и ты, племянница, – шептала она, обметывая рукава у кофточки. – Расти здоровой да веселой. Может, еще и свидимся, может, и в гости к нам приедешь. В мое Королевство».

* * *

Вскоре служанка принесла ей в комнату ужин. Эгери ела жареных дроздов и фрукты и слышала, как внизу гости шумно спорят, смеются, горланят пьяные песни. Вечерний дом был совсем не похож на утренний, в котором царила госпожа Олия. Эгери спрашивала себя, насколько в таком случае похожи мать и сын. За все время пребывания в особняке она видела хозяина лишь несколько раз мельком и не успела составить о нем никакого мнения.

Светлая весенняя ночь позволяла ей работать допоздна, не расходуя масло в светильнике. Но вот за окном стемнело, и Эгери, отложив шитье и распрямив затекшую спину, поняла, что здорово устала. Она прошлась по комнате, потянулась всем телом и прислушалась. Внизу все стихло: гости разошлись, хозяева и слуги улеглись спать.

Но Эгери спать не могла. Ей привычны езда верхом, охота, беготня по многочисленным лестницам родного замка. Обычно она большую часть дня проводила в конюшне, в амбарах и кладовых, а в погожие дни – в полях, в лесу, на реке. Замкнутая жизнь аристократов Луса казалась ей ужасно утомительной. Поэтому, надев сандалии, Эгери тихонько спустилась в сад позади дома, чтобы хоть немного походить по траве, посмотреть на звезды и всей грудью вдохнуть весенний воздух.

Сад и в самом деле оказался на диво хорош. Большую часть его занимал обширный бассейн, который наполняла вода из родника, украшенного беломраморной львиной маской. Струя воды, тихо журча, падала из пасти льва каскадом по трем маленьким лестницам с чашами в форме раковин. Вокруг бассейна два ряда обвитых плющом колонн поддерживали навес, создающий приятную тень в самую жару. Посреди бассейна в каменных вазах рос тростник, поверхность воды покрыта широкими листьями кувшинок, на грядках уже расцвели желтые и белые нарциссы. Замыкало сад ожерелье из цветущих яблоневых и вишневых деревьев; за этой естественной стеной скрывались несколько грядок с овощами, амбар и маленький домик, в котором садовник хранил инструменты и семена. В сад выходили двери двух белоснежных боковых галерей. В одной из них, как объясняли служанки, находились «спальни для дневного отдыха» (словосочетание, совершенно непонятное для Эгери), в другой – летняя столовая, собрание книг и коллекция картин.

Эгери остановилась у бассейна, прислушиваясь к журчанию воды да к негромким голосам птиц в ветвях. Незнакомые ей южные пичуги звонко тенькали и томно, с хрипотцой постанывали, призывая своих милых насладиться всеми прелестями весенней ночи. В задумчивости Эгери долго смотрела на бледное пятно в воде и далеко не сразу осознала, что видит отражение человека в светлой одежде и что этот человек сидит на краю бассейна, опустив ноги в воду. Он сидел неподвижно, сгорбившись, уронив руки на колени, и, казалось, дремал.

В замешательстве она отступила назад. Может быть, это кто-то из гостей решил отдохнуть от возлияний да так и уснул у самой воды? И что ей в таком случае надлежит делать? Тихонько вернуться домой? Или попытаться разбудить его, чтобы не было беды? Как поступают благовоспитанные девушки из Луса, если попадают в подобную ситуацию? Может, будто невзначай уронить что-нибудь в воду?

Но тут человек пошевелился, и Эгери вздохнула с облегчением: по крайней мере он не спит! Она набросила на голову край своего плаща, поклонилась и, пробормотав «Прости, что помешала!», хотела удалиться, но человек остановил ее жестом руки.

– Пожалуйста, не надо! – сказал он негромко. – Ты вовсе не помешала. Наоборот, это я, кажется, нарушил твою прогулку. Ты ведь наша гостья, верно? Я ужасно веду себя: ты здесь живешь уже много дней, а я так и не удосужился навестить тебя и спросить, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь. И вот, когда ты сама пришла ко мне, получается так, будто я тебя прогоняю. Да уж, менее гостеприимного хозяина в Лусе, пожалуй, и не найдешь!

– Благодарю, я всем довольна, – поспешно ответила Эгери.

Она наконец сообразила, что перед ней тот самый Асий – любимый сынок госпожи Олии и будущий сокрушитель узурпаторов Кельдингов.

– Мне очень хорошо в вашем доме, уверяю тебя, – продолжала принцесса. – Госпожа Олия опекает меня как родную. А то, что ты совершил для меня и моей родины, делает меня и моих будущих подданных вашими вечными должниками. И уж меньше всего на свете я хотела бы помешать твоему отдыху. Поэтому, пожалуйста, оставайся, а я уйду.

Асий неожиданно рассмеялся.

– Складывается ужасная ситуация, – заявил он. – Я ни в коем случае не хочу, чтобы уходила ты, а ты не хочешь, чтобы уходил я. Кроме того, признаться честно, мне и самому не хочется уходить. Может быть, мы разрешим эти противоречия тем, что останемся оба и немного поболтаем, как друзья?

– Эти слова мне по сердцу, – согласилась Эгери.

Она обошла бассейн, села рядом с Асием, а потом, гадая, что сказала бы на это госпожа Олия, а что – старая кормилица, сняла сандалии и тоже опустила ноги в воду.

Вода успела нагреться за день и касалась ступней нежно, словно ласковая рука. Эгери счастливо вздохнула. Теперь и ей не хотелось никуда отсюда уходить, столько покоя было в теплой весенней ночи, в запахах цветов и деревьев, в голосах птиц. Словно это не Лус и не Сюдмарк, а вообще невесть какая земля и невесть какое время, по ту сторону всех забот и разногласий. В душе смеясь над собой, Эгери припомнила, как хотела поймать в хитро расставленную ловушку человека, сидящего сейчас рядом с ней. Она знала, что завтра утром снова станет ломать голову над тем, как получше использовать его в своих целях, но пока что все эти уловки казались ей смешными и нелепыми; ей было приятно, что они вместе любуются этой ночью, и ей хотелось узнать его поближе. Не для того, чтобы приобрести побольше влияния, а просто так, ради интереса. Она уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но Асий ее опередил:

– Тебе не скучно здесь? Я ведь знаю, дом моей матери – не самое веселое место в городе. Ты, наверное, наслушалась рассказов о чудесах и роскошных развлечениях Луса и теперь немного разочарована?

Эгери засмеялась:

– Поверь, я вдоволь насладилась всеми чудесами Луса, пока жила на острове. Для меня этот город даже слишком роскошен, слишком многолюден, он слишком большой и шумный. Наверное, чтобы жить здесь счастливо, нужно здесь родиться.

Асий покачал головой:

– Поверь и ты, родиться не достаточно. Я знаю многих, кто приехал в Лус с другого конца Сюдмарка и они счастливы здесь. А я рожден в Лусе, и все же для меня он тоже слишком велик и в нем слишком много шума. Самые счастливые мои воспоминания связаны с нашим поместьем в двух днях пути отсюда, неподалеку от храма Этт. Мне было там хорошо и привольно, когда я был ребенком. Так же хорошо и теперь.

– Почему же ты не живешь там?

Асий грустно улыбнулся.

– Потому что отец с детства внушал мне, что кроме удовольствий есть еще и долг, а долг каждого гражданина Сюдмарка заботиться о благополучии своего отечества. Правда, некоторым счастливцам удается совмещать долг с удовольствием. Они наслаждаются своими выступлениями на общественной площади, получив общественную должность, чувствуют, что их честолюбие удовлетворено. Для них пиры вроде сегодняшнего – это не просто долг дружелюбия и гостеприимства, но и повод повеселиться от души. А у меня от громких голосов или от вина лишь разыгрывается головная боль. Так что я могу с чистой душой присягнуть, что мое служение государству совершенно бескорыстно. Но хватит обо мне! Расскажи лучше о своем доме. Ты сильно скучаешь?

– Конечно, – кивнула Эгери. – На то и дом, чтобы скучать о нем. – И неожиданно для самой себя добавила: – Там вам не пришлось бы страдать за обедом. Мы никогда не пили слишком много вина, и за столом у нас было обычно тихо. Странно, я сейчас вдруг это поняла. Нет, конечно, в праздники все веселились и частенько выпивали лишнего, но в обычные дни… Мы собирались по вечерам и просто ели вместе, тихо разговаривали, иногда кто-то один рассказывал что-нибудь интересное, а другие слушали. Просто за день все успевали наработаться так, что для буйного веселья сил уже не оставалось. Но зато в праздники веселились все и до упаду. Помню, однажды зимой мы с дворовыми девушками пошли гадать на росстань, а парни решили спрятаться за кустами и нас пугать. Ну, сами выпили для храбрости, залезли в снег чуть не до пояса, затаились. Сначала им, наверное, с пьяных глаз жарко показалось, а потом как почувствовали, что холод пробирает, так уж не до пугалок стало. Захотели выбраться – ан не тут-то было. Снег рыхлый, они на ногах еле стоят, на дорогу взобраться не могут, словом, застряли, как в петле. Мы пришли, еще даже круг очертить не успели, вдруг из-за сугробов стон: «Девчо-о-онки! Спаси-и-ите! Погиба-а-аем!» До сих пор смешно до слез, когда вспоминаю.

– Кажется, у вас была счастливая жизнь, – задумчиво сказал Асий.

Глава 30

Эта встреча оказалась не единственной. С той ночи Эгери с Асием часто сиживали вечерами в саду, а в дурную погоду – в книгохранилище, где хозяин показывал принцессе старинные свитки и рассказывал о прошлом Сюдмарка.

Эгери упросила одну из служанок купить для нее на рынке полыни: кормилица когда-то рассказывала, что это хорошее средство от усталости и головной боли. Эгери заваривала полынь и добавляла горькую настойку в подогретое вино, и вскоре Асий согласился, что ее кормилица была мудрой женщиной – полынь и в самом деле разгоняла его головные боли.

Скоро Эгери поняла, что эти разговоры – не просто дань вежливости: Асий искренне увлечен историей родной страны, а точнее, обычаями градостроительства и устройства домов. Среди своих друзей он, похоже, не нашел заинтересованных собеседников, а Эгери всегда была любознательна, ей нравилось при случае взглянуть на мир чужими глазами, тем более что Асий говорил о действительно интересных вещах и частенько высказывал мысли, которые казались ей необычными и заслуживающими внимания.

– Дом – это наша связь с предками, – говорил он. – Иногда дом может давить, стеснять движения, будто его строили не по нашей мерке, а иногда наоборот – словно поднимает тебя и держит в надежных руках, и ты чувствуешь, что не одинок, что у тебя всегда есть защита. Но чаще всего, – тут Асий улыбался, – чаще всего и то, и другое одновременно. И одновременно дом – это мы сами, причем не всегда те, кем мы хотим казаться, а те, кто есть на самом деле. Вот, например, острова вроде того, в котором ты жила. Знаешь, почему их так строят? Предки нынешних обитателей островов жили в деревнях, в хижинах на одну-две комнаты, в которых только спали. Готовили обычно в очаге на улице, целый день проводили в поле или со стадом, ничего ценного в доме не хранили. Через несколько поколений такая хижина приходила в негодность, ее разрушали и сообща строили новую. Потом их сыновья перебрались в город, денег у них было всего ничего, они и принялись строить такие же домики, как их родители, лепить их друг к другу, а потом и друг на друга и сдавать в них углы таким же любителям городской жизни без гроша в кармане. Строили тоже ненадолго – укладывали камни в известковый раствор как придется, в беспорядке. Если попадался по дешевке какой-нибудь мусор: мелкий щебень, битый кирпич, глиняные черепки – он тоже шел в дело. Фундамент вкапывали неглубоко, как для одноэтажного дома, а лепили поверх пять или шесть этажей. Перегородки делали плетеные, из лозы, оттого и пожаров столько. Словом, жизнь у людей изменилась, а дом – нет, вот и мучаются. Хотят всем доказать, что они настоящие горожане, а на деле и не горожане, и не крестьяне, такие же неустойчивые и опасные, как и собственные дома. Когда я был молодой, думал: вот займу самую младшую общественную должность, тут же всех буду убеждать, что острова надо снести, а на их месте выстроить нормальные дома.

