– За Вас, Мария Ивановна, заплачено вперед. За все покупки. Всего двести рублей ноль-ноль копеек.
Кассирша, с грохотом прокрутив ручку кассы, протянула ей чек. И отметила на листе, на верху которого было написано: «Фея» – четырнадцать копеек за сырок.
Маруся попятилась. Она пристально посмотрела на кассиршу, а потом на продавщицу с пушистым хвостом.
А на Синичкину глядели все продавщицы магазина, перегнувшись через стойки.
Две из них, фыркнув, бросились в заднюю комнату.
– Кстати, Вам просили передать... – продавщица вынула из-за прилавка коробку с тортом килограммов на шесть, положила сверху сырок и протянула Марусе.
– Ни за что! – сказала Маруся.
Продавщица развязала коробку и приподняла крышку.
– С какой стати?! – возмутилась Синичкина.
Тогда продавщица сняла картонную крышку и показала огромный шоколадный торт в виде балетной туфельки великана, где кремом было написано: «Фее Бриллиантов».
– Все сошли с ума, – сказала Маруся. – Или я сумасшедшая!
Она мчалась по удивительной улице Зодчего Росси.
В одной руке – торт, в другой – розы и чемоданчик.
Она пробежала мимо маленького человечка, прижавшегося к водосточной трубе. У него были большие усы, большой нос и большие очки (покупается на Невском в Лавке театральных деятелей). Маруся не подозревала, что это и был таинственный незнакомец из Огненной Земли.
Маруся добежала до парадного репетиционного зала. Навстречу неслись, щебеча, стайкой ее подруги-феи, с чемоданчиками.
Они столкнулись у подъезда.
– Ой, девочки! – воскликнула Маруся. – Что я вам расскажу – умереть!!
И она сунула девочкам торт, розы и чемоданчик, чтобы ничто не мешало ей умереть и рассказывать.
Но в это время через улицу быстро переходил толстяк.
Сто воздушных шариков взлетали над его головой. Они приподнимали его к небу, и он шел легкой, взлетающей походкой.
– Фея Синичкина среди вас? – обратился он к балеринам.
Подруги, хихикая, показали на Марусю.
Толстяк снял с плеча веревку с сотней шаров и протянул их Марусе.
Она, как завороженная, взяла шары и... взлетела!
С воплем взлетела она над улицей Зодчего Росси!
Хорошо, что ее подруги-феи подпрыгнули, ухватили за ноги и вернули на землю.
к носу.
Бриллиантовые капли дождя стекали с его воротника.
– Ыв яакат яарбод,— тихо сказал он, что на детском языке «задом наперед» значило «Вы такая добрая...»
– Что? Что? — встрепенулась кассирша. Она не помнила своего детства.
– Тен ил акителиб? Ен етижакто в итсонзебюл? (Нет ли билетика, не откажите в любезности.)
– Интурист, – догадалась кассирша, сладко улыбнулась и взбила шиньон. Она вытащила из папки билет, оставленный на всякий случай для какого-нибудь высокого гостя.
– Два рубля тридцать копеек, – сказала она так громко, как говорят с иностранцами, чтобы они поняли.
И показала на пальцах – два и еще три раза по десять пальцев.
Интурист, по-видимому, не знал наших денег. Он высыпал на тарелочку перед кассой несколько бумажек и серебряных монет.
И кассирша вынула билет из секретной тетрадки, пошипела на печать, как змея, хлопнула печатью по билету в первом ряду и любезно протянула билет иностранцу.
– Обисапс,— сказал иностранец и прижал к сердцу шляпу.
Он стоял перед вешалкой, которая чуть не падала под множеством шляп и пальто. На полу сушились разноцветные зонтики, похожие на поваленные грибы.
Усатый гардеробщик неодобрительно тряс плащ и шляпу запоздалого зрителя. Брызги попали на билетершу. Она высунулась из зала, где гремела музыка. Билетерша замахала обеими руками на Утченко и, показав вверх, скрылась. Утченко поднялся по лестнице, мимо зеркал, выше, и тихо постучал в ложу бельэтажа.
– Ч-шш,— с порывом музыки выглянула из ложи другая билетерша и захлопнула перед его носом дверь, вместе с музыкой.
Утченко постоял перед дверью, взбежал на самый верх и на цыпочках вошел на галерку.
Не было ни одного свободного места.
Зрители, не отрываясь, смотрели на сцену, где далеко внизу, под нежные звуки арф король праздновал свадьбу принцессы Авроры.
Утченко сел на ступеньках, в проходе.
На него, оторвавшись от старинного перламутрового бинокля на длинной ручке, строго покосилась старая дама.
Он снял очки, протер и надел на нос. Но он был близорук и видел только разноцветные пятна, как в калейдоскопе.
Пятна менялись местами и танцевали под мазурку.
Он вздохнул.
Старая дама неодобрительно фыркнула и сунула ему бинокль. Утченко встал и поклонился даме.
– Сядьте! – зашикали на него вокруг.
Утченко виновато сел и приложил бинокль к глазам наоборот. Крошечная, яркая картинка переливалась далеко внизу, будто он глядел с межпланетного корабля на неизвестную, сказочную планету.
Под тихую, словно во сне, музыку, за игрушечным оркестром куклы в костюмах семнадцатого века веселились на балу.
