Я повернулся, чтобы уйти, но она окликнула меня:
— Эй, сынок!
— Что?
— Ты и впрямь любишь старух?
Я улыбнулся:
— Только тогда, когда это необходимо.
Я вошел в комнату, где нашел тогда Велду, и осмотрелся. Потом подошел к окну. Мне не понадобилось много времени, чтобы выяснить, кому принадлежали окна напротив, в доме через дорогу, откуда просматривалась эта комнатушка. Десять долларов старому толстяку-швейцару, и у меня был ключ. А когда я открыл дверь, то сразу представил, как он тут лежал, дожидаясь. Пистолет был с оптическим прицелом и рифленой рукояткой. Мишень—то окно, из которого я высовывался несколько минут назад. Еще там были две пустые пачки из-под сигарет, жестянка от томатного сока, полная окурков и сгоревших спичек, и груда из остатков бутербродов.
Он действительно сидел тут четыре дня и ждал. Так долго. Зачем? Каждую секунду он мог убить Велду. Он знал, что она там. Он сам мне так говорил. Так долго наблюдал за ней, но не смел войти. Теперь понятно, почему он не вошел. Он приходил вовсе не за ней. Мишенью была крошка. Он пришел за девочкой. Он получил за нее деньги, и ему пришлось ждать, когда она появится. Но она не появилась. Велда поместила ее наверху, в недосягаемом месте. И только тогда, когда на сцене еще появился я, ему пришлось выйти из убежища. Он не знал, какого черта я там делаю, но ему нельзя было рисковать, я мог прийти за тем же, за чем и он, но с другой целью: увезти ее. Итак, все вновь возвращалось к маленькой Лолите.
Глава 4
Я давно не видел Дисока Адамса и его жену Цинтию. Теперь, помимо многочисленных должностей на Бродвее, директора шапито, шоу, театра, он стал президентом какой-то режиссерско-актерской ассоциации. Правда, с тех пор, как я его знал, он так и не изменился. И Цинтия — тоже. Она по-прежнему была очень эффектной женщиной с поджарой, как у гончей, фигурой и вела на телевидении одну из многочисленных викторин.
Когда я вошел, он чуть со стула не свалился и страшно обрадовался.
— Старик, ты? Откуда?
— Да, я. С другой планеты.
— Здравствуй, прелесть.— Она послала мне обворожительную улыбку.— Я говорила Дисоку, что рано или поздно ты вернешься. И потом, почему ты не пришел к нам за помощью?
— Мне не нужна была помощь, чтобы напиваться.
— Это не то, что я имею в виду.
Дисок нетерпеливо замахал на нее.
— Молчи, пожалуйста... Что новенького? Может быть, ты...
— Вот теперь вы можете мне помочь.
Это на минуту выбило его из радужного настроения.
— Слушай, я член общества анонимных алкоголиков, но...
— Нет, не это.
— Нет?! Ты заставлял меня играть в полицейского, помнишь?
Его глаза весело сверкнули. Но вмешалась Цинтия.
— Слушай, мальчик, ты моего котика не впутывай в свои выстрелы и погони. Мне он нравится в целом состоянии, и я не отдам его тебе на растерзание. Пока он просто актер, а эта игра с пистолетами плохо отражается на его комплекции. Ему нужно беречь фигуру.
— Молчи, Цинтия, если Майк хочет...
— Не думай, приятель, речь идет просто о маленьком одолжении...— Он выглядел разочарованным.— Но таком, где кроме тебя мне никто не поможет.
Он рассмеялся и пихнул меня в живот:
— Выкладывай, старик,
— Я хотел бы, чтобы ты покопался в своей памяти.
— Спрашивай, дружище.
— Была такая Салли Девон, которая выступала двадцать лет назад. Имя тебе что-нибудь говорит?
— Пока нет.
— Я сомневаюсь, чтобы она выступала в первых ролях.
— Майк,— Цинтия встала передо мной, заслоняя Дисока,— она, по-моему, была одно время женой Сима Торренса?
Я кивнул.
— Откуда ты знаешь?
— Просто я умница.
— А что ты о ней знаешь, моя прелесть?
— Почти ничего. Но мне тут пришлось говорить о политике с одним из друзей Дисока, и он назвал ее имя. Он с ней работал одно время.
— Цинтия теперь вся в политике,— улыбнулся Дисок.
— Ас кем ты разговаривала?
— Берт Рииз.
— Поговори с ним, может, он знает еще кого-то, кто был знаком с Салли.
— Конечно, но если это политика, то Цинтия...
— Это не политика. Просто хочу проследить ее успехи на сцене и в жизни. Она вышла замуж за Сима, когда тот только начинал карьеру. Поищи кого-нибудь, кто знал бы ее с тех времен. Это возможно?
— Конечно. Кошечки всегда поддерживают друг друга. Это традиция. Я покопаюсь в этом.
— Сколько времени это займет?
— До завтра что-нибудь найду. Где мы встретимся?
— В моей старой конторе, я снова в системе. Или найди меня в «Голубом кролике».
Он подмигнул мне. Он любил нашу жизнь, но Цинтия хорошо держала его в руках.
Лев всегда слушает львицу.
Человек Рикерби посмотрел на меня как-то странно, когда я вернулся, потом позвонил, снял пост и исчез. Тогда я поднялся наверх.
Я слышал ее голосок, поднимаясь по ступенькам. Она щебетала без умолку. У нее был чудесный голос, но пела она что-то странное — протяжное и чужое. И пение доносилось не из той комнаты, где я оставил ее, оно звучало откуда-то сверху. Я рывком перемахнул через последние ступеньки и замер в начале коридора, держа свой 45-й в руках и недоумевая, что происходит с ее голосом. Слилось все: страх, ненависть, изумление и безнадежность. Что ее занесло на чердак?
