Но я слишком хорошо знаю, в какую беду могут завести чувства.
Не одна и не две девочки приходили ко мне в хижину в слезах, умоляя дать каких-нибудь трав от последствий этих чувств. И уходили с такими отрешёнными лицами, будто жизнь их кончилась, когда я отказывала.
Мой брат иногда находил виновника и заставлял жениться, принять ответственность за свои поступки. Ни разу ничего хорошего не выходило из таких союзов. Девушки всегда оставались несчастными, потому что изначально доверились не тому человеку. Поверили в то, чего не было. Приняли за любовь простую похоть и жажду обладания.
Друиды слишком многое видят и замечают.
Друиды не могут себе позволить роскошь обманываться.
— Стой… я должна кое-что сказать… Послушай меня.
Он останавливается, его тяжёлое дыхание — на моём животе. Сжимаю крепче колени. Это никак не помогает унять пожирающий изнутри огонь. Но я изо всех сил концентрируюсь на том, что должна сказать.
— Завтра я пойду к моему учителю, Гордевиду. Попрошу рассказать мне о том, что произошло шесть лет назад. Если поклянёшься не причинять ему вреда, возьму тебя с собой. Надеюсь, из этого разговора ты узнаешь ответы на все терзающие тебя вопросы. И поймёшь, что Таарн не заслуживает мести. В наших горах каждый находит то, что ищет, и каждый получает по заслугам. Ашайя пришла сюда со злом, и была наказана Таарном. Я… лишь надеюсь, что ты пришёл не с тем же самым. Потому что хочу верить, что твои пути с нашими разойдутся мирно, Чужак.
По сгустившемуся в воздухе напряжению понимаю безошибочно. Ему не нравится то, что я говорю.
Что я заговорила о таком в подобный момент.
Но в правильности того, что делаю сейчас, я уверена, кажется, больше, чем в чём бы то ни было за всю свою жизнь. Поэтому продолжаю бесцветно-ровным голосом. И знаю, что он слушает внимательно каждое слово.
— Есть ещё кое-что важное, что я хотела тебе сказать.
В комнате такая оглушающая тишина, что я слышу медленный стук собственного сердца. Кажется, оно замедляется так, что вот-вот остановится. Но я должна собрать все силы и закончить начатое.
— Цели, которые привели тебя сюда, какими бы они ни были, никогда не включали меня. И после — ничего не изменилось. Я… понимаю это. И ничего от тебя не прошу и не жду. Ты был честен со мной, когда говорил про свободу и жизнь без связывающих цепей долга. Я ценю это. Поэтому буду откровенной тоже.
Ждущий, цепкий, тяжёлый взгляд на своём лице ощущаю всей кожей.
Кот злится.
Мои слова нравятся ему всё меньше и меньше. А особенно то, как именно я их говорю. Но прости. Моя правда горька для меня самой прежде всего.
— Правда… состоит в том, что я люблю тебя. А ты меня нет. Поэтому отныне и до самого твоего ухода я запрещаю тебе прикасаться ко мне даже пальцем.
Тихое рычание. Рывок прочь.
Исчезает ощущение нависающего надо мной тела.
Прохладный ночной ветер врывается в пространство, которое раньше было заполнено чужим жаром, что вот-вот должен был обрушиться на меня и сжечь дотла. Но я опередила. Не допустила этого.
Не упала на самое дно бездны, из которой мне бы уже не было возврата.
Шлейф его магии почти вырывается из-под контроля, когда он уходит из моей комнаты, повинуясь моим словам. Но я успеваю ощутить отголосок его эмоций.
Он в бешенстве.
Я не понимаю, зачем так злиться. И почему. И на кого.
Не на меня он злится точно. Хотя бы это радует.
Скорее на ситуацию. Ну и пусть. Это хорошо. Я бы не хотела, чтобы мой котик сердился на меня.
Громко хлопает дверь. Против обыкновения Чужак забывает позаботиться о собственной бесшумности.
Какое-то время я слышу разъярённые метания туда-сюда за стеной, по моей кухне. Кажется, даже задевает мебель, раздражённо отодвигает со своего пути, и ножки стульев жалобно скрипят по полу.
Рычит в бессилии, словно зверь в клетке. Я вся сжимаюсь от этих звуков.
Потом — тяжёлый хлопок ещё одной двери, кот уходит из хижины. Я уверена, что не далеко. Ведь обещала утром отвести его к Гордевиду. Надо хоть немного поспать до утра, чтоб были силы на это путешествие. Мне их понадобится очень и очень много. Чтобы выдержать присутствие рядом мужчины, которого я люблю. Чтобы выдержать то, как далеко теперь он будет от меня.
А скоро окажется ещё дальше. На другом конце света. На дальних, неизведанных берегах — он же так мечтает узнать все их тайны и все чудеса. Пусть.
Уходи, я не стану тебя эгоистично удерживать! Не стану камнем на твоих ногах. Не попрошу остаться. Если бы хотел, ты бы остался сам.
Я слишком гордая для этого, неужели ты не видишь?
Я слишком гордая, чтобы сохраниться в твоей памяти всего лишь приключением на одну ночь.
Я бы умерла без тебя потом, если бы позволила то, чего так властно требовали твои губы и руки.
Уже умираю — сейчас, одна, на середине пустой и холодной постели, когда ты не сделал и попытки опровергнуть мои слова о том, что ты меня не любишь.
