… для того только, чтоб с тихим, угрожающим рыком, от которого кровь в жилах застыла, меня одним ударом руки, как кошачьей лапой, дёрнули поперёк талии и шмякнули обратно в постель.
А потом ещё и придавили сверху.
Только не рукой теперь.
А всем телом. Нависая угрожающе. Серебристые волосы коснулись моего лица. Чёрный зрачок, почти съевший радужку, оказался совсем близко надо мной. И…
Божечки, совсем-пресовсем голый, как я и боялась.
Сердце тяжело и гулко бухнуло в грудную клетку раз, другой, и потом принялось заполошно метаться там, намекая, что с такой дурной хозяйкой еще немного, и у него случится самая настоящая остановка.
— Зря, — проговорила каменная плита, придавившая меня всем весом, вмявшая в постель. — После оборота я ещё не полностью контролирую Зверя. Лучше не веди себя как добыча. Не успеваю его притормозить.
Странный акцент. Нездешних краёв. Да и не похож он на таарнца. Разве глазами… как после эликсиров. Да только я наперечёт знаю людей, которым Гордевид мог варить зелье невидимости. Этот среди них определённо не значится.
Я застыла и прекратила трепыхаться. Испуганно уставилась во все глаза на чужака.
— И… и что, если я тихонечко полежу, он меня отпустит?
— Не факт, — улыбнулся хищник надо мной, и мои мурашки сдохли от переизбытка чувств.
Я была надёжно поймана в клетку его рук, его взгляда, его тела. И захочешь — не дёрнешься.
Что же делать? Мамочки, что делать-то⁈
У меня одно только оружие осталось. Моя болтовня, которая, как уверял брат, да и наставник, способна свести с ума любого.
— Да что ему вообще надо от меня, зверюге этой? Меня и на один укус-то не хватит… тем более мы же с ним вчера, вроде бы, неплохо поладили… мурчал даже, щёку мне лизнул… может, вы того?.. обратно в него перекинетесь? Мы с ним, судя по всему, быстрее общий язык найти сможем…
Серебряный взгляд смотрел скептически на мои потуги. Но чужак не прерывал и недовольства не выказывал. В конце концов, поток моего красноречия иссяк, я запнулась.
— Отпустите, — попросила жалким голосом. И покраснела.
— Отпустить? — переспросил чужак, и я как завороженная уставилась на его губы. Краешек жёсткого абриса изогнулся в улыбке. — Я бы рад. Но есть одна сложность.
Я не успевала катастрофически за его резкими бросками. Доля мгновения — и он подаётся вниз, ко мне, касается носом бешено бьющейся жилки на моей шее. Выгибаюсь, откидываю голову… чтобы отпрянуть, избежать касания… но лишь открываю беззащитное горло.
По которому он движется снизу вверх, почти касаясь губами. Я чувствую жаркое по-звериному дыхание на коже. Обеими руками толкаюсь в его плечи, но сдвинуть эту гору моими жалкими силёнками — заведомо провальная затея.
— … Зверю слишком нравится твой запах.
Царапающая по коже хрипотца его тихого, мурлыкающего голоса трогает что-то глубоко-глубоко внутри. Такое — древнее, дикое, чего я даже не подозревала в себе. Но что настойчиво рвётся теперь изнутри навстречу. Требует покориться. Требует сдаться. Требует перестать убегать. Я живу так долго в лесу, что прекрасно знаю, как сильны бывают инстинкты и как требовательна природа к своим созданиям для того, чтобы вечный круг жизни никогда не прекращался. Но я знаю также и другое.
— Но вы ведь человек. Вы можете сопротивляться Зверю, что внутри вас, — шепчу жалобно. И сглатываю комок в горле, когда последние дюймы расстояния куда-то исчезают и его следующие слова чувствую кожей, по движениям губ, трогающих невесомо, почти незаметно, но от каждого такого прикосновения меня будто молнией прошибает по всему телу, сверху вниз.
— Проблема в том, радость моя… что мне тоже он нравится.
Делает короткий, быстрый вдох.
А потом прижимается губами к шее.
— Нет! — шепчу испуганно, сжимая пальцы на его плечах. Горячая кожа, твёрдые бугры напрягшихся мышц, терпкий мускусный запах лесной хвои и голодного зверя — меня всё дальше уносит потоком и пониманием, что я, возможно, влипла в передрягу, из которой выбраться так просто уже не получится.
— Почему нет? — мурлычет чужак, и проводит по месту поцелуя языком. Нарочито медленно, со вкусом.
Бо. Же. Мой.
— У тебя муж? Дурак тогда, что оставил такую сладкую девочку одну.
— Н-нету никакого м-мужа…
— Жених? Или, прости господи, «возлюбленный», по которому сохнешь с детства?
— В-вообще никого, хватит городить чушь…
— Вот и я так думаю. В чём тогда проблема? — наглые руки ухватили поудобнее, располагая под собой для вполне конкретных целей. Я уже очень остро и очень давно ощущала, для каких именно. Внутри поднималась горячая волна, топила с головой, путала мысли. Слишком мирная и тихая ночь, слабый ветерок, колышущий белую занавесь на распахнутом окне, ровное сияние полной луны в пол окна — совершенно не вязалась эта мирная ночная обстановка с тем безумием, которое творилось со мной прямо сейчас.
Если я поддамся, обратной дороги не будет.
У друида не может быть ни семьи, ни детей, ни сердечных привязанностей.