Сначала Кот в сапогах преследовал крошечную Белую кошечку... Потом Золушка потеряла хрустальную туфельку и принц ее нашел. Здесь были все гости из сказок Перро: и Ослиная Кожа, и принцесса Флорина, и Голубая Птица, и Мальчик-с-Пальчик с братьями, и Людоед, и Серый Волк, и Красная Шапочка! Ожили иллюстрации прелестных книжек!
Танцевали все вместе и по очереди — и принцы, и пажи, и карлики! Это была очень пышная свадьба, даже если на нее смотреть в бинокль наоборот! Старая дама взглянула на Утченко, молча отняла у него бинокль, перевернула, как надо, и сунула обратно.
Теперь сказочный мир был рядом! Он даже отшатнулся, чтоб не удариться лбом о дворец. Казалось — протяни руку, и он мог бы коснуться сверкающего платья принцессы или короны короля, блестевшей на рыжих буклях!
А как интересно было в это время за кулисами! Все было видно в перламутровый бинокль! Там, в позах Дега – за стеной света, – готовились балерины к выходу! Некоторые приседали, придерживаясь за тяжелые кисти занавеса...
Световая полоса отделяла семнадцатый пышный век от двадцатого! Здесь, на троне, сидел король, а там, на стуле – пожарный. Но и там было очень романтично!
А как было интересно в оркестре! Музыка мяукала, щебетала, рычала при помощи контрабасов; скакала вместе с людоедом на сцене семимильными шагами. А что делалось на пюпитре у дирижера!
Под тенью летающей волшебной дирижерской палочки ноты — человечки с черными и белыми головками — скакали на пяти линейках, размахивая диезами, бемолями и форшлагами! Они плясали в своих клеточках!
Утченко подпрыгивал на месте! Его ноги готовы были сами пойти в пляс, как вдруг... он вздрогнул, словно от электрического тока, и замер!
На сцене возникло видение с золотой коронкой на белокурых волосах. Необыкновенное существо, которое он только что встретил и которое ему всегда снилось!
Совершенство, о котором он мечтал всю жизнь.
Это совершенство появилось в розовой пачке, усыпанной блестками! Он зажмурился.
И когда опять открыл глаза – совершенство встало в третью позицию и с застенчивой улыбкой поглядело на дирижера.
Сердце Утченко забилось так, что он уже не слышал музыки! Его сердце забилось так, что уже никто не слышал музыки!
– Ч-шш, – зашикали на него со всех сторон.
– Ч-шш, – зашипела старая дама.
Но сердце билось, и он не видел никого, кроме нее.
В медленных, словно в блаженном сне, пленительных поворотах он видел только ее! Только ее!
А все другое остановилось! Все другое замерло! И музыка без конца повторяла ее номер! Музыка растягивалась и замирала в длиннейших фермато! На сцене забили фонтаны!
– Кто это? – прошептал Утченко, не отрывая глаз от бинокля.
– Синичкина, – сказала дама скрипучим голосом, – Фея Бриллиантов. И отняла у него бинокль. И вовремя это сделала.
Потому что Утченко в следующий миг уже не было на месте! Он был уже на сцене! Он был на сцене, среди придворных, в своем пиджачке, но со страусовым пером на голове.
– Извините, – сказал он Коту в сапогах, наступив ему на хвост. Он растолкал женихов принцессы и, одернув пиджачок, подал руку фее. А потом поправил страусовое перо и повел ее по сцене.
– Я ждал Вас всю жизнь, – прошептал он фее.
– Па-де-ша, – сказала озабоченно фея сама себе и сделала па-де-ша.
– Я думал, что уже никогда Вас не встречу...
– А теперь ронд-де-жамб, – сказала Синичкина, тяжело дыша, поворачиваясь на одной ножке...
– ...и баллотэ! И баллонэ! И ренверсэ! Всё...
– Только, пожалуйста... Будьте добры... если можно... не уходите из моего сна...
Но фея поглядела на дирижерскую палочку и с последним вздохом арф убежала, высоко подняв руки, оставив Утченко среди надменных женихов принцессы – Шери, Шарман, Фортюнэ и Флер де Пуа.
Они только схватились за шпаги, как... Утченко исчез!
Утченко выбежал мимо зрителей из галерки...
Он мчался с лестницы, отражаясь в зеркалах – навстречу выскакивали капельдинерши, вскакивали гардеробщики – но он уже был далеко!
Он пролетел через вестибюль на улицу.
Все блистало, сверкало, лучилось мягким радужным светом.
Нити сверкающего дождя свисали дрожащим занавесом до земли...
Бал продолжался!
Асфальт преломлялся, будто в хрустальной призме, – синие, желтые, голубые ступени странного радостного мира вели неизвестно куда...
И звучала музыка Феи Бриллиантов.
И танцевали огни фонарей, вспыхивали иголки спектра.
Утченко бежал под дождем.
Он что-то искал, лавируя между зонтиками... Он бежал по Невскому... На башне городской Думы били часы...
Но вот он увидел в подворотне трех толстых цветочниц. Они держали пышные георгины, которые никто не покупал.
– Всю корзинку, – сказал Утченко, тяжело дыша. – И Вашу всю корзинку! И Вашу, пожалуйста!
Цветочницы поглядели на него, разинув рты.
– Раз, два, три... семь букетов, – сказала одна. – На четырнадцать тугриков.