Ну да ничего. Ты ведь знала, что так будет — правда, дурочка Ив? И всё-таки вопреки всему так отчаянно, так глупо надеялась на чудо, и вслушивалась в тишину, и молила небеса, чтобы ты обрушил заклятие ответными словами.
Но не случилось тех слов. Тишина по-прежнему хранит заповедное молчание. Магия невидимости не отпустила из своих цепких лап хранимого ею мужчину. А то, что он бесится сейчас где-то там, в ночи… ну так и барс в горах бесится, если добыча ускользает из-под носа.
Ничего. Найдёт новую. Ему это будет не сложно.
Острым ножом по сердцу полоснула боль. Но усилием воли я заставила себя об этом не думать.
Ты справишься, Ив! Ты сильная, ты справишься. И с этими мыслями, и с одиночеством, и с пустотой в своей постели.
Привыкай.
Привыкай.
Наконец, прекращаю быть ледяной статуей. Кое-как удаётся пошевелить одеревеневшими руками и ногами.
Нащупываю с краю постели одеяло, натягиваю на себя.
Сворачиваюсь в комок посреди кровати, накрываюсь почти с головой, но теплее не становится, и дрожь унять не получается тоже.
Боги. Как же мне холодно.
Глава 11
Все утро чувствую на себе Взгляд.
Неотступно, непрерывно, каждый мой шаг, каждый жест, каждый вздох.
И когда медленное, медленно, словно боюсь сломать что-то внутри себя иду в огород нарвать малины. Мне она очень нужна сегодня, Гордевид любит, а я должна сделать так, чтоб получился мой план…
И когда спускаюсь в лабораторию, чтобы изготовить зелье.
И когда отмеряю дрожащими руками порошки.
И когда у меня в третий раз ничего не получается, потому что мысли мои совсем не там, где должны быть. Ничего. Я начинаю заново. И в четвертый раз, и в пятый — когда варево перекипает и тонкие настройки для приготовления снова не получаются.
Он смотрит. Но не приближается, как я и просила.
Зелье у меня получается лишь с седьмого раза. Только теперь я в полной мере понимаю смысл запрета друидам иметь семью и любить. Потому что невозможно качественно выполнять свои обязанности, когда голова занята совсем другим. Там, в этой голове, совершенно не остаётся места ни для чего другого. Впрочем, скоро всё снова вернётся на круги своя. И надеюсь, я смогу стать прежней. Ведь Таарну будет нужен его друид.
Осторожно несу пузырящуюся золотистую жидкость в тонкой пробирке на кухню. Хорошо, догадалась крышечкой накрыть, иначе непременно бы половину расплескала, ощущая лопатками Взгляд.
Чужак ничего не спрашивает — он больше даже не притрагивается к моим тетрадям. Никаких вопросов. Но я зачем-то решаю пояснить.
— Надо… испечь пирог Гордевиду. Он очень любит мой с малиной. Я… добавлю туда зелье благодушия. Моё… очередное изобретение. Это чтобы он расслабился и не обращал ни на что внимания. Иначе может почуять твоё присутствие. Я… изобрела это зелье давным-давно. Во время войны. Мне казалось, что если я смогу сварить такое зелье и всех напоить, все станут добры друг к другу и войны прекратятся. Дура, да?
Молчание мне ответом. А что тут отвечать? Дура и есть.
Замешиваю тесто.
Пеку пирог.
Солнце уже высоко над головой, когда мы пускаемся, наконец-то в путь — я чужак, который следует за мной на отдалении, но больше не петляет и не кружит, никуда не уходит, идёт точно за мной след в след.
Путь до хижины Гордевида долог, но я не позволяю себе делать частых привалов — хочется скорее всё решить. Скорее разрубить этот узел и освободиться.
Священная роща встречает нас торжественным перезвоном цветочных лепестков на высоких кронах. Оглушающая красота этого места всегда заставляет мою душу восторженно притихнуть, словно птицу, прикорнувшую на ветке в ожидании рассвета. И сегодня меня охватывает то же чувство — даже сильнее, острее. Потому что у меня есть с кем его разделить.
— Посмотри на это. Посмотри. Разве может быть что-то прекраснее? — шепчу тихо, но знаю, что он услышит. — Это душа Таарна. Прошу тебя, не разрушай её. Когда ты уйдёшь отсюда, унесёшь с собой её частичку. Так бывает со всеми, кто приходит сюда. Пусть она останется залогом мира. Что возможен всё же мир между нашими народами.
Он конечно же мне не отвечает. Глупо было бы ждать иного.
…Гордевид съедает мой пирог до крошки, и задумчиво смотрит в окно, подперев кулаком подбородок. Кончик длиннющей седой бороды заправлен за пояс. Кустистые брови нахмурены, но постепенно складка разглаживается. Но даже мой пирог почти бессилен — учитель чем-то сильно обеспокоен.
Я незаметно открываю окно. Чужак там, и я надеюсь, что так он услышит каждое слово.
— Учитель! Я пришла спросить тебя кое-о чём, — начинаю, наконец, так нужный мне разговор.
— Говори, дитя моё! Да поспеши. Ты должна вернуться домой до наступления темноты. А лучше ушла бы ты жить к брату, как он просил…
— Расскажи мне ещё раз одну из своих историй. Как умерла колдунья по имени Ашайя?
Дедушка вздрагивает и смотрит на меня своими прозрачными глазами, похожими на зимнее, бесконечное небо Таарна.