Никогда не видела у Арна таких страшных глаз.
А ещё я понимаю, что он конечно же вовсе не спал в эту тревожную ночь, а обходил дозором свои обширные владения, пока все отдыхают. Его охотники еще не вернулись. После того, как кто-то пытался отравить барсов, Арн разумеется был настороже. Просто не хотел никого беспокоить. Отправил всех спать. И встал на стражу один. Конечно же, его тоже привлёк шум детских голосов. Но человеческие ноги не могут быть быстрее снежного барса.
Особенно, если он прыгает в окошки, пробивая стёкла лбом, чтобы спасти чужих детей.
Завидев отца, тут же материализуются из ниоткуда Бьёрн и Мэлвин.
С белыми как мел, перепуганными лицами. Но никуда не уходят и поднимают свои деревянные мечи. Собираются драться вместе со своим отцом.
Таарн получит могучих и храбрых воинов, когда мои племянники вырастут.
Арн останавливается на мгновение, склоняется к ним и хватает за плечо старшего сына.
— Я вами горжусь. Вы очень смелые. А теперь поручаю крайне ответственную миссию. Бегом охранять маму и маленького брата. Больше некому. Ну! Вас тут уже нет.
Они кивнули и исчезли.
Арн выпрямился и перекинул меч в обратно в правую руку.
И осторожно, крадущейся кошачьей походкой направился к месту схватки, обходя его по широкой дуге. Присматриваясь к тому, что происходит, выбирая, куда нанести удар.
Мне хотелось закрыть глаза и не смотреть. Но я во все глаза смотрела.
Хотелось броситься к ним, сделать хоть что-то, но я понимала, что я слишком слабая, я ничего не смогу, я только помешаю. Если Зор отвлечётся на меня…
И в этот самый миг мой барс оказывается сверху.
Придавливая противника к земле могучими лапами.
А тот, взревев, впивается громадными клыками ему в плечо. Одновременно полосуя когтями брюхо.
Давлю беззвучный крик, прижимая ладони к губам.
Арн широко размахивается, и его клинок вспыхивает синим магическим огнём до самого кончика. Могучим ударом пронзает монстра прямо в сердце. Тот дёргается всем телом, рвётся уничтожить нового врага, но Зортаг наваливается на него, не даёт.
И в конце концов поверженный противник затихает.
Тяжело дышащий, весь покрытый грязью и кровью серебристый зверь скатывается с него и падает на бок в залитую алым траву.
Я бегу к нему со всех ног.
Арн успевает раньше.
Глядя на моего барса сверху вниз, говорит:
— Спасибо, друг! В благодарность не стану пытаться узнать твой секрет. Потому что явно не простого хранителя нашла себе моя сестра.
Бросаюсь рядом с Зором на колени, силюсь понять масштабы бедствия.
Он дёргается всем телом и отползает дальше от меня. Не хочет, чтоб трогала его раны.
У меня уже слёзы вскипают и застят пеленой так, что всё начинает расплываться. Зло вытираю ресницы кулаком. Не вздумай реветь, дура! Тебе сейчас сосредоточиться надо. И помочь ему.
Арн склоняется ниже, хочет осмотреть павшего монстра.
Мой кот вскидывается и, покачнувшись, всё же удерживает равновесие. А потом прыгает перед монстром и, припадая на переднюю лапу, загораживает грязную тушу собой.
Прижимает уши к холке, разевает клыкастую пасть и низко, угрожающе рычит.
На секунду я пугаюсь, что проклятая тварь заразила и его бешенством.
Арн удивляется тоже. Отступает на шаг.
— Что не так с твоим зверем? Неужели тоже болен?
Пожимает плечами и уходит в сторону. Отправляется к воротам и прочно запирает их.
Мой кот немедленно успокаивается и смотрит мне в глаза своим удивительно умным, проникающим прямо в душу серебряным взглядом.
Тяжело укладывается животом на землю.
До меня, наконец, доходит.
— Мой барс просит не трогать тело этого монстра! Наверное, там что-то не то. Я… мне кажется, нам с ним надо пойти, посоветоваться.
Я изо всех сил стараюсь намекнуть Зору, что он должен немедленно, прямо сейчас пойти со мной и обернуться обратно человеком! Я же помню, что только в человеческом облике он способен исцелять свои раны. Я пугаюсь, что каждый миг промедления может слишком дорого стоить. Потому что мой растерянный взгляд замечает всё новые и новые раны на могучем теле.
Всё тяжелей становится дыхание зверя.
А серебристый взгляд всё больше мутнеет.
Меня начинает накрывать паникой.
Брат смотрит на меня с подозрением:
— С каких это пор ты научилась понимать язык животных?
Я спохватываюсь, что чуть не проговорилась, что Зор — человек.
— С тех самых, как у меня появился мой Барсик!
Арн кивает, глядя внимательно на него:
— Хорошо, тогда не буду трогать эту падаль. Положусь на чутьё твоего кота.
А мой кот поднимается, шатаясь. И подволакивая переднюю лапу, тащится в ближайший сарай. Я поскорее за ним. Распахиваю перед ним дверь. Он заваливается туда.
Оборачивается человеком, тяжело падает в сено. Весь исцарапанный, в багровых подтёках и грязной земле. Зажимая рану в боку, из которой сочится тёмная кровь…
Господи.
— Ив… иди… к брату… передай… чтоб никто не трогал… у него клыки и когти были… ядом смазаны.
