А чтобы увидеть его, мне придется усиленно проследить за тем, чтобы он его написал. Сегодня ночью я собираюсь устроить дозор у его дома. Если только полиция сама не организует наблюдение.
— Еще чего. И не мечтайте.
— Я на это и не рассчитывал. До свидания, инспектор.
— Старший инспектор, на всякий случай.
— До свидания, старший инспектор.
Фин проехал во взятом напрокат автомобиле индустриальный район будущего: мировые бренды светились пятидесятифутовыми буквами на огромных нержавеющих конструкциях, вмонтированных в прекрасно ухоженные газоны. Консервированные бобы, печенье, коробки, матрасные пружины и средства от бурсита большого пальца ноги — почти все «необходимое» для цивилизации производство, казалось, было сконцентрировано здесь, в этих циклопических сооружениях без окон.
Он проехал по мосту через канал и железную дорогу, и картина изменилась. Как будто он вернулся назад во времени. Улицы были вымощены брусчаткой того же цвета, что и террасы приземистых кирпичных жилищ, которые их окружали: цвета старого кирпича, угольного дыма и бедности. Вдоль каждой улицы тянулись разбитые тротуары и выбоины, причудливые маленькие чугунные уличные фонари, установленные прямо в эпоху газового освещения, теперь косились под невообразимыми углами, бросая вокруг себя тусклый электрический свет. Многие вообще не горели; их светильники были разбиты, возможно, ордами детей, играющими в футбол на булыжниках.
Сумеречная зона, подумал он. И это не беспросветная бедность шахтерских городков викторианских времен, это Лондон эпохи сверхзвуковых авиалайнеров и цветного телевидения. Хуже того, только человек, обладавший тонким чувством иронии, мог назвать здешние улицы в честь поэтов. Фин проделал путь от Китс-роуд до Кольридж-авеню, от Байрон-стрит до Вордсворт Кресент через поэтические уголки Элизиума.
Он припарковался на Теннисон-авеню и начал свое бдение. 44-й дом выглядел чуть более заброшенным, чем остальные дома. Из окна первого этажа по краям потрепанных занавесок просачивался тусклый желтый свет. Впереди, в сгущающихся сумерках, чернобелая кошка пыталась поддеть головой плохо закрывающуюся крышку мусорного бака. Крышка наконец-то брякнулась о землю. В то же мгновение свет в окне погас.
Через минуту он включился повторно — светомаскировку поправили.
Перед тем, как совсем стемнело, входная дверь дома № 44 открылась. Фин впервые увидел обитателя — лысого, тощего человечка в полосатой рубашке и подтяжках. Мужчина посмотрел по сторонам, быстро поставил пустую молочную бутылку и убрался внутрь. Некоторое время после этого Фин слышал скрежет задвигаемых запоров и лязг цепей.
Сейчас на улице было тихо. У майора Стоукса погас свет. С железной дороги до Фина долетали стук и скрежет подвижного состава на товарной станции. На другом конце улицы звучали ритмы регги. В десять часов у дома №52 остановилась машина, выпустив молодую девушку, и помчалась дальше, трубя в клаксон мелодию «Марша полковника Боги». Сразу после одиннадцати улица пробудилась на несколько минут, — машины проезжали либо быстро и беспорядочно, либо с подозрительной медлительностью, сигнализируя на всем пути о возвращении толп из пабов домой. К половине двенадцатого тишину нарушала только парочка пешеходов, спотыкающаяся о разбитые тротуары и распевающая «От тебя я шалею»{26}.
Фину ничего не оставалось делать, как коротать ночь за своей египетской грамматикой, подсвечивая себе умирающим электрическим фонариком. Когда батарейка окончательно села, он обратился к своему карманному калькулятору. Начал он с попытки разобраться в своих счетах и закончил тем, что число 57718 вверх ногами можно было прочитать как BILLS{27}.
Всенощное бдение под окнами никак не вписывалось в представление Теккерея Фина о работе детектива. Настоящий детектив, часто напоминал он себе, не должен следить за подозреваемым и пресмыкаться перед полицией. Настоящий детектив должен сидеть дома и блестяще находить правильные ответы, не покидая кресла. Шерлок Холмс ни за что не стал бы тратить время на бессмысленную ночную авантюру. Патер Браун появился бы на сцене в девять утра, хорошенько выспавшись, и на свежую голову выдал бы готовое решение. К восходу солнца Фин выдохся и жалел себя.
Рассвет ознаменовался хором воробьев, неспешным, заунывным продвижением молочника, первыми признаками оживления в домах. Кашляющие заводские рабочие уже отъезжали в своих кашляющих автомобилях, а жилец дома №44 еще не выходил за своим молоком. В восемь часов прошел почтальон. К восьми сорока пяти женщины начали выкатывать детские стулья и коляски из своих узких дверей в направлении торговых кварталов. К девяти пятнадцати проснулись все дома. Кроме сорок четвертого.
Фин медленно подошел к двери, пытаясь избавиться от ощущения, что он всю ночь наблюдал не за тем домом. Он позвонил, затем постучал; он перепробовал все способы разом и по отдельности. Стук молотка эхом разносился по пустой улице.