– И что дальше? – полюбопытствовала Эгери.

– А дальше ничего. Ты только представь себе, сколько на это нужно денег. Совет Старцев никогда не позволит подобного расточительства. Не забывай, жителей островов и так все презирают, это ведь их предки трудились на земле день и ночь, а они по большей части тунеядцы, ничего своего не имеют, кроме разве что жаровни да кучи тряпья, живут в праздности, выпрашивая подачки у богачей, а то и воровством промышляют.

– Ничего себе! – возмущалась Эгери, вспоминая своих соседей по острову. – Пожарники, городские стражи, ремесленники, торговцы, возчики, булочники, повара, портные, сапожники – это все тунеядцы? Да где б вы были, если бы не они? На что бы тогда жизнь в вашем Лусе стала похожа?

– Может, ты и права, – соглашался Асий. – Только денег все равно никто не даст. А меня еще и заподозрят в том, что я заигрываю с беднотой, чтобы устроить переворот и захватить власть.

– Конечно, – презрительно фыркала Эгери. – Если живешь в такой роскоши, как ты, и не гадаешь, когда тебе на голову потолок посыплется, есть время подумать и о захвате власти.

– Где роскошь? – искренне удивился Асий. – Ты еще роскоши не видела, если так говоришь. У иных и внутри города своя деревня, за домом свой виноградник с виноградарем, и конюшня, чтобы хозяин мог на колеснице объезжать свои городские владенья. Кстати говоря, дома вроде моего – это тоже бывшие деревенские усадьбы, хотя, конечно, они побогаче хижин. Вот смотри, я пару лет назад навещал свое поместье и попытался зарисовать тамошний дом. Видишь, похож на городской, но не совсем. Представь себе, что будет, если с нашего главного зала снять крышу, – получится вроде двора, с боков повети, где можно большую зернотерку поставить или пресс для сыра, или скотину держать. Позади двора столовая с кухней, хозяйская комната со спальней, впереди еще два помещения, где можно или хранить что-нибудь, или лавку устроить. Так наши предки жили. А потом они перебрались в город, повети им стали ни к чему, зато понадобился большой зал для гостей. Они и закрыли внутренний двор крышей, переставили туда ткацкий станок и обеденные столы, а на бывших поветях сделали кладовки, комнаты для служанок, в одной из передних комнат поселили привратника. Вот и получился у них городской дом.

– Только полдома! – возразила Эгери. – А как же вторая половина? Та, что вокруг сада?

– О, это почти невероятная история! – Асий улыбнулся. – Постой, у меня тут был рисунок. Не я рисовал, правда, другой человек, но зато и нарисовано лучше. Много лет назад, при моем деде случилась страшная гроза, реки вышли из берегов, и одна из них в северной части Сюдмарка размыла холм. И открылся древний город, который построили люди, что жили здесь до нас. И там были такие дома – с галереями, библиотеками, садами. И людям это так понравилось, что они стали строить такие же дома в Лусе. Наверное, сначала кто-то один построил, потом его соседям тоже захотелось, а потом и в моду вошло. А потом случилось самое интересное. Наши старые дома, что деревенские, что городские, – они всегда развернуты на улицу, в них все время заходят люди, разговаривают, договариваются о чем-то, обсуждают новости, и у хозяев вся жизнь на виду. Да в общем-то нашим предкам было нечего скрывать, они очень редко думали о себе, а чаще – об общественном благе. А вот когда появилась вторая половина с садом, туда уже могли заходить только домашние и самые близкие друзья. И появилось место для того, чтобы побыть в одиночестве или с дорогим человеком, побеседовать, почитать, поразмышлять в тишине. И люди стали меняться. В моду вошли книги, науки, ученые беседы. Не только о благе государства, но и о том, как устроен мир, откуда взялся человек, что происходит на небе и на земле. Представляешь, этот народ, который исчез много лет назад, сумел повлиять на нас, нас изменить. Многие, правда, считают, что это плохо, что наши предки были чище и выше, а науки и размышления изнеживают людей, превращают воинов в капризных детей, но я так не думаю. Я думаю, что без привычки видеть и размышлять воины превращаются в убийц и мародеров.

«Вот почему твоя мать так любит большой зал, а ты так любишь сад», – подумала Эгери.

Вслух она, разумеется, ничего подобного говорить не стала и лишь спросила:

– А руины других городов находили?

– Конечно, – подтвердил Асий. – Их находили и раньше, но люди думали, что это просто ряды камней и кучи сора. Камни они выкорчевывали и пускали в дело, а сор развеивали по ветру. Но с тех пор, как вышел на поверхность тот первый брошенный город, стоит какому-нибудь крестьянину наткнуться в своем поле на обтесанный камень, как он тут же всем рассказывает о своей находке, и на следующий день на том поле собираются городские богачи и спорят за право выкупить этот участок у счастливца. А уж если он найдет старинные статуи или вазы или какие-нибудь украшения, то может начинать строить собственный особняк: денег от продажи как раз хватит на то, чтобы вся его семья купалась в роскоши до скончания дней своих, да еще и детям с внуками наследство оставила. Кстати, один из покинутых городов нашли неподалеку от нашего по местья. Может статься, я его тебе когда-нибудь покажу.

В другой раз Асий рассказывал о самых красивых фресках в столичных и провинциальных домах или о происхождении моды на легкие деревянные столики и их борьбе со старинными каменными столами, за которыми вкушали пищу славные предки нынешних обитателей Сюдмарка, – Эгери слушала с одинаковым интересом. Оказывается, через историю вещей действительно можно понять историю людей, создающих эти вещи. Правда, для этого нужно было обладать зорким глазом, талантом и, главное, неиссякаемой любовью, которыми в полной мере обладал Асий.

* * *

Иногда Асий пересказывал последние новости с общественной площади. При этом Эгери чувствовала себя не слишком уютно: ей было любопытно, она понимала, что должна быть в курсе всего, что происходит в Лусе, но одновременно ей не хотелось так откровенно использовать своего нового друга. Она видела, что эти рассказы по-настоящему трудны для Асия: он искренне переживал за благополучие родной страны и слишком часто чувствовал себя беспомощным, неспособным в одиночку справиться с теми задачами, которыми он в первую очередь обязан честолюбию своей матери. Асий – человек совестливый, мудрый и глубоко порядочный, но он не был человеком публичным и не чувствовал, подобно принцессе, что право на власть дано ему самой кровью. Очень часто Эгери хотелось прервать его, утешить, сказать, что, коль скоро он не прирожденный король, он не обязан тащить на себе груз, который выше его сил. И все же она не прерывала его и слушала внимательно, все время напоминая себе, что союзник и друг – это совсем не одно и то же.

Предстоящая война была вовсе не единственным поводом для оживленных споров на общественной площади. Во внутренней жизни Сюдмарка также далеко не все обстояло наилучшим образом, и вскоре Эгери поняла, что эти внутренние неурядицы имеют самое прямое отношение к судьбе ее Королевства.

– Недавно несколько весьма знатных людей из старинных семейств предложили новый земельный закон, – рассказывал Асий. – И на днях мне предстоит сказать о нем речь. Это трудное дело, люди полны страха и рассержены, одни подозревают, что авторы закона хотят восстановить в Сюдмарке царскую власть, а это, пожалуй, самое страшное, что может случиться, другие, наоборот, уверены, что этот закон – единственное спасение отечества.

– Спасение от чего? – полюбопытствовала Эгери.

– От полного вымирания.

– Неужели? Что-то Сюдмарк не кажется мне вымирающим.

– Ты хочешь сказать – Лус? Это правда. В Лусе жизнь кипит всегда. Но сама знаешь, что это за жизнь. Большинство обитателей столицы – попрошайки и паразиты. Если нам перестанут подвозить зерно, мы тут же начнем голодать.

– А почему вам могут перестать подвозить зерно?

– Потому что скоро некому будет работать на полях. Люди, разбогатевшие в провинциях или на спекуляциях, скупают земли у тех, кто победнее. А скупив, тут же задирают цены на продовольствие. В результате тысячи прежних хозяев земельных наделов остаются без земли, и без денег, и без всякой возможности прокормить себя. Единственный путь для них – в Лус или в другой большой город на поденные работы, в цирк или прямиком в воровские шайки. А на земле, что прежде принадлежала свободным гражданам Сюдмарка, будут трудиться одни лишь рабы-иноземцы. Разумеется, раз граждане вверили мне и моим товарищам свою свободу, спокойствие и мир на наших границах, я обязан предпринять все возможное для того, чтобы остановить это разорение.

– И тогда вы придумали земельный закон?

– Закон придумали не мы, но это не так важно. На самом деле такие законы принимались не раз за время существования Сюдмарка. И суть их остается неизменной, меняются только детали. Дело в том, что в древности, когда народ Сюдмарка только сбросил царскую власть и впервые почувствовал вкус свободы, было решено, что лучшие земли составят так называемое «общественное поле», из которого всем гражданам выделят равные наделы. Потом, как водится, те, кто побогаче и попредприимчивей, начали собирать землю, а те, кто победнее, – терять ее. Но, проводя время от времени земельную реформу, мы восстанавливаем общественное поле, оставляя богачам наделы для их семей и семей их сыновей, а прочие земельные излишки изымаем и передаем беднякам.

– Звучит разумно. Раз они не унаследовали эту землю от предков, а приобрели на неправедные доходы, они должны быть готовы с нею расстаться. Но, думаю, убедить их в этом будет непросто.

– Не в том дело! Богачи как раз обеими руками готовы голосовать за новый земельный закон. А вот мне он чем дальше, тем меньше нравится.

– Ничего не понимаю! Объясни еще раз. Ты против передела земли?

– Еще как за! Я верю, что это действительно было бы лучше всего для Сюдмарка: города избавились бы от прихлебателей, недовольные были бы удовлетворены, обиженные утешены, напуганные вздохнули бы спокойно.

– Значит, ты против самого закона?

– В точку. Я внимательнейшим образом изучил его и пришел к выводу, что этот закон создан для чего угодно, но только не для помощи бедным. Наоборот, он только увеличит число бедняков. А главное, хотя число богачей, возможно, и уменьшится после его проведения, но эти немногие станут еще богаче и получат такую власть, какая не снилась нашим прежним царям.

– И ты хочешь говорить об этом в своей речи?

– Да.

– И ты сможешь доказать свои слова?

– Еще не знаю. Впрочем, суди сама. Хочешь послушать мою речь?

– Еще спрашиваешь! Конечно, хочу!

– Ну слушай. Прежде всего нужна комиссия, для того чтобы следить за переделом земли. Так?

– Так.

– Следовательно, комиссию нужно избрать.

– А разве…

Эгери хотела сказать: «А разве король сам не может назначить надежных людей, хотя бы из собственной курии?» – но вовремя вспомнила, как в Сюдмарке относятся к королям, и замотала головой:

– Ну да, конечно, избрать. Продолжай.

– И вот тут-то начинаются всякие странности. Как избирать комиссию? Авторы закона говорят, что нет нужды голосовать всем, нужно выбрать по жребию несколько родов, и пусть те из своего числа выдвигают самых достойных кандидатов.

– Странно как-то, – согласилась Эгери.

