— Боюсь, я не улавливаю. Вы связаны с Секретной Службой? МИ13{6} или как они там называются?
— Нет, я работаю один. Пока. Но когда Британия одумается и объединит силы с Германией, мои услуги будут весьма востребованы.
— Объединит силы с... Чушь!
Но несмотря на все протесты майор продолжал излагать свои бредовые фантазии по поводу устройства новой англо-германской Европы. Сам он не был нацистам, но только потому, что считал эту философию слишком «иностранной». Любое иностранное было подозрительным, особенно коммунистическое, считал майор.
— Если я слышу в ресторане, что человек заказывает бефстроганов, я прошу официанта узнать его фамилию. И если фамилия иностранная, — не удивляйтесь, в большинстве случаев так и получается, — она в моей записной книжке. Для дальнейшего использования.
— Но наверняка...
— Не только иностранцы, конечно. Художники. Люди богемного образа мыслей, как наш друг Хайд. Красные, большей частью. Эти делают все возможное, чтобы подорвать наши моральные устои, нашу твердость. Они в моей записной книжке. Для дальнейшего использования.
Сэр Тони с немалым удивлением обнаружил за трезвой и респектабельной наружностью опасного сумасшедшего. Возможно, еще не совсем опасного, ибо безумие пока ограничивалось только записной книжкой. Но да поможет нам Господь, подумал сэр Тони, если такие, как майор Стоукс, когда-нибудь дорвутся до власти. Мы все, вероятно, у него под колпаком. Не пропустит ни одной случайной фразы. Поди, возомнил себя шпионом в логове врага.
Фрэнк Дэнби, полная противоположность, вероятно, считает, что находится в кругу друзей, но это далеко не так. Молодой, грубый, вспыльчивый полицейский, которому место скорее у клетки с буйными пьяницами, нежели в клубе логиков.
Сэр Тони посмотрел на него. Даже здесь Дэнби не мог расслабиться, словно готовился к условному захвату. Одна тяжелая рука крепко обхватила стакан, другая, согнутая в локте, сжалась в кулак. Казалось, в уголке его рта навсегда застряла «Вудбайн»{7}, от дыма которой он щурился, что делало его похожим на ищейку, рыскающую по комнате в поисках жертвы.
Интерес Дэнби к убийству был столь же отталкивающим. Его восхищали сообщения об убийствах из дробовика. В который раз он рассказывал членам клуба одну и ту же историю о самоубийстве в Лаймхаусе, о том, как он видел повешенного, который был китайцем и профессиональным карточным игроком. Дэнби смаковал каждую деталь в описании тела. Из детективов он читал только «крутые», американские, с морем крови и насилия. У нынешнего его фаворита, правда, британского розлива, «Нет орхидей для мисс Блэндиш» сэр Тони насчитал двадцать одно убийство, двадцать четыре избиения и одно изнасилование.
Дэнби попал в Разгадчики лишь потому, что считался опытным полицейским- детективом. Теперь, конечно, все знали, что он соврал — он был обычным, как говорят американцы, «тупым копом» или «тяжелым клиентом». Он изо всех сил старался не угодить членам клубами, особенно сэру Тони. Его поведение заставило баронета почти уверовать в то, что классовые барьеры не так уж плохи. В итоге сэр Тони спросил его, не собирается ли он покинуть клуб, на что услышал ответ:
— Только после вас.
— Что вы имеете в виду?
— Вы же великий сыщик в кресле. Придумайте что-нибудь.
Нет, Дэнби это пустой номер, и сэр Тони отказался от него. Его настоящие чаяния о будущем клуба были связаны с молодыми членами, хотя они, должно быть, считали его замшелой окаменелостью. Особенно Дерек Портман.
Портман был тощим, прыщавым клерком-стажером в адвокатской фирме, проще говоря, находился на подхвате. Помимо оттачивания своего и без того острого интеллекта на юридических коллизиях в романах о Перри Мейсоне, он с наслаждением упражнялся во вскрытии правовой подоплеки в других детективных романах об убийствах. Ему нравилось разбирать «идеальные» преступления, когда бдительная защита опровергает доводы обвинения, дабы убийца мог избежать наказания.
Во всем остальном, с сожалением констатировал сэр Тони, Портман был не просто ослом, а чертовски упрямым ослом. Зная о том, что сэр Тони богат, он пытался втереться в доверие к нему, даже ухаживал за его дочерью, Памелой. Поскольку Памела была его наследницей, сэр Тони ревностно ограждал ее от подобных нездоровых связей. Мужской разговор, казалось, сделал свое дело, и больше к этому вопросу не возвращались. Даже удивительно, что Портман так быстро сдался.
Доротея начала свою лекцию. Сэр Тони не следил за тем, что она говорила, и хотя на слух слова он воспринимал, смысл их очевидным образом ускользал от него. Велосипеды и дедукция — что-то вроде этого. Эти молодые люди были далеки от него, особенно милая Доротея. Слишком далеко, со всей ее логической чепухой. Вот к чему приводит воспитание женщины вне ее класса. Отец зеленщик; самонадеянный мелкий лавочник возжелал, чтобы его дщерь получила диплом Оксфорда. Позор, конечно. Сэр Тони был бы не против заняться такой умной штучкой, которая прислуживала в магазине своего отца. Светлые вьющиеся волосы, аппетитные формы...
