прохладную свежую постель. И наконец-то закрыл глаза. Под веками будтоперекатывался крупный песок.
Неважно, подумал он. Может быть, стоит сходить к офтальмологу. В следующий раз.В Дейтросе. С глазами что-то неладное еще со времени плена, в обычном состоянииони не болят, но вот сейчас, когда много работы...
Он натянул одеяло. Почувствовал холод - именно слева, там прижималась к немуИвик, и будто ощутил на теле ее легкие, ласковые пальцы. Неужели так было?Острая, нестерпимая тоска воткнулась в грудь. Привычная боль. Раздираетизнутри. Но это ничего, думал он. (а слово "никогда" кажетсяголубовато-холодным, как лед, и режет острым краем по сердцу, и кровь заливаетрану... тьфу ты!) Это ничего. Поболит и пройдет. Немного печет, но в сущностине такая уж страшная боль, правда? Мелочи жизни. Как ссадина. Ивик жива.Здорова. Счастлива. В его силах сделать так, чтобы она и дальше оставаласьживой. Очень долго. Вот уже и не болит ничего... И можно спать. Только закрытьглаза - и видеть рядом белую птицу в голубом потоке, стремительную, как он сам,с сильным размахом снежных крыльев, косящую черным глазом, поджавшую лапы кживоту. Белую птицу, летящую сквозь радугу.
Ускользнуть в мир, где от боли можно наконец отдохнуть.
Они довольно долго двигались по Медиане. То ли склонение было неблагоприятным,то ли так далеко Кейта все построила. Ивик ничего не говорила. Она просто незнала, как говорить с Кейтой теперь. И та молчала. Молча скользила впереди насвоей "лошадке", Медиана шла на подъем, рельеф ее менялся. Ивикпоспевала вслед за Кейтой, глядя на ее молодую, легкую фигурку в седле, иногда,вот наваждение, ей думалось, что это Ашен, и хотелось даже окликнуть по имени,но это было бы очень жестоко.
(Ты извини, сказала Кейта, ты сама увидишь. Но ты должна это посмотреть. Япросто не считаю себя вправе. Да, конечно, я посмотрю, ответила Ивик. И ты недумай, я не обижаюсь. Я и не хочу быть фантом-оператором на самом деле.)
ЭтоАшен хотела, едва не ляпнула она, но вовремя замолчала.
Кейта была совершенно обычная. Ивик почему-то казалось - Кейта должнаизмениться. Ивик пережила множество смертей. Смерть ходила рядом, плотояднооблизываясь, она была обыденностью. Ивик видела, как смерть переживают другие -как бьются в отчаянии, буквально в судорогах. Как громко и почти неестественнорыдают, закрыв лицо руками. Бледнеют, молча и страшно. Впадают в прострацию.Громко, оживленно говорят и не переставая делают что-то, и не могут умолкнутьни на секунду. И в этом, опять же, не было ничего особенного, но ведь Кейтапотеряла дочь. Дочь! Ивик даже не пыталась вообразить "а если бы что-тослучилось с детьми". Это было за пределами вообразимого. Она не знала, кактеперь разговаривать с Кейтой.
Наконец подъем кончился, и теперь перед гэйнами открылся фантом.
Они приблизились. С такого расстояния он был виден лучше всего. Ивикостановилась, всматриваясь.
Фантом был лучше ее собственного. Ей казалось - намного. Она не только необижалась на Кейту, вроде бы укравшую идею - да и какая там идея-то,банальность по сути. Ей теперь было стыдно, что она в свое время так бездарно,так нелепо эту идею воплотила.
Восхождение. Люди шли один за другим, вытягивали друг друга из расселин,подавали руки, несли детей и стариков на плечах. Ивик поднималась и спускаласьвдоль горы, вглядываясь в лица. Фантом был неподвижен, как и она сама задумала.Но лица... не зря все-таки Кейта - художница. Фантомы, наверное, и должнысоздавать именно художники. Зрительный образ. Лицо девчушки, совсем еще юной,доверчиво протянувшей руку парню, перед тем, как прыгнуть через ручей. Высокий,седой старик-дейтрин, явный гэйн, судя по осанке, но уже, видимо, больной, ужеслабый, и девочка-подросток, ведущая его под руку. Монахиня со строгим,просветленным лицом. Парень, высоко и гордо вскинувший руку с красным флагом,трепещущим на ветру. Женщина, подающая ребенка из рук в руки высокому мужчине.Целая вереница детишек, самоотверженно помогающих друг другу карабкаться покамням. Врач, склонившийся над больным, лежащим чуть в стороне, и рядом - двоедрузей, смотрят тревожно, держат больного за руку. Монах-хойта с дейтрийскимкрестом.
Они все были - живые. Настоящие. И в то же время - не совсем такие, как вжизни. Каждый из них совсем-совсем не думал о себе. Не замечал себя. Каждыйрастворился в друге, в любимой, в том, кто был рядом и нуждался в заботе ипомощи.
Еще было новое - вдоль ряда Кейта расставила гэйнов-часовых, в форме и савтоматами, пристально вглядывающихся вдаль. Они охраняли цепочку.
Ивик повернулась к Кейте и ощутила, что не может говорить - в горле застрялкомок. Слишком трогательным был этот фантом. Ей никогда не удалось бы создатьтакой...
Впрочем - кто знает.
--Кейта... это замечательно! То, что ты сделала...