– Еще бы не странно! В древние времена так иногда избирали жрецов, но есть же разница между жрецом и землемером! На деле, как я подозреваю, все просто. Есть еще один древний закон, согласно которому если кто-то вносит предложение о новой должности или о полномочиях, то ни он сам, ни его родственники уже не могут претендовать на эту должность или полномочия. А первая статья нашего земельного закона великолепным образом обходит эти затруднения. Наши законодатели смогут продвигать в члены комиссии тех, кто будет для них удобен, ведь умному человеку нетрудно склонить жребий на свою сторону, да так, что потом ничего не докажешь. А самое главное – избранные будут обязаны своим избранием не народу, в защиту которого они и призваны работать, а самим законодателям. И это уже называется круговой порукой. Я не слишком сложно говорю? – спохватился Асий. – Наверное, женщинам такие разговоры скучны…

– Вовсе нет! – живо возразила Эгери. – Конечно, вы, мужчины, большие мастера придумывать всякие заумные уловки, но я попытаюсь уследить. Мне кажется, это важно.

– Мне тоже. Все, что совершает Сюдмарк от имени своих граждан, должно быть законно и справедливо, иначе о нас пойдет дурная слава в мире. В этом деле не может быть мелочей и незначительных тонкостей. Мы должны быть чисты и прозрачны, как лучшее стекло.

«Ха-ха!» – подумала Эгери и попросила:

– Пожалуйста, продолжай. Ты почти ничего не сказал о самом законе. Только о его первой статье.

– О, дальше еще интереснее. Знаешь, какие права будут у членов этих комиссий? Ты скажешь, как любой здравомыслящий человек: «Им нужно дать ровно столько прав, чтобы они с успехом могли исполнять свои обязанности». А вот что тебе ответит вторая статья нашего замечательного закона: они могут судить, не обращаясь к всенародно избранным судьям, накладывать самые жестокие наказания, не спрашивая одобрения у народа, карать, лишая подсудимого права помощи. Больше того, они могут судить самих судей, полководцев и прочих людей, занимающих общественные должности, отменять приговоры уголовных судов, удалять из совета судей. Зато их самих нельзя будет привлечь к суду. Далее, они имеют право сами собирать налоги и использовать собранные средства по своему разумению, смогут покупать земли у кого и какие захотят, сами назначая за них цену, смогут сами выводить колонии, отнимать земли у независимых городских общин, у провинций. Разумеется, в таком случае лучшие земли либо отойдут по бросовой цене родственникам членов комиссии, либо по заоблачным ценам тем, кто без труда выложит за них любые деньги. А беднякам, как всегда, достанутся песок и камни. Кстати, если мы захватим ваши северные земли, они смогут объявить их общественной собственностью Сюдмарка и пустить в распродажу по тем ценам, какие им больше понравятся.

– Что?..

– Именно так. Причем не только земли, но и постройки, скот, любое имущество, которое там будет найдено, рабов.

– Каких рабов? В Королевстве нет рабов!

– Пока нет. Но нужно же будет откуда-то взять руки, которые будут обрабатывать вашу землю, после того как комиссия объявит ее нашей. Дальше, они смогут распоряжаться деньгами, которые частные лица завещали в наследство всему народу Сюдмарка. Ну а после всего этого третья статья закона и в самом деле повествует о незначительных мелочах. Согласно ей, членам комиссии будет положено немалое государственное жалование, а также за государственный счет они будут обеспечены писцами, посыльными, глашатаями, землемерами и архитекторами, мулами, палатками и всевозможной утварью, причем к каждому из двухсот землемеров будет приставлено по двадцать телохранителей, а к каждому из десяти членов комиссии – по пятьдесят, и все это за государственные деньги.

Однако Эгери его уже не слушала. С нее было достаточно уже сказанного: Сюдмарк рассматривал предстоящую войну не как помощь, а как выгодную сделку. Выгодную лишь одной стороне. Земли будут захвачены и распроданы, их хозяева превратятся в рабов. Возможно, она сама, Эгери, и сумеет отомстить Кельдингам и даже поживиться на этой кампании, особенно если удачно выйдет замуж. Но с Королевством будет покончено. Оно превратится в новую провинцию Сюдмарка, на манер Аргилеи. Что она наделала?! Где были ее глаза?! Как можно вести себя так глупо – призвать на родную землю этого бешеного хряка, который сжирает все на своем пути!

– Ты прав, эти полномочия под стать царям, – сказала она осторожно. – Скажу больше, не всякий царь может похвастаться тем, что он настолько самовластен.

– Именно поэтому я приложу все силы для того, чтобы этот закон не прошел.

– А ты сможешь? – В сердце Эгери на миг снова вспыхнула надежда.

И тут же угасла. Асий не был сильным политиком, и у него почти нет друзей – это она уже хорошо знала. То, что ему удалось достаточно быстро «раскачать» Сюдмарк на войну с Кельдингами – не его личная заслуга: просто этой войны хотели очень многие.

– Тебе нужны союзники, – быстро сказала Эгери, лихорадочно перебирая в памяти все, что знала о Сюдмарке. – Может быть, жрецы? Ты говоришь, членов комиссии будут выбирать по тем же правилам, по каким издревле выбирали жрецов. По-моему, это неблагочестиво. В самом деле, есть же разница между жрецом и землемером!

Асий покачал головой:

– Жрецы не имеют отношения к общественным землям и тут они не вправе вмешиваться. Хотя вот что… Не знаю, согласишься ли ты…

– Соглашусь. Выкладывай.

– Дело в том, что прежде, чем мы начнем войну, коллегия жрецов Эйида должна вынести решение о том, что война будет справедливой. В твоем случае есть повод для сомнений. Вы пока что не являетесь нашими официальными союзниками или «младшими братьями», и, строго говоря, ваши внутренние распри не должны касаться Сюдмарка. У меня есть знакомые из этой коллегии – такие же, как и я, любители древностей и коллекционеры свитков. Я мог бы поговорить с ними и попытаться склонить их к тому, чтобы они запретили ведение войны. Тогда, даже если нам не удастся отклонить закон, мы лишим законодателей главного приза, и они побоятся вызвать гнев народа ради небольшой выгоды. Но тебе придется отказаться от своей мечты, я не вправе просить тебя об этом.

– Тебе и не надо просить! – воскликнула Эгери, схватив его за руки. – Я пришла сюда просить защиты от беззакония и не потерплю, чтобы кто-то нарушал закон, прикрываясь моим именем. Пусть Кельдингов покарают боги, а мы приложим все усилия к тому, чтобы остаться честными людьми и не позволить другим скатиться в бесчестье. Да не будет войны!

– Да не будет. Честный мир и чистая совесть – это лучшие дары богов.

* * *

После этого не разговаривали несколько дней. Когда Асий поздно вечером возвращался в дом, Эгери украдкой следила за ним, замечая бледность, темные круги под глазами и постоянно сжатые брови. Видимо, он вел нелегкую борьбу за ее Королевство, но Эгери уже ничем не могла ему помочь. Она даже не могла узнать, как идут дела на общественной площади. Служанки этим не интересовались, да и сама Эгери боялась неосторожными вопросами возбудить подозрения госпожи Олии: вряд ли той понравится, что ее сын решил отказаться от войны, которая сулила ему великую славу.

Однако когда миновала одна декада и началась вторая, нетерпение захлестнуло Эгери, и в один прекрасный вечер, не в силах больше совладать с собой, она буквально ворвалась в спальню Асия. Тот был один (у нее хватило ума в этом убедиться) и, лежа в постели, просматривал какие-то свитки.

– Госпожа Эгери? – Асий изумился, но лишь на мгновение, видимо, у Эгери все было написано на лице. – Я, кажется, как обычно, неуклюж и не потрудился рассказать новости. Пожалуйста, прости.

– Прощаю, говори скорее! Тебе удалось настоять на своем?!

– И да, и нет. Даже не знаю, будешь ли ты довольна.

– Говори же!

– Мне почти удалось склонить коллегию жрецов к тому, чтобы они осудили войну.

– Почти?

– Да. И кроме того, у нового земельного закона неожиданно нашлось множество противников, и в конце концов его авторы сами отказались от своего убогого творенья.

– Но это же прекрасно!

– Да, но потом пришли вести из Королевства.

– И?

– Ваши люди, точнее, аргилы, союзники Кельдингов, напали на нашего посла, когда он возвращался в Сюдмарк. Мы потребовали, чтобы король Кельдинг выдал преступников. Он отказался. Такое нельзя прощать. Сегодня война была официально объявлена.

– Я и в самом деле не знаю, рада ли я, – прошептала Эгери, присаживаясь рядом с ним на кровать.

– Госпожа Эгери, что с тобой? Ты здорова?

– Благодарю, вполне здорова. Просто все это так неожиданно. Мне нужно привыкнуть.

Асий улыбнулся удивительно тепло и грустно, будто в самом деле понял, что ее тревожит, и посочувствовал ей. А может, он понимал гораздо больше, чем показывал?

– Наверно, мне стоит заварить немного полыни в вине, – сказал он. – Это прекрасное средство от душевных смут. С завтрашнего дня я начинаю формировать отряды, а через две, самое большее три декады мы выступаем. Ты поедешь со мной? Я позабочусь, чтобы тебе было удобно.

– Что? Конечно, поеду.

– Спасибо. Я не смел просить тебя, но будет лучше, если ты будешь с нами.

– Конечно, поеду, – повторила Эгери. – Там мой дом.

Глава 31

Король-оборотень, Король-Тьма расхаживал по поляне под увешанным дарами сухим деревом, давил носками новехоньких скрипучих сапог желтые цветы мать-и-мачехи и ее атласные жесткие листья.

– Ты стал очень неосторожен, – выговаривал ему сидящий на пне Дудочник. – Хватит выть под моими окнами чуть что. Еще пристрелят ненароком.

– А ты что творишь?! – рявкнул Кольскег и внезапно одним прыжком очутился рядом с учителем, сгреб обеими руками его рубашку, поднял над землей, тряхнул. – Сколько можно ждать? Вот-вот Колдовская Ночь! Ты обещал, ты поклялся! И больше я не позволю себя обмануть. Не забыл, что стало со Стакадом?

– Зубы сломаешь, – спокойно ответил Дудочник, и Кольскег то ли от его слов, то ли от тона, то ли от взгляда разом растерял свой запал, разжал руки, отступил к дереву, досадливо передернул плечами.

Дудочник оправил одежду и так же спокойно и веско повторил:

– О мое сердце зубы сломаешь. Не горячись так, я уже знаю все, что тебе нужно. Я готов, если ты готов.

– Я?! – Кольскег вскинул голову. – Ты еще спрашиваешь?! Когда?

– Скоро.

– Опять увертки?! – Кольскег в раздражении отломил от дерева ветку и ковырялся ею в земле, вспарывая и выворачивая тонкие корни молодой травы и корневища мать-и-мачехи.

– Никаких уверток, – устало сказал Дудочник. – Магия достигнет наибольшей силы к Колдовской Ночи, так что если ты хочешь превратить в оборотней сразу полдюжины воинов, это нужно делать перед самой Ночью. Мог бы сам догадаться.

– Ладно, – угрюмо согласился Кольскег. – Я подожду еще. Немного подожду. Но помни, ты поклялся. И если обманешь, то не мои зубы, а собственная клятва разорвет тебе сердце.

Дудочник поднялся с пня, кивнул на прощанье юному королю. Потом помедлил и сказал совсем тихо:

– Это правда, я поклялся. Поэтому хоть я и хочу, но не могу остановить тебя. Только ты можешь.

Глава 32

Мильда что ни день получала письма, из которых явствовало, что Карстен и Рейнхард живы, здоровы и отлично проводят время в гостях. Радку эти весточки вроде бы порадовали, а с другой стороны, ее все сильнее одолевала какая-то темная, невнятная тоска. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Ей казалось, что все в замке разгадали ее тайну и посмеиваются втихомолку, она пряталась от взглядов, будто те и вправду могли жалить. И хотя ей до сих пор никто не сказал ни одного недоброго или насмешливого слова, она каждый раз внутренне сжималась, когда кто-то входил на кухню. По счастью, после отъезда гостей замок совсем опустел, из прежних постоянных обита телей здесь осталась разве что Мильда. Дудочник куда-то пропал, и хорошо: его проницательности Радка боялась больше всего. А так разве что чужане, жившие кто в казармах, а кто в ближних деревнях (таких с каждой декадой становилось все больше), за какой-нибудь надобностью заходили к Мильде, но их как раз Радка не боялась, им до нее нет ровным счетом никакого дела.