Когда она закончила лекцию, он подозвал ее.
— Объясните еще раз, моя дорогая. Боюсь, чахлые мозги старика уже не так быстры, и я пропустил половину. — Он похлопал по подлокотнику своего кресла. — Садитесь сюда и повторите всю историю.
Она посмотрела на стакан в его руке.
— Какое место вас интересует, сэр Тони?
Дерзкая ты вонючка, подумал он.
— Расскажите мне о велосипедных зажимах.
— Не зажимы, — она подтащила еще один стул, — а следы. В рассказе «Случай в интернате» Шерлок Холмс по следам велосипедных шин в грязи определяет, в какую именно сторону двигалось транспортное средство. Он «заметил», что след заднего колеса перекрывает след переднего. Вы понимаете?
— Я понимаю только, что у вас красивые глаза.
Лицо ее перекосило от отвращения.
— Дело в том, что это неправильный вывод. С таким же успехом велосипед мог двигаться в противоположном направлении. Сэр Тони, вы меня слушаете?
Комната начала медленно вращаться. Он скорее почувствовал, чем увидел, что она встала и ушла. Он услышал, как она жаловалась Хайду: «...снова напился...»
Предположим, напился, подумал он, и это мой седьмой бренди с содовой. Ну и что? Он потянулся к стакану и осушил его. Комната снова закружилась, и он увидел ухмыляющегося молодого Латимера, довольного зрелищем.
Леонард Латимер, студент-химик. Если бы прыщи измерялись годами, Латимер, пожалуй, выглядел бы старцем по сравнению с Портманом, хотя и был моложе его по возрасту. Латимер на самом деле просто светился угревой сыпью, даже когда краснел. Кроме этого, он сильно заикался. Сэр Тони подозревал, что оба недостатка проистекают от невоздержанности в пагубных привычках. Однажды, будучи, к сожалению, в подпитии и оттого не в меру болтливым, он так и сказал Латимеру. По сути это был крик души:
— Невоздержанность, неумеренность в пагубных привычках, говорю я! Остановитесь сейчас, мой мальчик, пока вы не погубили свой разум.
Бедный дуралей покраснел и попытался, заикаясь, что-то возразить, но сэр Тони напустился на него:
— Вы должны научиться держать себя в руках!
— В том-то и дело, — заметил на это Хайд, — что не должен. — И поскольку остальные рассмеялись, сэр Тони нажил себе врага.
Он сожалел об этом, потому как Латимер обладал великолепными умственными способностями. В скором времени он, вероятно, станет судебным химиком; казалось, все основные труды по этому предмету были им прочитаны, как и рассказы Р. О. Фримена, что почти одно и то же. Истории, в которых убийцу отправляет на виселицу горстка праха.
Прах к праху, подумал сэр Тони. После чего: Кажется, я становлюсь чувствительным. Слишком много благословенного бренди. Надо быть осторожным в моем возрасте. В противном случае, прах к праху — к гадалке не ходи. Полагаю, все были счастливы, если бы я ушел. Ушел в запой. Напился до беспамятства.
— Дрогнуть, клюкнуть, накатить, — пробормотал он вслух.
— Что вы сказали? — Обернулся Хайд.
— Ха! Как глаголят латиняне: «Многус брендис...»
Сэр Энтони Фитч обмяк в кресле и захрапел.
— Пьян, как баронет{8}, — резюмировал Хайд. — Интересно, с чего бы это?
Доротея выглядела удивленной.
— Мне казалось, глубокие психологические мотивации всегда были твоим коньком, Джервейс.
— Как ни странно, но я только что подумал о мотивах, — сказал он. — У каждого здесь нашлось бы по хорошей причине прихлопнуть сэра Тони. Ваша компания в этом отношении — находка для полиции.
— Ты, как я заметила, вычеркнул себя из списка подозреваемых.
Хайд приподнял бровь.
— Я? У меня нет мотива. Мне весьма симпатичен старый чудак. Довольно милый, глуповатый, нечто вроде старого дядюшки. Мой собственный родитель был... впрочем, это не относится к делу. В общем, у любого из вас мог быть мотив. Только у меня нет причин желать его смерти.
— Но это делает тебя главным подозреваемым, не так ли?
— Действительно. Если когда-нибудь я совершу убийство — это будет убийство без мотива. И потому оно сойдет мне с рук.
— Идеальное преступление? Но зачем это тебе?
Он вставил сигарету в мундштук из слоновой кости.
— Из-за денег. Например, ты платишь мне, и я делаю это для тебя. Знаешь, мы, художники, готовы почти на все ради щедрого покровителя.
Она посмотрела ему в глаза.
— Я начинаю думать, что ты не шутишь.
Он рассмеялся, отводя взгляд, и попытался остроумно вывернуться:
— Если говорить серьезно, моя дорогая, это то преступление, которое я никогда не совершу.
За их спинами майор сделал пометку в своей записной книжке.
Глава первая
Мисс Фараон закончила подписывать конверты.