Потягиваюсь неловко. Смущаюсь при мысли о том, как легко и просто он пишет о том, что пора спать. Нам. Вместе.
А в тетради появляется ещё одна, последняя строка:
«Идём в постель. И давай сегодня не будем притворяться, что ты не хочешь, чтобы я тебя обнимал. Просто обниму, малыш. Не бойся».
Он снова сжигает все страницы, которые исписал.
А потом берёт меня за руку и аккуратно помогает подняться с ковра.
И ведёт в спальню.
Закусив губу, замечаю вмятину ровно посередине кровати, когда туда плюхается тяжёлое тело.
Наша третья ночь вместе…
Каждый день приносит столько изменений! Я просто не успеваю их осмысливать.
Кто бы знал всего несколько дней назад, что я буду так спокойно и почти без смущения раздеваться перед мужчиной, чувствуя на себе горящий пристальный взгляд.
Что раздевшись до нижней сорочки, без тени колебаний опущусь коленом на постель… а потом скользну туда, на середину — быстрей, чтобы прижаться всем телом, чтобы скорей ощутить на себе сильные руки, чтобы на секунду хотя бы забыться и представить, что то, как они крепко, до хруста костей, прижимают — это потому, что тоже не хотят тебя отпускать.
Представить, что завтра никогда не наступит.
Он бережно укрывает нас двоих одеялом.
Я поскорее закрываю глаза, чтобы не видеть странную пустоту перед собой. Потому что стоит их закрыть — это больше не пустота. Это горячее тело под ладонями. Это дыхание в волосах. Это человек, который, как и ты, лишь делает вид, что спит. А сам ловит мгновения… и о чём-то напряжённо думает.
Какое решение он примет?
Я чувствую всей кожей, что дольше откладывать трудные решения не может. Должно измениться что-то после сегодняшнего разговора.
Мы засыпаем прямо так, в обнимку. В этот раз никто ни от кого не убегал на край. Мы ровно на полпути друг к другу, на середине кровати.
Он не делает попыток соблазнить. Как будто всё стало слишком серьёзно вдруг, а игры кончились. Только обнимает — так крепко, будто тоже успел сегодня испугаться, что вот такие наши тёплые моменты вдвоём больше не повторятся.
Но кажется, мы отвоевали у судьбы ещё один день и одну ночь.
Завтра продолжим битву.
Глава 10
На следующее утро я проснулась и увидела перед собой пустоту.
И в этот раз то была настоящая пустота. Я уже научилась различать — по тому ощущению бьющего под дых одиночества и чуть-чуть потускневших красок мира, которые обрушивались на меня, когда его не было рядом. С ним — всё ярче, все чувства на пределе, все эмоции через край. С ним рядом я впервые ощутила, что это такое — быть желанной, быть нужной… быть живой.
Протянула руку и положила ладонь на то место, где спал мой Невидимка. Вмятина до сих пор осталась на постели. Но уже холодная, выстывшая, не хранящая больше тепла его тела.
Куда он ушёл? Когда? Как надолго?
Разум уговаривал меня, что после такого вечера, как вчера, и такого разговора по душам ни за что мой котик не ушёл бы, не попрощавшись.
Сердце тут же застучало о грудную клетку изнутри с деликатной просьбой немедленно встать и пойти проверить. Что ему, этому сердцу, неспокойно будет до тех пор, пока мы с ним не удостоверимся, что наш кот там, где ему и положено. Рядом со своей хозяйкой.
Борьба разума с сердцем длилась не долго. Да и когда у меня такое бывало, чтоб победителем было что-то другое?
Конечно же, я принялась поскорее одеваться. Кое-как причесалась и первым делом отправилась на кухню, чтобы проверить, нет ли там…
На печи красовалась моя самая большая сковорода, плотно закрытая крышкой.
Я осторожно приподняла и обнаружила под ней яичницу на… мама дорогая, пятнадцать яиц! Весь мой запас истратил за один раз, котище голодный!
Правда, почему-то без меня есть не стал.
И будить не стал тоже.
Я увидела на столе раскрытую тетрадь, а в ней — новые строчки. Давя в себе дурные предчувствия, подошла, чтобы прочитать… я уже поняла, что котика и на кухне тоже нету. Но не успел взгляд коснуться аккуратно выведенных летящих строк — я зацепилась за другое зрелище, поинтересней.
От сердца сразу же отлегло. И вместе с тем тревога усилилась.
Мой кот в огороде тренировался с ножом.
В прозрачной по-утреннему пустоте, пронизанной золотыми рассветными лучами, длинное лезвие танцевало как будто само по себе. Выписывало дуги и петли, делало резкие выпады вперёд, потом возвращалось, перелетало прямо в воздухе — очевидно, из одной руки в другую.
Потом резко дёрнулось и ринулось вперёд — хищным и стремительным полётом. Вонзилось в мой забор и осталось торчать там — войдя в доску почти до половины. Я вздрогнула.
Наконец, перевела взгляд на тетрадь.
«Доброе утро, соня!»
«Ещё не забыла, куда тебя сегодня приглашали?»
«Имей в виду, я иду с тобой».
«И нет, возражения не принимаются. Одну не отпущу. Ко всем этим кобелям, которые исходят слюной, глядя на тебя».
«Я до сих пор не понимаю, каким ты местом думала, когда решила жить одна в такой глуши и шататься без защиты по лесам и горам».