Если бы здесь была Десси! Да не нынешняя, полоумная, а прежняя – та, что все понимала, чтобы можно поплакать всласть, уткнувшись ей в плечо, и выплакать, а потом наконец и выговорить свою тревогу, свою печаль. Но Десси была далеко, в столице, и Радка понимала, что придется ей как-то справляться самой.

И вот в одно теплое и солнечное, по-настоящему весеннее утро Радка вдруг окончательно поняла, что никому она здесь больше не нужна, а вот мать про ее судьбу знать не знает, ведать не ведает и уже, небось, все глаза выплакала. Так что нечего больше тут болтаться, надо идти в Купель, искать маму.

Мильда отпустила ее сразу же, едва Радка заикнулась, что хочет вернуться в Купель, к родне. Это снова опечалило девочку: конечно, она ясно понимала, что Мильда вообще никем на свете не дорожит, кроме своих выкормышей, и все-таки прожили вместе, почитай, год, и Радка с ног сбивалась, лишь бы угодить и старухе и княжатам, так неужели слова доброго не найдется на прощанье? «Так и Карстен, верно, вернется в замок да и не заметит, что меня нет. Да что там не заметит, не вспомнит даже, что была такая!» – подумала она и не смогла сдержать слез.

Идти от замка до Купели нужно было целый день, а погода стояла пока что совсем не летняя: живой студеный ветер споро забирался под одежду, пощипывал нос и пальцы. И все же Радка поплотнее запахнулась в платок, засунула его концы за пояс и решительно зашагала по грязной разъезженной дороге, не гадая пока, где будет искать родителей и что им скажет, как объяснит, почему почти год домой носа не казала.

Очень скоро она «втянулась» – нащупала нужный ритм шагов так, чтобы и не торопиться, и не ползти, как улитка, задышала ровнее и глубже, будто с каждым глотком воздуха в нее входили новые силы, здоровье и безграничная щедрая радость пробуждающегося леса. Лес был занят своими весенними делами и также не обращал на девочку никакого внимания: птицы не замолкали при ее приближении, белки не подавали сигналов тревоги, лягушки в лужах и канавах, безучастные ко всему, сплетались в страстных объятиях. Толстый, наполовину перелинявший заяц, который пощипывал травку у обочины, правда, соизволил заметить ее появление и даже удалился, но не теряя до стоинства, неторопливыми, тяжеловесным прыжками. Это безразличие не только не обижало, но даже радовало Радку. Лес опьянел от весеннего солнца, от вездесущих ручьев, от запахов цветущей вербы и раскрывающихся листьев, и она чувствовала себя частью этой буйной, напряженно радостной жизни, всеобщего роста, раскрытия, ожидания и предвкушения. Сама не отдавая себе отчета, где-то в глубине души она внезапно поняла: все, что с ней происходит, хорошо и правильно; что она, как и любое живое существо на этом свете, от рождения обладает правом любить и желать, и… Как там говорил Дудочник? «Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно». Вот-вот. Пусть будет.

В оврагах и ложбинках еще лежали островки хрупкого серого снега, склоны холмов покрывали белые и синие ковры первоцветов, на полянах из-под сухой прошлогодней травы проглядывала молодая, изумрудно-зеленая. В одном месте возле старого пня Радка заметила россыпь нежных белых с голубыми прожилками цветов и темно-зеленых лютиков-тройчаток. Кислица показалась! Радка обрадовалась ей, как родной. Эта встреча вновь с неоспоримой точностью подтверждала, что зима позади и начинается новый год – огромное чистое пространство, где возможно все.

Радка перекусила взятой из замка горбушкой хлеба с кислицей, запила ручейной водой с привкусом талого льда и совсем развеселилась. Утро вечера мудренее, поглядим, что будет завтра.

* * *

До Купели она добралась уже в сумерках, когда солнце, погладив последними золотыми лучами вершины сосен, превратилось в ослепительную красную каплю и стекло по небу за дальние поля, а к хору птиц присоединился громогласный хор лягушек.

Радка побоялась бродить в потемках по малознакомому городу, а потому, поразмыслив, пошла прямиком в гостиницу, где они когда-то ужинали вместе с молодыми графами, Сайнемом и Десси. Ей и тут было страшно: а вдруг прогонят или заломят цену такую, что придется ночевать на улице? По счастью, хозяин вспомнил ее, припомнил и то, что она из замка маркграфа Карстена, а потому без всяких споров согласился пустить ее переночевать вместе со служанками и плату положил сущие гроши.

Спала Радка плохо – слишком устала да переволновалась, да и опять же боялась, что спящую ее оберут: немножко денег у нее при себе есть, Мильда не поскупилась, дала на дорогу. Была еще монетка Карстена, и ее Радка берегла особо. Но снова все обошлось – никто на ее деньги не покусился. А с утра Радка пошла на рынок и стала там расспрашивать всех подряд, не видал ли кто ее родителей. Ей указали, в каких кварталах живут беженцы, которых прошлой осенью, во время последней войны с дивами, согнали в город из деревень. А там уж Радка быстро отыскала дом, где поселились мать и отец.

Вскоре она стояла у красной деревянной двери и занесла уже руку, чтобы постучать, когда вдруг подумала: «Вот год назад Десси так пришла в наш дом, а нынче уже я…» Вдохнула поглубже, постаралась припомнить вчерашнюю ликующую песнь леса и постучала.

Открыла ей мать и замерла на пороге, прижав к щекам измазанные в тесте руки, вглядываясь в лицо дочери, боясь поверить своим глазам. Радка тоже застыла в изумлении – у матери под фартуком ясно обрисовывался округлившийся животик: скоро у них с Десси будет новый братик или сестричка. Потом женщины обнялись и заплакали.

Глава 33

Март, отец Радки и отчим Десси, недолюбливал падчерицу за то, что она, по его мнению, вела слишком вольную жизнь у родного отца в лесной крепости, не отказывала ни одному мужчине и тем самым позорила свою мать, а значит и его, Марта. Когда год назад после долгих лет разлуки Десси пришла навестить мать и сестру, Март встретил гулену весьма нелюбезно. И вот теперь Радка, его собственная дочь, точно так же явилась домой, после того как целый год пропадала неизвестно где. Март был смущен и растерян такой новостью, а потому орал особенно громко и кидался в счастливо найденную доченьку башмаками, мисками и всем, что попадалось под руку. В конце концов он потребовал, чтобы Ода, мать Радки, собственноручно проверила, берегла ли дочурка невинность. Ода проверила и доложила супругу и повелителю, что все в порядке. Тут он оттаял, потрепал Радку по щеке, позволил стащить с себя сапоги, налить себе вина и сел ужинать. Женщины вздохнули с облегчением и принялись за уборку.

Семейство ютилось в подвале двухэтажного каменного дома, принадлежавшего весьма почтенному и известному в городе банщику. В распоряжении Марта, Оды, а теперь и Радки была небольшая темная комната с единственным крошечным окошком на уровне земли (а глядя из подвала – под самым потолком), выходившим на задний двор. Из мебели – деревянный, застланный соломой лежак, старые и шаткие стол и лавка да дровяная плита, топившаяся по-черному. Радка с тоской вспомнила их уютный, теплый и так хорошо обустроенный для жизни деревенский дом. Впрочем, Ода старалась и здесь поддерживать порядок: каждый день посыпала пол свежим песком, перетряхивала и сушила солому на лежанке, начищала горшки, миски и деревянные ложки, стирала и чинила одежду.

– Зимой-то полегче было, – рассказывала она Радке. – Отец в лес ходил, хворост собирал да в городе продавал, тем и жили. Но нынче в одиночку за городскую стену ходить страшно: дивы разбойничают на дорогах. А в компании он не может, не компанейский человек, вечно со всеми ссорится. Ну это понятное дело, он же всегда в своем доме хозяином был, а тут вроде холопа стал, всем кланяться надо. Трудно ему. Ну я уж умолила его больше в лес не ходить. Спасибо, хозяин наш добрый приставил к делу. Отец теперь по ночам дом сторожит, ну и во дворе днем помогает помаленьку, если кто попросит: дрова там поколоть, воды из колодца наносить. За это хозяин позволил нам бесплатно тут жить. Правда, и работы немного, хозяин наш вдов и бездетен, с ним только племянники живут, которым он дело оставить хочет. Он и мне дело нашел – взял к себе в баню, в женскую мыльню. Поначалу-то я только убиралась да печку топила, а потом присмотрелась и в других делах помогать стала: помыться помочь, если женщина стара или слаба, веником можжевеловым попарить, потом научили меня банки ставить, спину растирать, если болит или суставы, словом, работы много, и платить хорошо стали. Теперь женщины ко мне специально приходят, говорят, у меня рука легкая. Так что живем не тужим. А еще козочки наши, кормилицы, помогают!

– Что? – Радка не поверила своим ушам. – Они тут? И Белка, и Юлка, и Милка? Здоровы? Где ж ты их держишь?

– Здоровы, здоровы. И Белка, и Юлка, и Милка. Здравствуют, толстеют и кланяться тебе велели, – засмеялась мать. – Ты их увидишь теперь, не узнаешь: важные стали, шерсть до земли, белая, шелковистая…

– Это с каких же харчей они так раздобрели?

– Да вот… – Мать хитро улыбнулась. – Мы когда сюда пришли на постой проситься, хозяин говорит: пущу, мол, только коз режьте или продайте, ни к чему мне они. А я-то уж знала, что он баню держит, вот и отвечаю: зарезать, мол, можно, невелика хитрость, только таких золотых коз зарезать – дураком остаться. Я ж, говорю, их с мало летства растила, как детей родных холила, сама кусок не доедала, им отдавала. У них же, говорю, самое жирное и вкусное молоко, почитай что, на всем свете, даже в столице король такого не пробовал. А он мне: я ж не младенец, мне молоко без надобности. А я ему: вам-то без надобности, а вот женщинам после мытья как было бы хорошо молочка целебного испить! Он подумал немного, бровь вот так вскинул и говорит: продай. А я: продавать не хочу, берите так, за вашу к нам доброту, только чур, чтобы нам каждый день по чашке молока было. Он и согласился. Так что теперь хлебушек и молоко у нас каждый день на столе. А то и каша. Так что хорошо живем, не жалуемся. Ты только, – мать понизила голос до шепота, – ты только за отцом следи. Тут, знаешь, за стеной погреб винный; вино не молоко, его наш хозяин уважает, а отец как останется один, все норовит из бочки себе кружку нацедить, а взамен воды налить. Я уж просила, просила, да все как об стенку горох. Ой, боюсь, попадется он – тогда пропадем.

– А домой возвращаться не думаете? – осторожно спросила Радка.

Мать сразу погрустнела, махнула рукой.

– Да какое там! Отец еще осенью ходил, смотрел, не осталось ли чего – одно пепелище. Отстраиваться – деньги нужны, а где их взять? Он вроде и пить-то начал оттого, что вроде бездомный теперь и жить ему вроде незачем.

– Как это незачем?! – возмутилась Радка. – А ты? А ребенок?

– Ну, у мужчин все по-другому, – со вздохом объяснила мать. – Им ведь не просто ребенок нужен, а наследник. А зачем наследник, если наследовать нечего? А я… А мне, скажу тебе по чести, в городе даже больше нравится. Конечно, в своем доме быть хозяйкой – дело хорошее, кто спорит, но при бане работать – это не то что на земле спину гнуть от темна до темна. А ведь спина-то у меня уже не та. Моложе не становишься. Так что поживем уж пока тут, а дальше видно будет. А ты вот что… Пойдем-ка завтра с утра со мной в баню. И помыть тебя с дороги нужно, и к делу приставим. Все отец тревожиться не будет, что ты зря хлеб ешь да по улицам шатаешься.