--Понимаешь, я подумала, - в который раз стала оправдываться Кейта, - я решила,что идея просто замечательная. Кельм был прав тогда. И ты все очень хорошосделала. Но тебя никто не знает, а у меня... да, у меня этот фантом приняли.Теперь его будут охранять, и я буду его поддерживать. Я просто думала, чтолучше так, чем совсем никак. Ты меня тогда заразила, понимаешь? Я поняла, чтоэто просто нужно создать. Обязательно. И вот...
--Да это же здорово! - сказала Ивик, - и какая разница - кто? Главное, что этосделано. Что они это увидят, почувствуют. Что мы... мы не только войну эту нашубесконечную можем транслировать. А и что-то хорошее наконец.
Она поднялась вверх. Там, в конце цепочки, ближе к вершине горы, скрытойсияющим светлым пламенем, точно так же, как в ее старом фантоме, возвышалисьфлаг и крест. Серебряный, отражающий сияние вершины, огромный крест. Иярко-алое знамя, развернутое на ветру. Ивик поднималась все выше, вдольцепочки, вглядываясь в лица, поражаясь их выражению, позам, поражаясьгениальности Кейты. И потом она увидела тех, кто шел впереди. Ей показалось,что она узнала монаха с крестом, он был очень маленький, не по-дейтрийскималенький, щуплый, и крест как будто был для него тяжеловат. А рядом с ним шладевушка чуть повыше ростом, со светло-русыми длинными волосами, заколотымисзади в тугой узел. На лицо ее падали словно отсветы от алого знамени надголовой. Знамя чуть касалось плеча, стекало по шее, словно яркая, артериальнаякровь. Серые глаза смотрели вперед - печально, невидяще.
Ашен. Лет четырнадцати. И с длинными волосами, которые она носила только вдетстве. В квенсене она почти сразу обрезала волосы. А лицо ее казалось ещемладше, сквозь него проступал совсем маленький ребенок, едва не младенец,беззаботный, ласковый, счастливый.
Такой ее видела Кейта. Ивик медленно опустилась на землю. Она не решаласьбольше посмотреть в лицо Ашен. Страшный для нее образ.
И- хороший образ. Потому что - шендак, пусть они учатся видеть людей так, как ихможет видеть только мать.
Может быть, кто-нибудь подумает, прежде чем убить человека...
--Вот так, - сказала Кейта, соскочив на землю рядом с Ивик, - А Эль... Эльгеро.Он знаешь, с того самого момента, как ее... как она... В общем, он дома большеи не появлялся. Работы очень много. И пусть. Его это отвлекает.
Ивик наконец решилась - протянула руку и погладила плечо Кейты. Так грустнокивнула. Гэйны стали медленно спускаться по склону вниз.
--Иногда я думаю, ради чего все это... - сказала Кейта, - если вот так. Зачем мыживем...
Ивик вдруг вспомнила Кельма, его последние слова. Просто живи. Не спрашивай -зачем. Потом, когда-нибудь, ты это поймешь.
Не ради же Огня этого. Не ради нескольких строчек... или образа... или мелодии.Это было бы слишком уж пошло. Не стоит ради этого жить. И мучиться не стоит.
Не ради любви - мы слишком недолговечны, любимых слишком легко потерять.
Не ради Дейтроса, это было бы и вовсе смешно. Или там идей каких-нибудь.
Ивик стиснула руку Кейты. Подумала, что они выглядят забавно - как частьцепочки, они тоже держат друг друга за руки. Но ведь так оно, по сути, и есть.
--Просто жизнь стоит того, чтобы жить, - сказала она. Кейта кивнула. Она зналаэту песню.
Но не продолжила.
--Еще знаешь что? - сказала Ивик, - ничто настоящее не умирает насовсем. Всенастоящее, чтобы остаться живым, должно пройти через смерть.
--Да я знаю, - негромко сказала Кейта, - ты думаешь, я не понимаю? Жизнь нашатолько и состоит в том, что ты убеждаешься - оказывается, и это можно пережить,перенести и жить дальше. И это, и то, и третье. И даже вот с этим можносмириться в конце концов.
Ивик подняла руку. И с руки стали вспархивать в небо маленькие белоснежныептицы. Или бабочки. Они поднимались вверх, к зениту кругами и медленно таяли внебе.
--Хорошо здесь, в Медиане, - сказала Кейта, - я ведь только взрослой уже сюдапопала. Я люблю здесь бывать. Покой. И свобода.
--Я тоже люблю. Это, наверное, все любят.
Здесь сплетены прошлое, настоящее, будущее. Реальность не отличается от воображения.Медиана - это свобода. Безграничная свобода от самого себя. От суетного иплоского мира. Свобода от боли. В ней заключена даже свобода от смерти, и когдаты здесь - ты знаешь точно, что смерти, по сути, не существует. Жизньзамыкается в кольцо. Рано или поздно ты вернешься к истоку. Ты просто идешь, неторопясь, и обязательно вернешься, и встретишь любовь, всю любовь, которой такне хватало, и тогда, может быть, поймешь, ради чего нужна эта жизнь.
Ипотом, с этим новым знанием, ты заново увидишь мир.
Ибудет рассвет и солнце нового дня - долгого, бесконечного дня Медианы
январь-август 2008.
Примечания.
Личность Яна Мавлевича ("Смертника"), который уже 8 лет находится взаключении, причем большую часть этого времени на принудительном лечении, резковыделяется из череды образов революционеров-экстремистов 90-х годов. Ян не былосужден как член какой либо из радикальных группировок, хотя без сомненияпринимал участие в акциях АРОМ (Анархо-радикальное объединение молодежи) начала90-х годов и имел прямое отношение к деятельности анархо-коммунистического