«Так что, ещё раз — даже не начинай спорить! Потому что, если помнишь, ты сама дала мне зелье невидимости. А значит, никак не сможешь мне помешать тебя сопровождать».
«Разве что ты передумаешь и никуда не пойдешь».
«У меня есть чудесный альтернативный план провести весь день в постели».
«Выбирай».
Я застонала, плюхнулась на стул и улеглась лбом на столешницу. Захотелось лбом об неё ещё и постучать.
Конечно, очень мило, что котик меня так ревнует и заботится. Вон — аж петицию целую накатал! Ни на один вопрос мой столько не распинался, прям рекорд. И я бы даже еще больше прониклась, если б он решил так и остаться, чтоб и впредь меня защищать. Но.
Во-первых, когда он пойдёт дальше по своим кошачьим делам, «чтоб цепей на себя не навешивать», мне придётся всё так же жить одной и по лесам и горам «шататься» тоже. Значит, от вот этой вот разовой акции неслыханной щедрости мне ни холодно ни жарко.
Во-вторых. И самое главное…
Я решительно захлопнула тетрадь и отправилась в огород выяснять отношения.
— Там на празднике будет мой брат! И мой учитель тоже! И куча другого народу, а я понятия не имею, на кого у тебя ещё зуб. Ты с ума сошёл, предлагать мне тебя отвести⁈ Да ты ножами своими мне уже весь дом внутри и снаружи искромсал, злыдень несчастный! — возмущённая до глубины души, я выставила вперёд обвиняющий палец.
Нож помедлил, а потом дёрнулся и аккуратно покинул многострадальную досочку. Оставив после себя, конечно же, здоровенную дырень…
Которая как по мановению руки принялась зарастать, словно её и не было. И я даже знаю, по мановению чьей руки.
Было трудно не разинуть рот, а тем более не захлопать от восторга в ладоши, но я справилась. Ещё труднее было сохранять грозовой вид и не пристать к нему тут же с просьбой объяснить, как это делается, и немедленно меня научить. Но нечеловеческими усилиями воли я сдержалась снова.
Нож поплыл в пространстве, а потом осторожно повернулся рукоятью вперёд и лёг мне в руку.
— Это ты так намекаешь, что не будешь использовать силу? А зубы и когти тоже мне отдашь?
Пустота дрогнула смешком.
А потом на мои плечи приземлились две тяжеленные лапы. И я от неожиданности выпустила нож, он упал и воткнулся в землю у моих ног.
Судя по всему, у моих родных мурашечек сегодня тоже трудный день. Потому что им пришлось всей толпой без подготовки резко высыпать по всему моему телу, когда моей шеи коснулись горячие губы.
А потом зубы.
О-о-о-о-ох, мамочки… кажется, кто-то вознамерился мне доказать, что с зубами придётся смириться. И сделать с ними ничего нельзя. И что зубы — очень полезная в хозяйстве вещь. Потому что ими можно не только яичницу кусать.
Остро-жгучее прикосновение заставило забыть обо всём на свете. Лапы держали крепко, не дёрнешься, а присваивающий, властный укус принуждал вытягиваться, изгибаться, подставлять шею удобнее, дышать глубже, млеть в сильных и бесцеремонных объятиях. А то, что хищника не видно, лишь добавляет волнения и трепета у беззащитной добычи.
Я в полной его власти.
Я никуда от него не денусь, если захочет.
Да и нет ни малейшего желания куда-то деваться, а он это прекрасно знает.
— Ай! — я обиженно айкнула, когда зубы сжались чуть сильнее, как будто нетерпеливому хищнику стало трудно сдерживать аппетит, и он решил-таки откусить кусочек от добычи.
В качестве извинения провёл по месту укуса языком — медленно, со вкусом, широким влажным движением… и это сделало с моим телом совсем уж какую-то странную штуку. Как будто внутри нарастает напряжение, тело наливается тяжестью и хочется с этим что-нибудь сделать, но не понимаю, что. И хочется одновременно оттолкнуть — и умолять сделать так ещё.
Возможно, я слишком громко думала. Потому что он послушно повторил. А я… вместо того, чтобы прекратить это безумие, закрыла глаза. Поняла, что ужасно по нему скучаю. По серебряному взгляду с лукавыми искрами и неразгаданной тайной на дне. По соблазняющей коварной улыбке краешком губ. По запаху и походке, по умопомрачительной спине и широким плечам, по рельефу рук, на которые можно было залюбоваться так, что потерять счёт времени.
Под плотно сомкнутыми веками пытаюсь вспомнить, каким он был.
Вдруг пугаюсь, что однажды могу забыть.
Кот урчит довольно, когда тянусь руками и обхватываю его за шею. Прижимает к себе тесно, без осторожности, без колебаний. Приподнимает чуть-чуть над землёй — и теперь я тоже парю в пустоте. Жуткое и прекрасное зрелище.
Впивается губами в мои без предупреждения, не спрашивая — подчиняет, сминает сопротивление, сводит с ума.
А потом несёт в хижину, продолжая прижимать к своему телу без возможности дёрнуться, продолжая порабощать поцелуем, лишать остатков воли. Даже времени не давая задуматься и прекратить. Потому что ощущений во всём теле слишком много — особенно, когда одна прижимающая меня лапа незаметно сползает куда-то вниз и начинает прижимать в совершенно уже не положенных, запретных, но от того ещё более сладких местах.