* * *

Последние слова матери показались Радке неожиданно обидными, хотя прежде ничего обидного она бы в них не усмотрела. В деревне считалось само собой разумеющимся, что за девчонкой в ее годах нужен глаз да глаз, – чуть не усмотришь, она уже шасть из дома да и под куст завалилась с каким-нибудь пригожим пареньком. А уж если девчонка в город попадет, например, в служанки пойдет, тут уж и думать нечего: на следующий день «давалкой» станет. Так что деревенские сверстницы Радки почти не обижались, когда родители запирали их под замок или таскали за косы при малейшем подозрении на легкомыслие – знали, что с ними по-иному нельзя.

Но Радка год пожила с Десси да с маркграфами и привыкла к другому обращению. Там друг другу доверяли, а точнее, никто не интересовался, кто с кем спит или не спит, все оставляли на добрую волю. Даже Мильда, уж на что строга, особо за Радкой не присматривала: видно ведь, что девка не полудурок, своя голова на плечах есть, вот и ладно, разберется. Как тогда Рейнхард сказал?

Но еще есть заповедь на скрижали,

Чтоб мы также самих себя уважали.

Теперь снова приходилось привыкать к извечной и всеобщей подозрительности, и Радка не знала, удастся ли ей привыкнуть. По всему выходило, что в замок Сломанный Клык она больше не вернется, надо жить здесь, и от этой мысли Радка опять затосковала.

Но как бы там ни было, а этой ночью она спала между отцом и матерью, как в старые добрые времена, в тесноте, да не обиде, и спалось ей на диво спокойно и хорошо: тепло родных тел закрывало от мира не хуже, чем дорогое одеяло на меху, тревожные голоса в душе замолкали, невозможные желания успокаивались и оставляли ее. Проснулась Радка здоровой и бодрой, с ясной головой и спокойным сердцем и подумала: «А ведь не так все и плохо, а жить будем, так и еще лучше будет!»

Проснулась она оттого, что мать поднялась с лежанки. Отец еще спал. Тихонько, как мышки, не желая тревожить его сон, женщины выбрались из дома и зашагали по залитым серебристо-серым утренним светом улицам. Здесь уже было полно таких же серых мышек обоего пола: возчики поили лошадей в городских фонтанах, к базару тянулись первые телеги, торговцы и торговки открывали свои лавки, ткачи, шорники, сапожники, оружейники, свечники и прочие ремесленники спешили в свои мастерские, молочницы с кувшинами спешили от дома к дому, им открывали двери заспанные служанки и кухарки, слуги в домах и гостиницах снимали с окон ставни. Сейчас город почти целиком принадлежал незнатным и небогатым, и Радка с удивлением осознала, как же их много и какими нужными делами они заняты. Прежде она полагала, что по-настоящему в мире нужны лишь крестьяне, чтобы растить хлеб, воины, чтобы их защищать, и придворная знать, чтобы командовать и одаривать. Ну, может быть, еще колдуны, вроде сестрицы Десси, – на черный день. А всех городских обитателей, которые не держали в руках оружия, Радка, как-то не слишком задумываясь, причисляла к дармоедам, пиявкам, что питаются от чужих трудов. Но теперь они с матерью сами стали горожанками, и Радка поняла, что в их жизни тоже есть свой смысл, что, занимаясь каждый своим ремеслом, они, порой сами не замечая того, делают общее дело, трудятся дружно, как муравьи в муравейнике. Ей захотелось потолковать об этом с Карстеном или хоть с Рейнхардом, и она вновь тяжело вздохнула: видно, все же привыкнуть к новой жизни будет непросто.

* * *

Всем известно, что лучшие бани строятся на горячих источниках. В Купели источники были, да только холодные. Зато вокруг города в изобилии рос лес, а с тех пор как закончились войны с дивами, от горных рудников через пограничную крепость Ставер начали регулярно приходить обозы с углем, так что Борас, новый домохозяин и работодатель Радки, рискнул отстроить свои бани с размахом. И не прогадал. Прошлым летом, когда в Купели гостил молодой король, в банях Бораса мылись и сам венценосный владыка, и вся придворная знать, так что это заведение вошло в моду, и не только горожане, но и заезжие аристократы почитали своим долгом бывать там хотя бы раз в декаду.

Бани занимали целый квартал и состояли из четырех отделений: две деревянные парные – женская и мужская – для среднего сословия и два роскошных каменных особняка – для знати. В этих последних кроме парных были оборудованы особые теплые и холодные лечебные ванны, для которых Борас специально покупал у рыбаков выпаренную морскую соль, а у деревенских женщин – лечебные травы. К каждой ванне привешивалась табличка, на которой указывалось, от каких недугов эта ванна помогает. В отдельном помещении стояли мраморные массажные столы, здесь же можно поставить банки или оздоровительный клистир; городской врач приходил сюда, чтобы пускать знатным пациентам кровь. В соседнем помещении можно выпить вина или молока от Одиных коз, подкрепиться сладостями или легкими закусками. Словом, дело поставлено на широкую ногу и приносило Борасу не только высокий доход, но много чести и славы.

Ода, пользуясь тем, что они с Радкой были в этот час единственными посетительницами бань, вымыла дочь по-королевски – в горячей ванне с солью и травами, затем как следует отхлестала веником в парной, затем снова вымыла в деревянной лохани и ополоснула напоследок чистой холодной водой из родника. После этой процедуры Радка почувствовала себя совсем другим человеком – юной и прекрасной девицей, которую впереди ожидают сплошные куртуазные приключения.

Куртуазные приключения не заставили себя ждать: едва Радка оделась, как Ода вручила ей тряпку и велела начистить до блеска ту самую ванну, в которой юная девица только что блаженствовала. Затем Радка вымыла полы, вычистила печи, затопила их, наносила воды в парилки и весь день до темна крутилась возле матери, помогая ей чем могла и присматриваясь к ее работе.

Уже затемно они вышли из бани, сбегали на рынок (он как раз закрывался, а оттого цены – самые низкие, какие только можно себе вообразить), вернулись домой, приготовили ужин для Марта, наносили и нагрели воды, постирали грязную одежду и сели чинить чистую при свете лучины. Наутро Ода снова разбудила Радку, они снова отправились в бани, и так ни шатко ни валко потянулась новая Радкина жизнь.

Радка и всегда была расторопной, а нынче особенно старалась. Она понимала, что матери в ее положении с каждым днем будет все тяжелее справляться с делами, и хотела быстренько всему научиться, чтобы потом работать за двоих. Вскоре ее старание заметили: Борас через Оду передал Радке, что доволен ее усердием, и положил девушке жалование. К сожалению, эту радость едва не отравил Март: он заподозрил, что такие деньги полагаются за услуги особого рода, и всякий день изводил женщин попреками и угрозами. Ода только вздыхала и уговаривала мужа не серчать, а дочь не обижаться.

Радка и сама готова была проглотить обиду, да только Марту этого мало: он что ни вечер напивался пьяным и орал, что выведет женщин на чистую воду, что сам явится в баню и проверит, в каком отделении они работают и какого рода услуги оказывают. Радка сама не знала, чего больше боится: того ли, что Март и в самом деле выполнит свою угрозу – явится в бани в пьяном безобразии и устроит скандал, после которого их разом вышвырнут из дома, того ли, что, упившись до полного забвения, он поднимет руку на мать. Она понимала, что нужно что-то предпринять, как-то успокоить или усовестить отца, но не знала, как это сделать, да и, говоря по чести, слишком уставала за день, чтобы пускаться в долгие объяснения и уговоры. Так что покуда все шло как шло: Март пил и буянил, Радка и Ода терпели.

Глава 34

Прошло уже почти две декады, с тех пор как Радка переселилась в Купель. В один из дней на рынке она встретила чужанина из Павинки – деревни, угнездившейся под самым замком Сломанный Клык. Вообще-то она и прежде встречала в Купели крестьян из деревень, принадлежащих Карстену. Карстен, пожалуй, единственный во всей округе платил своим крестьянам за хлеб и прочие продукты, которые те доставляли к его столу. Платил понемногу, сколько мог, и все же у его подданных всегда водились в карманах живые деньги, и они были частыми гостями на рынке в Купели. Радка узнавала их, но стеснялась подойти и расспросить о новостях, убеждая себя, что у нее нет ни одной свободной минуточки, да и вообще новости из замка ее не интересуют. Но тот див сам ее узнал, а Радка в тот день была сама не своя, так что буквально ухватилась за эту встречу: ей так нужно сейчас услышать новости!

День вообще получился из ряда вон, второго такого и врагу не пожелаешь. Хотя, казалось бы, Радке надо было чувствовать себя счастливой. Накануне вечером к ним в подвал спустился сам господин Борас с кувшином вина и имел долгий разговор с отцом и матерью. Радку услали на улицу, и она долго проскучала сначала под ясными весенними звездами, потом, когда замерзла, – в хлеву, под боком у козочек. Когда Борас ушел, а ее наконец пустили в дом, отец был уже здорово во хмелю, так что они с матерью сразу улеглись спать и только утром по дороге в бани Ода сообщила дочери потрясающую новость: оказывается, младший племянник господина Бораса положил на Радку глаз и теперь хочет на ней жениться.

– Я ему говорю: «Вы сами наше положение знаете, дать нам за девчонкой нечего». А он в ответ: «Я за ней посмотрел, девушка она работящая, честная, так что возьму как есть, в одной холстинке». А Юн, его племянник, тоже парень незлой и не дурак вроде. Господин Борас вчера сказал, что половину ему оставит, не меньше. Так что тебе хорошо будет.

Радка и сама понимала, что ей будет хорошо, куда уж лучше. Со своим женихом она, правда, ни разу прежде не говорила, но в таких домах, как у Бораса, все про все знают, а про Юна ей ничего дурного не говорили. Наоборот, вся прислуга сходилась на том, что он малый добрый да веселый, здоровьем крепок и нравом ровен. Правда, молод еще да ребячлив сильно, но это проходит со временем. Словом, Радка ясно сознавала, что ей неслыханно повезло: вместо того чтобы провести всю жизнь, дергая за козьи соски, она, может статься, выйдет заправской горожанкой, причем хоть не из самых богатых, но не из самых бедных. То-то Карстен с Рейнхардом удивятся, приедут в Купель, зайдут в гостиницу, а их хозяин и спросит: «Не желаете ли в наших прославленных банях помыться?» Они, конечно, захотят, придут, а там их Радка встречает в дорогом бархатном платье, в белом чепце и белом переднике, на пальцах перстни, на шее ожерелье. Выйдет, поклонится и скажет: «Что ж вы так дивуетесь, гости дорогие? Али не признали?» И, вообразив себе живо эту картину, Радка внезапно ощутила во рту такую горечь, что ей пришлось даже несколько раз сплюнуть на дорогу. Будто медную монету сосешь. Что за притча такая? И тут же сердце заколотилось, и Радка почувствовала, что краснеет до самых ушей. Будто все ее тело взбунтовалось против мыслей, которые пришли ей в голову.

Ода заметила смущение дочери и поняла по-своему:

– Ты, Радушка, не стесняйся, если даже что ему и позволила, – сказала она, ласково погладив Радку по голове. – Сама видишь, люди они честные, раз господин Борас свадьбу пообещал, так все и будет, ты уж не сомневайся.

Тут у Радки и вовсе слезы полились из глаз. Ода тоже шмыгнула носом, сказала:

– Да, вот и еще одному птенчику время пришло из гнезда улетать. Ну ты-то у меня поудачливей сестры получилась…

И тут же заторопилась: времени на разговоры больше не было, пора открывать баню.