Он заглянул в щель почтового ящика и позвал.
— Майор Стоукс? Алло!
Он снова заглянул в нее, ощущая прилив тревоги. В прихожей было сумрачно, но когда его глаза привыкли к полумраку, в глубине он увидел какой-то слабое свечение. Вероятно, свет горел в холле, оставленный на всю ночь. Ему удалось разглядеть полуоткрытую дверь и тень внизу. Через несколько секунд тень приобрела четкие очертания домашней туфли, надетой на узкую ступню.
— Хорошо, сэр, оставайтесь здесь, но отойдите подальше. — Полицейский разбежался и ударил в дверь всей тяжестью своего тела.
— Господи! — Он отскочил, потирая плечо. — Даже не сдвинулась. В этом месте, должно быть, проходит брус. — Он снова отошел назад, разбежался и пнул ногой в середину двери. Дерево треснуло, и дверь отлетела назад.
Фин не остался на улице и прошел за полицейским в дом. Он наблюдал, как ноги констебля пересекают тонкий слой белого порошка на истертом линолеуме, оставляя единственную цепочку следов в тесном холле. Заплесневелые обои, треснувший столбик перил и полуоткрытая дверь. Полицейский распахнул ее шире, и они заглянули внутрь.
Старик на самом деле не лежал, поскольку там не хватало достаточного пространства, чтобы лежать. Комната была туалетом. Худоба позволила старику сидеть на полу, прижавшись к унитазу. Жуткие на вид полоски пижамы подчеркивали положение его конечностей: одна нога была подтянута и согнута в колене, другая, вытянутая вперед, не давала двери закрыться; руки прижались к груди, но ладонями, как ни странно, были обращены наружу, словно пытались кого-то или что-то оттолкнуть. Лысая голова крепко уперлась в стену, глаза раскрылись, а на лице застыло выражение, которое заставило полицейского снова сказать: «Господи!» Сердце колотилось, но перед ним был давно остывший труп.
Фин знал, что его могут прогнать в любую секунду, поэтому быстро осмотрелся. На теле следов вроде бы не было, но кончики пальцев выглядели подозрительно: сломанные ногти и засохшая кровь под ними. Дверь запиралась на простой крючок, который теперь свободно болтался. Краска на стенах шелушилась от старости, отслоившиеся кусочки усыпали тело. Окон в туалете не было, кроме небольшого вентиляционного отверстия.
— Пожалуйста, вам нельзя здесь находиться.
Фин вышел на улицу. В ярком утреннем свете улица и дома казались почти чистыми. Несколько мальчишек оккупировали мостовую, успевая пинать мяч и следить за полицейской машиной. Фин сокрушался.
— Хорошо быть живым, — бормотал он. — Даже трясущийся от страха старик будет рад такому утру, выйдя за молоком. Лучше быть живым, старым и трясущимся от страха, чем таким вот куском мертвечины, который лежит там. Боже!
— Вы что-то сказали, сэр? — спросил полицейский у него за спиной.
Фин замолчал, но не мог сдержать своих мыслей: Бедный старик, в конце концов ты оказался прав.
Глава третья
— Убийство? — Старший инспектор Гейлорд пытался изобразить улыбку на лице, но не получилось. Легкое колебание орлиного носа, небольшая складка возле губ — вот и все изменения на этой гранитной поверхности. — Вы, любители, не перестаете меня радовать.
Непременно убийство, что же еще?
— Не непременно, — сказал Фин. — Но на этот раз...
— В тысячный раз. Не такая уж редкость для человека за семьдесят откинуться с сердечным приступом. Из года в год мы сталкиваемся с несколькими сотнями подобных случаев. И сколько стариков умирают каждый год в результате убийства? Меньше дюжины.
— В этом году можете спокойно рассчитывать на чертову дюжину. Есть что-то ненормальное в убийстве майора Стоукса. И никакие статистические машины полиции не сделают его нормальным.
Гейлорд повернулся и дернул за шнурок жалюзи. Слитки полуденного солнца упали на его стол, легли полосками на дело Стоукса, Э. У.
— Статистика может быть полезной, Фин.
— Пока мы не поклоняемся ей. Стоукс не может быть полезным числом, будучи сам по себе. А он был сам по себе, это факт.
— Я не улавливаю.
Фин откинулся, прикрыв глаза от света.
— Я имею в виду, он был одиноким, напуганным стариком. Он думал, что кто-то хотел убить его, и обратился за помощью. И помощь пришла — только слишком поздно. Это заставляет меня задуматься о содержимом его письма.
— О, мы видели это письмо. В нем нет ничего ценного, уверяю вас. Конечно, мы перешлем его в МО{28}, но только сумасшедший мог написать такое. Фин, никто не хотел убивать старика, как вы не можете этого понять? Он банально сошел с ума и банально умер. Почему вы не хотите оставить его в покое?
— Потому что я не удовлетворен в отличие от вас. Кажется, вы успокоились, найдя бутылку дигиталиса{29}?
Гейлорд подпрыгнул, словно ужаленный.