боку, подвернув под щеку ладонь. И снова Кельм удивился, какие у нее маленькиеи хрупкие на вид запястья. И пальчики. Короткие, почти детские. Внутри у негоснова перевернулся горячий ком, и захотелось плакать, кричать от ужаса, хотя сней уже все было хорошо.
Ведь знал, что она идет в ловушку. Знал, что с ней ничего не случится, и дажена всякий случай просчитал обратный временной сдвиг - если они сразу уничтожатее облачное тело, если все-таки убьют. Он был уверен, что сможет ее вытащить,спасти, даже смерть обратима.
Другого выхода не было. Убрать Васю было нельзя, и сейчас еще нельзя.
Итогда вдруг, он сам поразился, неожиданный страх накатил, ужас, до темноты вглазах, он понял, что сейчас девочку возьмут и будут пинать ботинками поребрам, и Бог весть что еще с ней сделают, и старая, давно пережитая,старательно изживаемая вина ударила в горло...
Ида, шендак, да, с ней это сделали. Не уберег. Сволочь. Урод. Временной сдвиг -даже если сдвинуть время назад и повторить все, и сразу вырвать Ивик из руксволочей - уже поздно. Не исправить ничего, не стереть в ее памяти этот след...Кельм ощутил холодную, страшную ярость, ту, что разрывает изнутри.
Как жаль, что чертов дорш ушел - да, убирать его пока нельзя, но можно былосделать что-нибудь...
Он никогда не был жестоким. Но если бы этот ублюдок попал к нему в руки... оГосподи, пусть этот ублюдок в конце концов попадет именно ко мне в руки!
Кельм поймал себя на том, что искренне молится об этом.
Стал рассматривать Ивик. Жесткий завиток темных волос на заклеенной пластыремщеке. Лицо почти детское во сне. Господь мой Иисус, что же это со мной?
Какая она, Ивик? Кельм до сих пор не задумывался об этом. Очередная сотрудница,мало ли их было, обычная гэйна, замужняя, средненькая во всех отношениях.
СИвик хорошо работать, подумал он. Удобно. Кельм работал со многими гэйнами.Разными. Ивик была похожа на хорошо пристрелянное личное оружие, на старый,давно пользуемый шлинг - удобно ложится в руку, все шероховатости какспециально подогнаны к твоей ладони, ты бьешь уверенно, не думая об оружии, незамечая его, оно - как бы часть тебя. Вот так было с Ивик. Всегда знаешь, чтоона точно выполнит твое распоряжение. Точно и в нужный момент. Без опозданий.Без лишних слов. Точно понимает. Точно делает. Это казалось Кельму само собойразумеющимся. Если коллега или подчиненный был необязательным - его этораздражало. Мог и сорваться. А так, как ведет себя Ивик - это, в общем, норма.Ничего выдающегося, ничего такого, чем можно восхищаться, но правильная,хорошая работа. Он не замечал этого, не думал об этом...
Иразговаривать с ней было легко.
Она была удобной до незаметности. Такой хорошей, что об этом даже думать ненадо.
Ина страшный свой риск пошла без малейшего колебания. Не знала ведь ничего,пошла вслепую, потому что положено, инструкция, иначе нельзя. Нельзя броситьсвоего транслятора. Долг. Даже если понимаешь, что это провокация, и за этим -смерть. Точнее, плен, хуже смерти. Впрочем, это, наверное, любая гэйна бысделала - а какие тут варианты?
Когда, в какой момент что-то изменилось?
Был еще этот разговор. Кельм сам себе поразился.
Всамом начале после спасения из плена его допрашивал следователь из Верса.Ничего такого, парень попался хороший, отнесся к нему с уважением, никакой тамобычной для Верса подозрительности "а что вы делали в течение двух дней натерритории противника, если разведка потребовала всего получаса?" Ноконечно, ему Кельм должен был рассказать все.Многие подробности Кельм выпустил,кое-что и не запомнил (все время пребывания в плену слилось в одиннепрекращающийся, полный яркого слепящего света кошмарный день). Следовательвел себя безукоризненно, даже постарался как-то поддержать морально, но Бог тымой, как же потом было плохо...
Это научило Кельма заталкивать свои воспоминания подальше.
Больше он не рассказывал. Ничего. Слишком мучительно.
Он приложил все усилия, чтобы выглядеть так, как раньше. Восстановил внешность,силу, здоровье. Поведение, коммуникабельность, жизнерадостность - все этовернуть не удалось, но он достиг больших успехов. Он стал обычным внешне. Завнешним потянулось внутреннее - Кельм успокоился, восстановился. Но если поассоциации или случайно всплывало воспоминание... если он вдруг видел девушку,похожую на Лени (слава Богу, что Ивик совсем не похожа на Лени, та была - каксеребряная статуэтка, тонкая, выточенная, большеглазая). Если яркий свет - вглаза. Или вдруг тень той знакомой нервной боли. Это переворачивало его внутри,он едва сдерживался, чтобы не взорваться, все окружающее начинало бесить, мирстремительно окрашивался черным и падал в пропасть... и тогда Кельм простосжимал воспоминание в кулак, сминал и заталкивал поглубже. Забудь. Этого небыло. Все. Мир возвращался на место.
Он сам научился этому. Никому не мог бы раскрыться. Ни психологу, ни одномудругому человеку. И жене своей бывшей, Велене, он никогда об этом не говорил. Итак двенадцать лет.