В бане тоже день выдался суматошный. Только и разговоров, что о дивах-разбойниках. Говорили, что ночью с башен видели черный дым за лесом – не иначе еще одну деревню разграбили и подожгли. Радка тотчас вспомнила про Сломанный Клык, и у нее аж зубы и пальцы заныли от беспокойства. Как назло, посетительницы тоже были все взбудоражены новостями, все время крутились, расплескивали воду, спешили поделиться друг с другом последними сплетнями: городская-де управа боится, что не сумеет дать бандитам достойный отпор, решили в самую столицу гонца посылать и солдат в помощь просить. А город еще толком не поправился, с тех пор как в прошлый год здесь гостил король со всем своим двором. Правда, еще разок поглядеть на столичных кавалеров не помешало бы, но что, если пришлют дивов? Этих дикарей и в дом-то приличный пускать нельзя, придется их где-нибудь за городской стеной на постой определить.

Радка сама не знала, как дотерпела до вечера: до того ей хотелось домой, спрятаться с головой под перину и затаиться. Правда, дома теперь Юн-женишок да еще отец… Если ему удалось днем незаметно забраться в погреб и полечиться от похмелья, тогда еще ничего, а вот если не удалось…

Но так или иначе, а день наконец кончился, и Радка с матерью по заведенному порядку отправились на рынок. Там-то Радку и окликнул знакомый чужанин. И она к нему бросилась, словно к брату родному, – ей страх как важно было знать, все ли в порядке с замком и княжатами.

Оказалось, что все в порядке, хотя пожар и случился на их земле. За несколько декад до того к Карстену обратилось с полдюжины чужанских семейств: попросили выделить им кус земли, чтоб они могли там поселиться. Обещали платить урожаем и помогать оружием. Карстен охотно согласился и дал им кусок леса под расчистку. Вот эта новина и пострадала: разбойники утащили что могли из нехитрого чужанского барахла, поубивали всех, кто не успел разбежаться, развалили крыши землянок, все, что горело, сожгли. Господин Карстен жутко зол, клянется бандитов изловить, хотя, по его, чужанскому, мнению, те поселенцы были люди худые, из худых семей, так что особо и нечего их жалеть.

– Карстен вернулся? – ахнула Радка.

– А куда ж он денется? Вернулся намедни. А вот господин Рейнхард остался в приморском замке погостить. Оно и понятно, дело молодое… От госпожи Десси с господином Сайнемом вестей пока нет. А госпожа Мильда, слава богам, здорова. И прочие здоровы, тебя вспоминают.

* * *

Когда они вернулись домой, отец был в хорошем настроении, чего не случалось уже давно. Он даже поколол днем дров, сам развел огонь и к приходу женщин согрел остатки завтрака – случай и вовсе из ряда вон выходящий. Радка думала, что это предстоящее замужество так обрадовало Марта: и от нахлебницы избавится, и в погреб можно будет наведываться не таясь, по-родственному. Но она ошиблась: стоило матери выйти, отец поманил Радку к себе и зашептал ей на ухо:

– Радушка, доченька любимая, я тут вот что нашел, это откуда у тебя?

На его ладони лежала та самая монетка, которую когда-то привез Радке из Купели Карстен. На одной стороне – кораблик, на другой – олень.

Только тут Радка поняла, что утром впопыхах, сбитая с толку новостью, забыла свой поясной кошель на кровати. Вот он и попался отцу на глаза.

– Это мне на прежнем месте прежний хозяин подарил, – быстро сказала Радка и протянула руку за монеткой.

Отец монетку отдал: положил ей прямо в ладонь, сжал в кулачок, опасливо оглянулся на дверь и, не выпуская ее руки из своей, прошептал:

– Радушка, доченька любезная, тебе на свадьбу надо хоть какие обновки справить, да и нам с матерью не годится оборванцами ходить. Сбегай, доченька, к одному доброму человеку, отдай ему монетку, он за нее много денег даст. А так она все равно поддельная, на нее даже хлебушка не купишь.

– Конечно, забирайте, батюшка, – ответила Радка, сумев подавить вздох, и попыталась вложить монету обратно в руку отца.

Но тот затряс головой:

– Нет, ты уж сама сходи, доченька. У меня нынче что-то ноги болят, совсем мочи нет идти. Это тут близенько, как на улицу выйдешь, так сразу налево поворачивай, а там в переулке третий дом с флюгером вроде петушка. Там на первом этаже лавка господина Лаинеса, покажешь ему монетку, он тебе деньги за нее даст. Только смотри, матери не говори, то-то она удивится, когда мы ей нарядов накупим. Ты беги, дочка, скоренько, принеси мне деньги потихоньку, а матери я скажу, что ты к подружке пошла, счастьем своим похвастаться. Вон платок матушкин возьми, а то на улице холод. Ну беги, доченька моя пригожая!

* * *

«Как же, не скажу я, ищи дуру!» – фыркала Радка, шагая по темным улицам.

Она ужасно досадовала на себя, что бросила кошелек дома и теперь придется расстаться с последней памяткой о… о хороших временах в замке Сломанный Клык. Радка ясно понимала, что теперь хочешь не хочешь, а монетку придется продавать: уж если отец на что глаз положил, так нипочем не забудет и не отцепится.

«А попробуешь его обмануть – разгневается и прибить может, – думала она. – Хороша я буду на свадьбе – хромая да с подбитым глазом. Ну погоди, я тебя проведу! Половину денег отдам матери, а тебе совру, будто господин Лаинес сказал, что и того много… А еще жалование себе оставлю, – решила Радка, чуть погодя. – Скажу, что господин Борас решил мне как будущей родственнице больше не платить, раз скоро и так все мое будет. И мать попрошу, чтоб подтвердила. Не будешь же ты у самого господина Бораса спрашивать!»

Дом с флюгером-петушком поначалу показался Радке темным и пустым, она хотела уже повернуть домой и как-то перетерпеть неизбежную в таком случае взбучку, но тут разглядела в щели между ставен бледный отсвет огня и поняла, что хозяин дома.

«Надо в дверь постучать! – решила Радка. – Он спустится, и я его уговорю, чтобы со мной рассчитался сегодня. Скажу, что иначе меня домой не пустят».

Она взялась за кольцо, пару раз стукнула, потом машинально потянула дверь на себя… и, к ее изумлению, дверь со скрипом распахнулась. Неужели хозяин был так рассеян, что забыл закрыть ее? Радка вошла в лавку. Здесь было темно, хоть глаз коли, только ясно: повсюду – вдоль стен, на окнах, на прилавке – громоздятся какие-то вещи. И пахло как-то странно – не только пылью и копотью, но почему-то человеческой мочой, коровьим навозом и чем-то кислым.

Радка сделала еще шаг вперед и хотела уже окликнуть хозяина, но тут споткнулась, ухватилась за прилавок и неосторожным движением смела с него какую-то увесистую палку, которая больно ударила ее по ноге и с грохотом откатилась в сторону. Перепуганная Радка опустилась на четвереньки, зашарила по полу руками (в правой она по-прежнему сжимала злополучную монетку). Наконец ей удалось нащупать палку, и она, не доверяя больше своим ногам, поползла к проему двери, чтобы убедиться, что странная вещь в целости и сохранности.

Рассмотрев в неверном свете звезд свою находку, Радка ойкнула: в ее руке был зажат короткий тяжелый меч с загнутым, словно рог у барана, кончиком. На ее счастье, меч оказался совсем тупым, а то Юну и впрямь досталась бы увечная невеста. Но самое невероятное: на рукояти меча – тот же рисунок, что и на монетке. С одной стороны – кораблик, с другой – олень.

Однако долго удивляться ей не пришлось. Где-то наверху, на лестнице, ведущей из жилых покоев в лавку, послышались тяжелые шаги, замерцал свет, и кто-то (скорее всего, сам господин Лаинес) грозно крикнул: «Это кто здесь?! А ну стой!»

Радка вскочила на ноги и опрометью кинулась прочь из лавки, так и сжимая в одной руке монетку, а в другой – меч.

А вслед ей неслось: «Здесь вор! Держи вора!»

Глава 35

Пробежав четыре улицы и пять дворов, Радка наконец позволила себе остановиться и перевести дыхание. Потом в молчаливом изумлении уставилась на свою руку, все еще сжимавшую ворованный меч. Как это получилось? И что теперь делать? Возвращаться назад и просить прощения у господина Лаинеса? Да ведь он и слушать ее не станет! Добро, если просто собак спустит, а то ведь и стражникам сдаст. Что тогда с матерью будет?

Забросить меч куда подальше, а потом вернуться домой? Сказать, что господина Лаинеса нет на месте? А если отец ее снова пошлет монетку продавать? А ведь пошлет. Рассказать ему всю правду? Нет, немыслимо.

Она стояла в отчаянии, глотая слезы, с ненавистью глядя на проклятый меч, на проклятый кораблик и проклятого оленя, которые так весело сверкали в лучах Меча Шелама, что как раз поднялся над городской стеной. Подумать только, еще утром все казалось в порядке! Правда, сердце ее было разбито, ее отдавали замуж за нелюбимого, а любимый ее наверняка уже забыл, и все же впереди – какая-то жизнь, какое-то будущее. Мало ли таких, что живут с разбитым сердцем? И неплохо живут. Теперь же все это будущее одним ударом отсек незваный меч, даром что тупой.

Если бы здесь была Десси! Но Десси прохлаждается в столице с муженьком и наверняка уже думать забыла, что у нее есть младшая сестра, такая испуганная и одинокая. Радка всхлипнула снова и, наверное, заревела бы в полный голос, если бы внезапно ей в голову не пришла одна мысль – настолько простая, удачная и счастливая, что слезы мгновенно высохли.

Радка вытерла нос и еще раз, теперь уже спокойно и трезво, обдумала свое положение. Вокруг было тихо. Не слышно ни голосов людей, ни лая собак. А значит, господин Лаинес, скорее всего, не стал снаряжать за ней погоню. Да и кроме того, раз он кричал «Держи вора!», а не «Держи воровку!», может статься, он и не видел толком, кто побывал в его лавке. А значит, у Радки есть вполне реальный шанс невредимой выбраться из города.

Поразмыслив еще немного, Радка спрятала монету в башмак, уместила меч под рубашкой между грудей, покрепче затянула на груди платок и решительно зашагала к городским воротам.

* * *

Ворота, как и положено, были закрыты. Закрытой оказалась и маленькая калитка рядом с ними. Это уже странно и досадно – похоже, сегодня в надвратной башне сидели какие-то особенные аккуратисты.

Радка быстро убедилась, что права в своих предположениях. Едва она пошла вдоль стены, чтобы найти какой-нибудь лаз наружу (а она не сомневалась, что поиски не затянутся), как с башни ее окликнул совсем еще молодой и звонкий голос:

– Эй, ты что тут шляешься? Чего тебе надо? Ступай домой!

Радка повернулась, задрала голову, но в темноте ничего нельзя разглядеть. Тем не менее она пару раз всхлипнула погромче и затянула так жалобно, как могла:

– Ой, дяденьки, выпустите меня, пожалуйста! У меня козынька в лес ушла, так матушка грозится всю кожу со спины спустить, если не найду!

– Очумела, что ли? – отозвался молодой стражник. – Где ты ее найдешь сейчас?

– Все равно где, лишь бы домой не возвращаться! А то и сама на мой голос прибежит. Еще сама рогами в ваши ворота застучит. Она у нас умница такая, что сказать нельзя. Милка! Милушка! Козынька моя!

– Ты что, не слыхала, в лесу сейчас лихие люди рыскают?! – не сдавался стражник. – Пропадешь ты со своей козой.

– Небось не пропаду! Моя Милушка от кого угодно меня оборонит, лишь бы найти ее, кормилицу нашу. Милонька! Милонька! Отзовись, ненаглядная моя!

– Пусти ты ее, – раздался сверху другой голос: низкий и грубый. – Она ведь до утра спать не даст. Пропадет, так ее беда, а все одной дурой на свете меньше станет.

– Ладно.

Первый стражник сбежал вниз по лестнице и оказался в самом деле Радкиным сверстником – только-только усы начали пробиваться. Он посмотрел на Радку критически, хмыкнул и отомкнул замок на калитке.