Глава 15
Меня словно оглушает. Совершенно перестаю соображать.
Это уже не паника. Это смертельный, леденящий ужас.
Вздрагиваю всем телом, когда в дверь громко стучит мой брат.
— Эй! Как там кошак твой? Помощь нужна?..
И пытается открыть.
Обнажённый Зортаг, лёжа на боку, зажимает рану, а меж пальцев сочится вязкая тёмная жидкость. Тяжело и хрипло дышит и не делает даже попытки пошевелиться.
Я кидаюсь к двери в сарай и всем телом подпираю дощатую, с крупными щелями створку.
— Не заходи!!! Уйди отсюда! Иди срочно карауль барса дохлого, чтоб никто не приближался к нему и не трогал!
— Как знаешь. Позови, если что.
Арн уходит.
Я кидаюсь к Зору и падаю рядом на колени. Когда пытаюсь коснуться его тела, он дёргает плечом и не позволяет. Я отдёргиваю руку.
— Не… реви… глупышка… я же… маг. Забыла?.. Я… вылечусь.
Но проходит секунда за секундой, а я не вижу, чтобы что-то происходило. И бросить его, чтобы бежать за какими-то снадобьями, тоже боюсь.
— Та-ак… Ив. А теперь слушай меня… внимательно.
Он дышит так хрипло, что моё сердце как будто сжимает всё туже и туже ледяная рука.
У него не выходит. Лечение не получается!
— У вас тут случайно нету… кошачьей фиалки?
В первую секунду настолько удивляюсь, что не сразу понимаю, о чём он. А потом до меня доходит.
Кошачья фиалка. Редкий такой цветок. Растет только на самых крутых горных вершинах, где бродят одни горные барсы и снежные козлы. Слышала, что дикие коты ищут этот цветок и съедают, если ранятся в брачных схватках.
Расти может только в снегу, на горном склоне, слишком сильно любит холод. Абсолютно не приживается в тёплой местности, я несколько раз пыталась в огород пересадить, и всё без толку.
— Сейчас… погоди минуту! — шепчу онемевшими, непослушными губами и больно задевая косяк плечом, стремглав выношусь из сарая.
Бросаюсь к брату, который уже притащил откуда-то лопату и копает зачем-то яму.
— Арн… Арн… — голос не слушается, срывается. Брат оборачивается и смотрит вопросительно на меня. — У тебя не завалялось где-нибудь… кошачьей фиалки засушенной?
Свежесорванная, она не хранится дольше пары часов. Слишком нежные стебли и лепестки. Безумно сложно успеть донести ее, не потеряв свойств, до места, где можно уже высушить при нужной температуре.
Жду ответа в отчаянной надежде. А он… молчит. Только смотрит на меня сочувственно. И это его сочувствие разрывает мне сердце.
— Всё настолько плохо?
Я понимаю по глазам, что цветка у него нет.
— Закончилась, Ив. Как раз собирался в горы, пополнить запасы для своих котов, но… Мэй. И я не успел. Прости.
Это его «прости» эхом отзывается у меня в ушах, когда на негнущихся ногах иду обратно.
Мой кот умудрился кое-как сесть и отползти в самый тёмный угол, пока меня не было. Как зверь, который пытается спрятаться, чтоб зализывать раны там, где его никто не увидит. Или… умирать без чужих глаз. Но этот вариант настолько не сочетается с тем, что вот ещё совсем недавно он был живым и полным сил, что эти руки обнимали меня так горячо, а губы целовали так жарко… что в него я не могу, не хочу верить.
— Дай я хотя бы перевяжу тебя! — умоляю сквозь слёзы.
— Значит… не нашла… — тихо констатирует он.
А потом без сил откидывается спиной на дощатую стену сарая.
И я вижу на его мертвенно-бледных губах улыбку. Он усмехается. Смеётся над собой. Что так вот глупо попался. Что так вот глупо… всё заканчивается.
Подхожу и сажусь рядом в сено. Бессильно смотрю на свои руки, лежащие ладонями вверх на коленях. Ну как же так?..
— Скажи, что я могу сделать?
Касаться себя даже для перевязки он запрещает. Но мой мозг отказывается сдаться. Отказывается признать, что — всё.
Он смотрит мутнеющими глазами, в которых гаснут серебряные искры. Теперь это мутное серебряное зеркало. В котором я вижу лишь отражение своей будущей скорби. Длинных-длинных лет одиночества. Жизни, в которой погаснет солнце. Жизни без него.
— Что… сделать?.. Зверя того… сжечь. — Он останавливается, чтобы проглотить ком в горле, и я вижу, как на шее дёргается кадык. — Меня… после… тоже.
Я закрываю лицо ладонями.
Кажется, он начинает терять сознание.
Кажется, дыхание становится всё тише и реже, и всё, что я могу — это прислушиваться к удлиняющимся промежуткам. И в ужасе ждать, что каждый из этих едва различимых звуков станет последним.
Отнимаю ладони от лица и задираю голову. Смотрю прямо в потолок — туда, где за старыми досками, и чердаком, и выше — бездонное небо Таарна. Небо, под которым я росла. Под которым смеялась, дружила, мечтала и верила в чудеса.
Столько раз помогала другим.
Но когда чудо на самом деле понадобилось, единственный раз в моей жизни, на меня его не хватило.
Какой же смысл быть друидом, чтоб теперь беспомощно смотреть как любимый умирает?