Ивдруг оказалось, что это - можно рассказывать. Хоть частично. Можно. И это былопочти не больно, а даже стало, кажется, полегче. Потому что Ивик... "ты жегерой, как те, что в Зале Славы"... Так ведь ничего особенного. Ему ужечто-то говорили такое. Но не так. Или дело в самой личности Ивик? Емупоказалось, что это как бы мнение мира о нем. Ведь она права. Это так. Он обрекна смерть Лени, в какой-то степени он предал ее, он был сломан и превращен вничтожество, потерял всякое достоинство и всякую честь - но... смысл-то всегоэтого в итоге оказался именно таким, как сказала Ивик. Это правда.
Он сохранил огонь. И не продал Родину.
Акакая она, Ивик? Она... красивая, понял он. Она оченьмилая. Славная. Повезло же кому-то...
И понимает его - потому что сама гэйна, и потому что вжизни ей досталось. Он впервые увидел ее тело. Это был шок. Половина кожистянута ожогами и шрамами. И еще на спине... Кельм это только в ваннойразглядел. Он знал, откуда бывают такие рубцы. Давно затянувшиеся, и все жезаметные. Господи, кто же мог так исхлестать ее? Это не след ранения в Медиане.Ее били, целенаправленно и долго. В школе никогда не наказывают так. Логическиможно предположить только одно - дорши. Не Атрайд, конечно, но она моглапобывать у них в руках... А ведь не говорит о себе ничего. Он для нее - герой,а сама она? Что ей пришлось перенести? Бедная девочка...
Но от этого она не становилась уродливой, нет. Это немешает. Она все равно очень красивая. Пусть и не яркая, как Велена. Кельмвнимательно всмотрелся.
Эта сторона лица почти нетронута, если не считатьзаклеенной щеки и все еще распухшего носа. Почти прежняя. Нежная, тонкая линия,соединяющая ухо и мягонький подбородок. Кельму страшно захотелось вдругпровести ладонью по этой линии. Так захотелось, что он даже поднес руку к лицуИвик, ощутив неожиданный поток сильного, пронизывающего тепла, отчегозахолонуло сердце.
Кажется ты свихнулся, гэйн...
Мысли вдруг зашевелились такие, что Кельм поспешно встал иотошел подальше. К окну.
Оно все как бы и понятно. Там, если откинуть одеяло,тоненькая рубашка, а под ней - сожженная, иссеченная шрамами, и все равнонежная женская кожа, и дальше мягкий и теплый подъем... Это понятно. Но ведь унего уже очень давно не появлялись эти странные желания. Да еще такие додикости сильные.
Очень, очень давно.
--Привет, - улыбнулся он, присаживаясь рядом с ней.Ивик читала, лежа в кровати. "Мастера и Маргариту". Положила книгу,улыбнулась неповторимо ясно.
--Ну как наш Вася поживает?
--Вася - неплохо, - сказал он, - а вот зачем тычитаешь? Ведь это вредно.
--Ну Кельм... уже голова не кружится совсем. Завтра явстану.
--Лучше не шутить с этим, - сказал он, - полежала быеще, пока возможность есть.
--Да мне уже надоело...
--Я тебе сейчас поесть принесу, - сказал он.
--Знаешь, я поела уже... голодная была, - виноватоответила она, - ты сам поешь там..
--Я перекусил в кафе.
Он сидел на стуле, внимательно глядя на нее. Чутьотодвинувшись. Ивик перевернулась на бок, уютно подвернув ладонь под щеку.Рукав рубашки чуть задрался, открыв часть обожженного плеча. Кельм протянулруку и позволил пальцам чуть коснуться кожи Ивик.
--Это давно у тебя? В Медиане?
--Ага, - сказала она, - давно. Сразу после квенсена.Мне было семнадцать. В бою.
--Ивик, - осторожно заговорил он, убрав руку, - у тебяна спине старые следы такие есть... я видел. Это откуда? Ты уже раньше... тыпобывала в плену?
--Нет, - она спрятала глаза и говорила глухо, - нет,все гораздо... дурнее, Кельм. Я была дурой. Очень большой дурой. Мне былотринадцать лет тогда. Второй курс квенсена...
Она стала рассказывать. Она все время называла себябезмозглой, посмеивалась над собственным поведением, с сочувствием говорила одиректоре квенсена Керше иль Рой, которого они с Даной поставили в этоидиотское положение.
--Понимаешь, я долго не могла простить... Вроде, за что,вроде, это так жестоко. Я ж тогда две недели лежала, ты же видишь - на всюжизнь следы остались. А ведь он тогда меня спас, Кельм. Ведь иначе бы в Верс, ичто... из касты бы выкинули. А может, и в лагерь бы... А так - перетерпела одинраз, и все.
Она все говорила, а у Кельма перед глазами все плыло... Ивик.Лени. Кровь. Хрупкие и тонкие запястья, нежная кожа. Господи, за что же им -такое? Это страшно для здоровенного взрослого мужчины. А она тогда быладевочкой. Ребенком. За что это ей - правда? Что это за проклятый мир, где можетслучиться такое...
Он вдруг встал на колени рядом с Ивик. Обнял ее голову. Коснулся губами лба.
--Бедная моя, маленькая, - прошептал он. Ивик замолчала. Потом вдруг всхлипнула.Потом слезы побежали потоком. Кельм гладил ее по голове.
... и ведь она тоже никогда, никому об этом. Потому - что здесь рассказывать?Это стыдно. Мерзко. И те, кто знал - лучше бы забыли, и они никогда не