– Ну, дело твое, – сказал он сердито. – А то подождала бы до утра.

– Никак нельзя, – серьезно ответила Радка. – Я без своей Милушки не усну. – И скользнула в темноту.

– Ну и дура! – раздалось за ее спиной.

Потом резкий щелчок – это захлопнулась калитка.

Глава 36

Радка и сама понимала, какая она дура, но иначе поступить и в самом деле не могла – ей хотелось увидеть Карстена так, что мочи больше не было. А если остаться в городе хоть до утра, так кто знает, что еще может приключиться. Может, господин Лаинес ее разыскивать будет или отец… Да и правду сказать, ночью на городских улицах куда опаснее, чем в лесу. Волки сейчас разбились на пары и ушли в глухие чащобы, им не до того, чтобы подстерегать на дорогах путников, а вот грабители охотятся круглый год.

Отец! Отец и мать! Вот об этом думать особенно тяжело. Отцу-то что? Обозлится, и все. А вот матушка! Только-только с ней свиделись, а тут дочка снова пропала ни с того ни с сего. А ведь матушка еще и ребенка ждет! Как бы с ней беды не случилось от беспокойства! Радке было стыдно, и все же она ясно чувствовала, что по-другому поступить не может. Ей надо во что бы то ни стало добраться до замка Сломанный Клык, и как можно быстрее. «Только Карстену меч покажу – и тут же назад», – обещала она себе.

Так, сражаясь с угрызениями совести, она успела довольно далеко углубиться в лес. Ночь была ясная и холодная, но Радка шагала так быстро, что ей стало жарко. Одна беда – башмаки мгновенно дали течь, а на дороге – полно воды и грязи. Радка сбавила шаг: ей предстояло идти до самого утра, а отдохнуть вряд ли где удастся. Сейчас, в темноте, она не могла любоваться цветочками и ручейками, лес представлялся единой черной массой, двумя мохнатыми лапами гигантского зверя, которые обнимали дорогу. И все же Радка не испытывала страха. Пусть не она, а ее сестра присягнула на верность лесу, она, Радка, тоже прожила в его владениях достаточно долго, чтобы чувствовать себя здесь не чужой. Достаточно долго, чтобы понимать, что лесу до нее просто нет дела, что бояться нужно не леса, а людей.

Чтобы скоротать время, пока ноги терпеливо месили грязь, Радка стала мурлыкать под нос всякие песенки, какие только могла вспомнить. Вскоре она добралась до одной из любимых баллад Аэллис, про девушку, которая спасает возлюбленного от чар лесной королевы. Баллада как нельзя лучше подходила к случаю.

Суров и мрачен темный лог

И пусто все кругом,

На перекресток трех дорог

Она бежит бегом.

Вдруг слышит звон стальных удил

И слышит стук копыт.

И сердце у нее в груди

От радости стучит.

Дальше баллада никак не вспоминалась. Только еще один куплет, ближе к концу:

И молвит королева фей –

О, как она была зла! –

«Чтоб самой страшной из смертей

Ты, девка, умерла!

Из свиты царственной моей

Ты лучшего взяла!»

«Значит, девушке все же удалось как-то добиться своего. Но неужели Карстену в самом деле нравится Берга?! От нее же цветы вянут и мухи дохнут! Она ж уверена, что все знает и делает как надо. Да ему от такой жены быстро на край света сбежать захочется. Но у нее приданое. Не абы какое, наверное, и все же… А в замке деньги всегда нужны. И ведь она, дура такая, небось, никаких любовниц у мужа не потерпит. Не потому, что ревновать будет, а потому что это непорядок. Ну, Десс, ну, сестрица! Никогда не прощу, что ты меня в это втравила! И меня, и всех нас. Если бы замок так и остался заброшенным, если бы Луньки поселились в городе, я бы с ними, может статься, никогда бы и не встретилась. А если бы и встретилась… то в бане. А в бане… в бане многое решается гораздо проще…»

И тут Радка осознала, что давно, совсем как девушка в песне, «слышит звон стальных удил и слышит стук копыт».

В этот момент она как раз была на повороте дороги. Машинально пройдя еще немного вперед, она увидела в ясном свете Меча Шелама, там, за поворотом, в паре сотен шагов от себя двух всадников. А значит, и всадники ясно увидели ее.

Сердце у Радки забилось, как в песне. Только не от радости, а от ужаса. Потому что ночные путники, скорее всего, были теми самыми разбойниками, что намедни сожгли чужанский поселок. Больше некому. Радка скакнула с дороги в сторону и опрометью кинулась в лес. За спиной она услышала тяжелый стук и треск ветвей: всадники действительно заметили ее и бросились в погоню! Ну все, пропала!

Радка прижалась к стволу огромной старой ели и замерла, сжимая в кулаке свой проклятый бесполезный меч. Она понимала, что треск веток под ногами неминуемо приведет к ней преследователей. А так, если она будет стоять тихо и неподвижно, темнота, быть может, ее защитит. Но, добрые боги, добрый лес, до чего это трудно: стоять тихо и неподвижно, когда тебя ищут лихие люди. До чего холодно и страшно, до чего пусто и одиноко, и сердце рвется из груди, и такая тоска, такой страх!

Вдруг она заметила впереди между деревьев что-то странное – словно темная каменная арка прямо посреди лесной чащобы. Как она здесь оказалась, кто ее сложил, Радка не стала думать – опрометью бросилась туда, заползла в убежище, зарылась в холодные мокрые листья, затаилась.

Всадники перешли на шаг. Они негромко перекликались и подбирались все ближе к Радкиному укрытию. Девочка боялась не то что пошевелиться, а сглотнуть или сморгнуть. А всадники уже совсем рядом, уже слышно дыхание лошадей…

И тут она услышала, как лошади всхрапнули, попятились, потом будто встали на дыбы, и отчаянное ржание и громкие крики людей слились воедино. Радка осторожно открыла глаза и тут же снова зажмурилась, но и того, что она увидела в долю мгновения, ей хватило, чтобы испугаться еще сильнее, еще глубже, до самого дна души: из темноты леса летел навстречу людям огромный огненно-красный кабан. Все мысли о том, что бояться надо людей, а не леса, мгновенно выскочили из головы Радки, она сжалась, закрывая голову руками, и замерла.

Ржание и топот копыт затихли вдали, и больше не раздалось ни звука. Радка так и лежала, сжавшись в комочек, обвившись змейкой вокруг меча, слушала собственное дыхание и понимала, что, наверное, никогда больше не решится открыть глаза.

Тут ее волос и спины коснулось мягкое дуновение ветра. Теплый воздух словно укутал ее одеялом, закрыл от холодной ночи, и девочка почувствовала, как кровь веселее побежала по ее жилам. Поначалу Радка просто бездумно наслаждалась теплом, покоем и ощущением безопасности, потом осознала, что не одна в лесу, но та сила, что находится рядом, не желает ей зла.

Очень медленно и осторожно, придерживаясь руками за камни, она поднялась и осмотрелась. Никого и ничего. Только лес и темнота. И все же Радка не сомневалась, что в этой темноте есть кто-то, и он следит за нею. Она знала, что нужно окликнуть его, что молчание может его рассердить, но язык и горло пока что отказывались ей подчиняться.

И тут она услышала негромкое покашливание. Будто тот, стоящий за деревьями, тоже был в затруднении, тоже не знал, как начать разговор. И этот звук, такой простой и обыденный, помог ей собраться с силами и произнести:

– Кто ты? Ты к добру или к худу?

В ответ ей раздался негромкий голос, в котором не оказалось ничего нечеловеческого, – обыкновенный мужской голос: не слишком красивый, не слишком звучный, но совсем не грубый и не грозный.

– Тебе нечего бояться. Вы однажды помогли мне, и я рад помочь тебе. Я хотел бы осветить тебе путь и проводить тебя туда, куда ты направлялась, но я не хочу снова напугать тебя.

– Я… я постараюсь не бояться, – пообещала Радка и ему, и самой себе. – Пожалуйста, выведи меня на дорогу.

Из-за деревьев показался огонь. Совсем маленький, будто горела масляная лампа. Когда огонь приблизился к Радке, оказалось, что он идет из кристалла, укрепленного на спине гигантского, размером с собаку, паука. Радку передернуло, и все же она не испугалась: ей приходилось видеть таких тварей, когда они с Десси гостили в холмах у Добрых Хозяев. Остановившись в двух шагах перед девочкой, паук почтительно присел – ни дать ни взять хорошо вышколенная служанка, потом снова зашагал в лес. Радка пошла за ним.

Скоро они выбрались на дорогу почти что у самого моста, и паучок затопал вперед, смешно раскачиваясь из стороны в сторону, – дорога была вся сплошь в буграх и колдобинах. К этому времени Радка успокоилась и осмелела настолько, что решилась задать новый вопрос:

– Вы меня отведете к Сломанному Клыку?

– Конечно, если ты этого хочешь.

Голос по-прежнему раздавался из леса, будто Радкин собеседник неслышно шел поодаль от нее, среди деревьев. Вполне возможно, что так оно и было.

– А те люди… что были верхом? Вы не знаете, что с ними?

– Лошади сбросили их, но они живы.

– Это разбойники? Те, что сожгли поселок?

– Я не знаю.

Радка снова помолчала, собираясь с мыслями. Ее одолевало любопытство, но она боялась неосторожным вопросом обидеть или рассердить своего незримого спутника. Наконец она припомнила, как выражались любезные девицы в историях Аэллис и Берги, и произнесла как можно учтивее:

– Кого я должна благодарить за свое спасение?

Он рассмеялся. Это у него получилось совсем по-человечески.

– Я же сказал, благодари себя, свою сестру и маркграфа Карстена. Вы помогли мне этой зимой. Вы вернули мне ту, кого, я думал, потерял навеки. Как же мне не пытаться отплатить вам добром за добро?

Теперь Радка окончательно поняла, кто заступился за нее этой ночью. Это случилось много лет назад. Один из лесных духов был влюблен в дочь хозяина замка Сломанный Клык. Узнав об этом, разгневанные братья девушки заморили ее голодом, но ее душа так и не смогла расстаться с лесом и замком и бродила вокруг склепа, где похоронили ее тело. Десси, благодаря своей магии, смогла изловить эту душу и переселить ее в тело мертворожденной девочки. Так юная графиня обрела вторую жизнь и второй шанс соединиться со своим возлюбленным.

– Я видела недавно малышку Энвер, – сказала Радка. – Она здорова, хорошо кушает, хорошо растет.

– Я знаю, – ответил лесной дух. – Я подожду ее. Я знаю, что ждать осталось совсем немного.

– Ты следишь за теми, кто живет здесь? – удивилась Радка. – И за замком, и за деревнями?

– Ну конечно. Отец и брат ворчат, но… Они со мной примирились. Может, я слишком любопытен, но мне это нравится. Если бы я сидел в глубине леса сиднем, как отец и брат, я никогда бы не встретил Энвер.

– Послушай! Можно спросить тебя кое о чем?

У Радки задрожал голос. Она никогда не думала, что решится заговорить хоть с одним человеком о том, что мучило ее вот уже год, но ведь ее собеседник и не был человеком. И одновременно она чувствовала, что между ними есть что-то общее. Он знал, что такое любить и ждать. Он был старше ее (Радка не решалась думать, насколько старше), а старший может дать хороший совет. И наконец, едва ли он растрезвонит кому-нибудь ее тайну. Поэтому она решилась:

– Я хочу спросить, что делать, если… если тебе нравится кто-то, а этот кто-то совсем тебя не замечает. Или замечает, но… не хочет. Что тогда делать?

Лесной дух помолчал. Потом сказал очень мягко, будто боялся своими словами причинить девочке боль:

– Это большое несчастье. С этим жить трудно. Очень трудно. Но, наверное, надо просто радоваться, что такой человек есть на свете и что у него все хорошо.

– Спасибо, – ответила Радка.