Строго говоря, насчет любовников обычай умалчивал, но я полагала, что для такой как я, это неизбежно войдет в категорию сердечной привязанности. Я по-другому не смогу. Даже если для него буду никто. Даже если завтра уйдет дальше по своим кошачьим делам, и забудет свое развлечение на одну ночь.
Я-то не смогу его забыть.
А в том, в каком именно качестве меня воспринимает этот довольно урчащий кот, сомнений у меня никаких.
Всхлипываю и отворачиваюсь. Закрываю глаза, чтоб хоть как-то сдержать закипающие слёзы.
— Такая твоя благодарность за помощь, да?
Закусываю губу и жду. Пальцы на его плечах дрожат. Мне страшно. Сейчас — по-настоящему.
Если захочет взять своё, я никак не смогу помешать.
Губы отрываются от моей шеи. И я буквально кожей ощущаю тяжёлый взгляд, ощупывающий моё лицо. Уверена, в темноте этот котяра видит намного, намного лучше чем я.
Тяжёлое дыхание надо мной. Я слышу каждый шумный вдох и выдох. Они синхронны с бешеным биением моего пульса.
Напрягшиеся пальцы на моём бедре… разжимаются.
А потом исчезает и ощущение свалившейся с неба каменной плиты.
Перекатываюсь на бок, подтягиваю колени к груди, прикрываю руками дрожащее тело. Не заметила даже, когда меня начала колотить крупная дрожь. Нервы.
Сверху на меня падает одеяло.
Шагов я не слышу. Кто хоть когда-нибудь слышал шаги мягких кошачьих лап?
Я даже скрипа двери не различила. Просто нутром почуяла, что в комнате больше никого, только я одна.
Не знаю, как долго лежала, вцепившись в одеяло, натянув его себе на плечи, пытаясь унять дрожь.
И только настырный, вредный внутренний голос — тот, которого я не желала слышать — тихо бурчал где-то глубоко внутри:
«Ну и дура».
В конце концов, где-то через час я нашла в себе силы подняться.
Кое-как накутала шаль шерстяную поверх ночной сорочки, сунула ноги в меховые тапки, которые мне брат сам смастерил, серебряной лисой подбитые.
Умывать опухшее от слёз лицо и причёсывать спутанные светлые пряди волос было лень. Да и кто увидит? Я снова совершенно одна. Сейчас вот водички глотну, и обратно, в постель. Только перестелю — а то запах до сих пор… чужой. Невыносимо ощущать его вокруг — на своих простынях, на своей коже.
Нет, всё-таки перед сном умоюсь. Вымоюсь вся, смою с себя следы чужих прикосновений. И причешусь обязательно, косу сплету.
Когда-то я немного… скажем так, переборщила с зельями, волосы и глаза у меня несколько лет были совсем-совсем серебряными… почти как у этого, который ушёл. И о котором думать я больше не буду. Но к счастью, со временем одумалась и долго и упорно возвращала волосам природный льняной оттенок, а глазам — синий цвет.
Нет, определённо одной лучше — делай, что хочешь…
На пороге своей крохотной кухоньки я застыла, и даже глаза протёрла — думала, показалось.
На моём собственном деревянном стуле, который явно грозил развалиться на щепочки, завёрнутый в мою собственную, между прочим, простыню, сворованную, судя по всему, с верёвки во дворе, развалился чужак.
И методично слизывал сок догрызенного персика с длинных пальцев.
Корзинка фруктов стояла совершенно пустая, полная огрызков и косточек. А ведь эти фрукты специально для меня брат за бешеные деньги покупал, когда к нам забредали редкие караваны с юга.
— Ну, хотя бы накорми тогда! — сверкнул серебристо-насмешливый взгляд, поймав, как я, будто завороженная, слежу за медленным кошачьим движением языка по длинным пальцам, согнутым лапой. — У тебя мясо есть? Этой травой я совершенно не наелся.
Глава 2
Серебристый взгляд неспешно обвёл мою недоумевающую, полуодетую, растрёпанную фигуру, застывшую на пороге кухни бестолковым призраком. Задержался на голых ногах, довольно сощурился.
Я попятилась, врезалась спиной в прислонённую к углу буфета утварь, опрокинула веник и швабру, пустое жестяное ведро прозвенело в ночной тишине оглушающе.
В мгновение ока серебристая молния перетекла по кухне — я даже не заметила, как. Моргаю — а он уже рядом. Наклоняется, поднимает с пола упавшие вещи, ставит аккуратно как было.
Мерцающий взгляд скользит по мне, когда чужак разгибается, поднимается медленно на ноги, опираясь ладонью на стену обок. И спрашивается — зачем так медленно, если скорость его видела уже⁈ И успела ужаснуться.
Нет, такой если захочет — догонит. Можно даже не пытаться.
— Нельзя быть такой неосторожной.
Руку не убирает с гладко струганных бревен, и я боюсь даже шелохнуться. Острое ощущение опасности давит к земле.
— И таскать в дом непонятную живность с улицы? — пытаюсь отшутиться, облизываю пересохшие вмиг губы.
А самой страшно до чёртиков. До сжатых как пружина нервов. Каждой клеточкой, каждым волоском ощущаю близость чужого, опасного. Всё моё воспитание, все знания, вбитые чуть ли не с детства, говорят о том, что даже со знакомым мужчиной наедине, ночью, вот так — опасно. А этот мало что незнаком. Смотрит так, будто съесть вот прям щас собирается. Персиками же не наелся, зверюга неблагодарная, сам только что сказал.