Когда я медленно приоткрыл дверь, то увидел, что она стоит лицом к стене, а голос звенит и переливается в гулкой пустоте комнаты. Руки опущены вдоль тела, золотые локоны струятся по нежной розовеющей шее.
Я сказал:
— Сью...
Она медленно, словно в забытьи, скользнула по мне взглядом и, сделав прыжок, как в балете, оказалась рядом. По-моему, она только теперь узнала меня. Ее голос, который дрожал на немыслимой ноте, вдруг оборвался.
— Что ты тут делаешь?
— Здесь пусто,— сказала она наконец.
— Почему ты хочешь, чтобы было так?
Она спрятала руки за спиной.
— Мебель смотрит на тебя. Она ждет людей. Я не хочу ждать людей.
— Почему, Сью?
— Они убивают.
— Тебя когда-нибудь кто-нибудь обижал?
—’Ты знаешь, то есть вы.
— Я знаю, что до сих пор тебя никто не обижал.
— До сих пор. Они убили мою маму,
— Этого ты не знаешь.
— Нет, знаю! Змея убила ее!
— Что-что?
— Змея.
— Твоя мать умерла от другого. Она была больная женщина.
На этот раз она старательно замотала головой.
— Я вспоминаю. Она боялась змеи. Она мне сказала, она сказала, что это была змея.
— Ты была тогда очень мала.
— Нет, не была.
— Пойдем вниз, цыпленок, надо поговорить.
— Ну хорошо. Я могу залезать сюда, когда мне вздумается?
— Конечно. Только не выходи на улицу,
Эти карие, огромные глаза, вновь с темными пятнами ужаса.
-— Знаете, что кто-то снова хочет убить меня?
— Не стану тебе врать. Конечно. Может, это сделает тебя осторожнее. Кто-то за тобой охотится. Я еще ничего не знаю, но ты обещала меня слушаться, верно?
— Верно, Майк.
Я подождал, пока она допьет кофе, потом выдал свою идею.
— Сью...
Она посмотрела на меня и детским чутьем угадала, что я хочу сказать.'
— Не хочешь вернуться домой?
— Я никуда не поеду.
— Ты хочешь выяснить, что случилось с мамой, верно?
Она кивнула.
— Ты поможешь этому, если сделаешь то, что я прошу.
— Что это изменит?
— У тебя большие ушки, котенок. Я старый солдат, который знает свое дело, и не стоит играть со мной дурочку. Кто-то хочет покончить с тобой, и если мне удастся узнать кто, а тебя попридержать в надежном месте...
Она улыбнулась ничего не значащей улыбкой и посмотрела на свои руки.
— Опять он хочет меня убить.
— Давай тогда сыграем по-твоему. Если он и хочет, то сейчас он ничего не сможет сделать: слишком много глаз следит за тобой.
— А твои, Майк?
Я улыбнулся.
— Да я их отвести не могу, Сью. Твой отчим заплатил мне 5 тысяч, чтобы уладить это дело. Я чувствую, что тут нечисто. Крупная игра.
— Ты уверен, Майк?
— На этом свете ни в чем нельзя быть уверенным, Ты вернешься?
— Если ты этого хочешь.
— Хочу.
— Я еще увижу тебя?
Большие карие глаза стали еще больше.
— Конечно. Но что такой парень, как я, станет делать с девочкой вроде тебя?
Ее губы раздвинулись в улыбке,
— Мы найдем чем заняться,— сказала она.
Сима Торренса не было, но Джеральдина прислала за ней машину. Я посадил Сью в лимузин, подождал, пока она отъехала, и пошел обратно в контору. Я вышел на восьмом этаже и в холле заметил парня, стоящего спиной ко мне. Если бы до меня вдруг не дошло, что его поза как-то неестественна и что, возможно, ему плохо, я бы не обернулся и умер, упав лицом на мраморный пол холла. Я только вскользь заметил это перекошенное лицо и тут же отшатнулся к стене, стараясь выхватить свой 45-й, когда его оружие выстрелило и оба выстрела обрикошетили стенку у моего носа.
Когда я выхватил свой 45-й, было слишком поздно. Он отступил в кабину лифта, из которой я только что вышел, и двери закрылись. Лифт был скоростной. Я отряхнул штукатурку с лица, и тут из дверей высунулась чья-то голова:
— В чем дело, эй!
— Черт побери, если я знаю. Похоже, что-то в лифте.
— Всегда у них лифт не в порядке,— сказала голова меланхолически, и дверь закрылась.
Я позвонил Пату и рассказал, что произошло. Он довольно заржал:
— Тебе все еще везет, Майк. Когда это кончится?
-— Кто знает?
— Ты его узнал?
— Это парень, в которого стрелял Левит. Его зовут Марк Каниа.
— Майк...
— Я знаю его историю. У тебя о нем новенькое?
— Его ищут уже месяц. Ты уверен, что это он?
— Да.
— Ты, должно быть, ему сильно досадил.
— Пат, у него пуля в животе. Так он долго не проживет, а если выживет, то первое, что сделает,— пришьет меня. Если мы сцапаем его, то можно выяснить, кто за кем охотится и вообще что происходит. Если он знает, что его разыскивают, он не сможет обратиться к врачу, а когда поймет, что умирает, то сделает все, чтобы добраться до меня еще раз. Черт возьми, простреленный мальчонка, знаешь, Пат, ему нелегко слоняться по городу.