Небо уже начало розоветь, когда они подошли к полям, окружающим замок. На границе леса Радка остановилась, поклонилась своему ночному защитнику и сказала:

– Ну, прощай. Спасибо тебе за все. Может, еще свидимся.

– Погоди немного, – попросил тот. – Я хотел тебе сказать еще… Предостеречь. Это касается того, кого вы зовете Дудочником. Он попал в беду. И поэтому вы должны быть с ним очень осторожны.

Глава 37

Мильда стояла в дверях, уперев руки в боки:

– А я тебе говорю, что не пущу! Ишь, что придумала! Парни всю ночь по лесу рыскали, тех поджигателей проклятых, задери их Лесной Хозяин, искали. Только-только спать ушли, а тут тебе их подавай?! Обождешь, невелика дама!

– Тетенька Мильда! Я ведь на минуточку только! Мне господину Карстену одно-единое словечко сказать надо! И как раз про тех поджигателей! Тетенька Мильда, пустите! Я тихонечко!

– А я тебе говорю, обождать надо! Нечего людей будить! И так, небось, за день умаялись!

– С вами поспишь, пожалуй. О чем трещите, сороки?

Карстен, зевая, осторожно открыл дверь своей комнаты. Осторожно – чтобы ненароком не стукнуть Мильду, которая закрывала дверь от Радки своей внушительной спиной.

Был он и вправду совсем сонный: волосы встрепаны, рубашка помята, глаза осоловевшие. Радка тут же засмущалась, раскраснелась и отступила на шаг в сторону так, чтобы между ней и Карстеном как раз оказалась Мильда.

– Я сюда через лес шла, на дороге конных двух встретила, у самого моста, – сказала она тихо из своего убежища. – Они за мной погнались, но я убежала, а у них лошади леса испугались, их из седел выкинули. Я подумала, может, это как раз дозорные из той банды и есть? Иначе что им в лесу делать?

– Может быть, может быть. – Карстен еще раз зевнул, энергично потянулся и обнял Мильду за плечи. – Ты, мама, пойди разбуди Эльдо, пусть бежит в деревню, поднимает третий десяток, да чтоб второй не трогал – им выспаться надо. А Ирос пусть мне оседлает Гнедка, Буланый вчера устал. Главное, тут не шумите, неровен час кто из молодых проснется и с нами запросится.

– А ты-то сам как? – ахнула Мильда. – Виданное ли дело, сколько уже на ногах!

– Тихо, мама, – мягко, но внушительно сказал Карстен. – Иди, поднимай Эльдо, я уж сам с собой разберусь.

– Карс, возьмешь меня? – спросила Радка, едва Мильда ушла.

– Вот еще, – фыркнул тот. – И так уже по лесам набегалась. Оставайся тут, поешь горячего да спать ложись.

– Я вам дорогу могу показать!

– Много ты там видела, в темноте! – усмехнулся Карстен. – Брысь на кухню и не путайся под ногами!

Он пошел в конюшню, а Радка послушно спустилась на кухню. Только есть ничего не стала: кусок в горло не лез. Просто свернулась на теплой печке и заснула.

* * *

Отряд вернулся в замок еще до полудня, и не с пустыми руками. Кожаные куртки у всех солдат Карстена были утыканы стрелами, но всерьез никто не пострадал. Одному из чужан вражеский меч рассек куртку и кожу на ребрах, у самого Карстена появилась свежая ссадина на щеке. Мильда и Радка заахали, а молодая судомоечка, не сводя с господина изумленных глаз, уважительно спросила:

– Это вы с главарем дрались?

Карстен поморщился и с плохо скрываемой досадой ответил:

– На ветку напоролся. Когда уже назад ехали.

Поездка и в самом деле оказалась удачной. Еще не доехав до моста, они натолкнулись на пятерых человек, которые разыскивали пропавших дозорных. На дороге завязалась короткая схватка, в которой чужане из Сломанного Клыка под командованием Карстена без особого труда одолели разбойников. Их обезоружили, связали и отправили под охраной в замок, а часть отряда осталась, чтобы обыскать опушку леса и найти тех бедолаг, с которыми ночью столкнулась Радка. К счастью, долго искать не пришлось – те успели за ночь подползти к самой дороге. У одного, сломана нога, другого оглушило, но оба, как и обещал лесной дух, были живы.

Раненых врагов устроили в пустующей казарме, приставив к ним охрану. После чего Карстен спустился во двор, где стояли прочие пленные. Радка, разумеется, поспешила за ним. Ей сразу бросилось в глаза, что пленные одеты не по-чужански и переговариваются между собой на языке Королевства. Скорее всего, Карстен тоже удивлся, но виду не подал. Однако и его выдержки не хватило, когда первый же из пленных, с головы которого сняли мешок, выругался и бросил Карстену в лицо:

– Ты что творишь, Доменос Клык? Мой господин до сего дня был в союзе с тобой.

* * *

Карстен побеседовал с предводителем пленников наедине при закрытых дверях, после чего распорядился всех здоровых отпустить, вернув им оружие и снабдив припасами, а от раненых убрать стражу и ухаживать за ними со всем тщанием.

Чужане поворчали, но подчинились, не задавая вопросов: дисциплина была у них в крови. У них, но не у Радки. Она, пользуясь тем, что Мильда отправилась в свою комнату, быстренько собрала поесть и, не спросясь у няньки, понесла поднос наверх – Карстену.

Тот ел с аппетитом, по своему обыкновению не обращая на девчонку никакого внимания, но та упрямо не уходила из комнаты – ждала, пока ее присутствие заметят.

Наконец Карстен поднял голову:

– Тебе чего? Не стой без дела, посуду я сам вниз снесу.

– У меня к тебе дело, – отвечала Радка как могла спокойно и веско. – Вот, гляди, что я в Купели нашла. Я за тем и пришла, чтобы эту штуку тебе показать.

И она положила на стол перед Карстеном меч.

Карстен взял оружие, примерил его к руке, пожал плечами:

– Странный какой-то. Не железный, это точно. Бронзовый, что ли? Ну и тяжеленный, однако. И форма странная. – Он провел пальцем по завитку. – Никогда прежде таких финтифлюшек не видел. Не наших земель работа. Надо бы братца Карла спросить, да его уже несколько дней в замке нет. Где ты это взяла?

– Говорю же, в Купели, в лавке одной. Ты на ручку посмотри. Вон там значок.

Карстен уставился на оленя, потом перевернул меч и взглянул на кораблик.

– И значки странные. Но вроде я такие уже где-то видел.

– Вот я видела, – согласилась Радка. – Один раз на монете фальшивой, что ты мне на ожерелье подарил. – И она выложила монету на стол. – А второй раз в книжке у Берги. Ну помнишь, когда они рассказывали ту историю про затопленный город и волшебное зеркало?

Карстен провел ладонью по лицу.

– Что-то было вроде того, – сказал он устало. – А тебе что до этого?

Радка вздохнула:

– Карс, ты прости, я вижу, что у тебя и так хлопот полон рот. Просто… потерпи меня еще чуть-чуть, я тебе расскажу, что я надумала, а потом можешь меня хоть взашей гнать. И даже гнать не надо – сама уйду. Ты только послушай, ладно!

Карстен развел руками.

– Ну, ты мертвого уговоришь! Ну слушаю, слушаю, что ты там напридумывала?

– Вот смотри. У Берги в ее книжке говорилось, будто прежде у моря был такой город, и там на острове стояло волшебное зеркало, и если в него заглянуть, то будто в тебя вселится бог. Помнишь? И будто эти знаки, олень и корабль, – это словно герб того города.

– Помню, и что дальше?

– А теперь вспомни, как прошлой зимой, когда еще Десс здесь была, мы в Купель ездили, и к Десс та женщина-волшебница приставала, говорила, будто она богиня, и Десс к себе звала…

– Помню. – Карстен помрачнел и передернул плечами: эта история не относилась разряду его любимых.

– Ну вот я и подумала, а что, если та женщина говорила правду, что, если тот город в самом деле был, и, когда он затонул, его зеркало уцелело – оно же волшебное, что ему сделается, и та женщина в самом деле там побывала и стала богиней. А эти вещи, монетка и меч, они из того города и потому с его гербом.

– Что ж, может, и так, – сказал Карстен, поразмыслив. – Но нам-то с этого что? Интересно, конечно, но я лично богом становиться не собираюсь. Мне и так неплохо.

– Ты-то да, а вот другие, если узнают да то зеркало найдут, – представляешь, что будет? Погоди, послушай еще немножко! – взмолилась Радка. – Я когда сюда шла ночью, со мной рядом шел сын Лесного Хозяина, помнишь, тот, что Энвер, твою родственницу, любил?

– Помню, помню, – вздохнул Карстен.

Это воспоминание тоже не относилось к числу его любимых: им с Радкой пришлось тогда участвовать в колдовстве Десси, и он, мягко говоря, набрался страху.

– Так вот, он меня от бандитов защитил, а потом рассказал, что будто в нашем лесу прячется Кольскег, Последний Король. Тот, которого Кельдинги околдовали так, что он к железу прикасаться не может. Ну помнишь, об этом говорили, будто это легенда. Так вот он сказал, что это правда.

– Час от часу не легче, – отозвался Карстен.

Радка по лицу видела, что он поверил: во-первых, все в замке знали, что Радка, как и Десси, в жизни не лгала, когда речь шла о серьезных вещах, а во-вторых, здесь издавна привыкли доверять вестям, приходящим из леса, сколь бы странно эти вести не звучали. Когда живешь рядом с Шеламом, скоро начинаешь понимать, что все странное вполне может оказаться настоящим.

– А еще он сказал, что у Кольскега есть свой отряд из охотников, которых он поймал в лесу и заворожил. Ну помнишь, Сайнем про них тоже говорил.

– Помню, помню. Что еще?

– Что Кольскег хочет Кельдингам отомстить – в Колдовскую Ночь на Оленя напасть. И никто не знает, взойдет ли после этого солнце. Он говорит, и сам Кольскег не знает, но ему все равно. И еще он говорит, что Кольскег встретился с братцем Карлом, тот хотел ему помочь, но Кольскег его обхитрил и связал его клятвой. И будто Кольскег потребовал, чтобы братец Карл его отряд тоже превратил в волков-оборотней, и тот это ему обещал. Ну вот я и подумала, что, может, дело в том зеркале. Если оно цело, то…

– То братец Карл и Кольскег вот-вот до него доберутся, и тогда прощай, солнышко? – Карстен помотал головой. – Путаное дело.

– Карс, я же…

– Да ладно, не оправдывайся, дело правда путаное, но вроде к тому сходится, про что ты говоришь. Ладно, – он хлопнул ладонью по колену, совсем как Сайнем, – как бы там ни было, а зеркало поискать не помешает, а там видно будет. Сейчас… сейчас я и вправду лучше посплю немного. А ты, смотри, из замка не уходи. Я подумаю, с чего лучше начать.

– Карс, прости! – Радка направилась было к двери, но снова остановилась и обернулась к хозяину замка.

– Ну, что еще?

– Почему ты отпустил тех разбойников?

– А… – Карстен вновь провел ладонями по лицу, и Радке вдруг стало его мучительно жалко. – Это не разбойники. Это солдаты господина Вальдибера. Наш Вальдо объединил рыцарей со своих земель, поднял мятеж против короля Рагнахара и Армеда и громит поселения чужан.

– А ты?

– Что я? Я, как видишь, не с ним, но и против него выступить не могу. Во-первых, он и правда мой добрый сосед, и наши семьи связаны старой дружбой. А во-вторых, у него Рейнхард в заложниках.

– Рейн! – ахнула Радка.

Карстен хмыкнул:

– Не горюй ты по своему Рейну. Все у него в порядке, жив и здоров, ест сладко, спит мягко, с девушками хороводится и знать не знает, что его жизнь под залогом. Но я-то знаю! Так что иди-ка ты наконец вниз, дай мне выспаться и с мыслями собраться, у нас дел невпроворот.

Часть четвертая. Месяц начала охоты. Невидимый город