Папа за миг будто постарел на десять лет, уголки губ опустились, голос прозвучал безжизненно:
— Заходите.
Глава 73. Ангел
Я шагнула в прошлую жизнь, как в огонь. Понимая, что нет другого выхода, нет возможности отступить, почти не дышала. Воздух, казалось, звенел от напряжения, что возникло между двумя мужчинами.
— Линочка! — ко мне бросилась Ирина, наша домработница. Она обняла меня, сдерживая слёзы, и прошептала: — Я соскучилась… — Тут же отпрянула и, утирая щёки, опустила глаза: — Прости, ты не любишь этого. Может… какао приготовить?
Я же шагнула к ней и, обвив руками шею, прижалась, словно к родной. Сейчас я была благодарна этой женщине, которая практически заменила мне мать, окружала заботой и любовью, но никогда ничего не требовала взамен и терпеливо переносила все мои уколы.
— Я соскучилась по твоему какао, — прошептала. — Оно самое вкусное в мире.
Лютый скинул пальто и, передав прислуге одежду, стоял в светлом свитере под горло и сек отца ледяным взглядом. Муж не двигался, будто выжидал, когда жертва оступится, ослабеет, чтобы сделать смертельный рывок.
Ирина, всхлипнув, осторожно высвободилась и направилась к кухне, но наткнулась взглядом на Лешу. Остолбенев, женщина на миг покосилась на моего отца и вежливо спросила:
— А вам что принести?
— Я не голоден, — хрипло и сухо сказал муж. Он повернулся ко мне и, прикрыв глаза, стал расстегивать пуговицы моего пальто. Оставаясь спиной к отцу, Леша словно давал ему фору. Большие руки дрожали, пальцы путались в петлицах, а ресницы, плотно сомкнувшись, дрожали и прятали черный взгляд Берегового. Он пытался взять себя в руки, и у него едва получалось не сорваться.
Я проследила, как моя одежда перекочевала в руки прислуги. Вспомнила, как Чех намекал, что в доме отца его люди, что будут следить за каждым нашим шагом, и гадала, кто это может быть… А вдруг их несколько?
Насчёт Ирины я была уверена на все сто — она не предаст! И этим стоит воспользоваться. Действовать осторожно, но поговорить с папой о сломавшем наши жизни ужасном человеке. Спросить отца напрямик, чтобы развеять все мои страхи… О том, что может быть иначе, я старалась не думать.
— Папа, не хочешь посмотреть фотографии со свадьбы? — улыбнулась я и, шагнув к отцу, взяла его холодную безжизненно повисшую руку. — Я была такой красивой! — Я говорила громко, чтобы соглядатаям не приходилось прислушиваться, старалась, чтобы голос звенел радостью. — А ещё с роскошным подарком от жениха. Лёша, он замечательный. Он столько для меня сделал…
— В курсе его подвигов, — перебил отец, опустив взгляд на мой живот. На Лютого он не смотрел и старался делать вид, что человек-гора мышц в холле нашего дома — лишь призрак. Но всё же кивнул: — Хорошо.
Высвободив руку, направился к лестнице, чтобы подняться в кабинет, а я положила ладошку на локоть Лёши и взглядом пригласила следовать туда же. Но тут же всплеснула руками и, будто только вспомнив, обернувшись к мужчине, имени которого я не знала. Приказала:
— Отвезите машину на автомойку, а затем поставьте в гараж. Не забудьте просушить хорошенько, чтобы замки на морозе не заедало. — Улыбнулась Лютому: — Пойдём, любимый. Покажем папе, каких замечательных жеребцов ты мне подарил. Ему понравится.
Следила краем глаза за одевающимся слугой и гадала, сколько их ещё в доме. Есть ли камеры? Как подсказать отцу, что нужно поговорить, но не вызвать подозрений? Продолжала ворковать:
— И не злись, что он такой надутый… я всё же его единственная дочь. Ему сложно.
— Я не сомневаюсь, что отцу сейчас сложнее, чем нам, — косо улыбнулся Лютый и переложил на своей левое плечо большую ладонь. И когда я кивнула, склонился к губам. Поцеловал нежно и глубоко, будто ему было плевать, что скажут другие. — Пойдем, Ангел.
Я слегка покачнулась, неожиданно опьянённая этой показной нежностью, но сделала вид перед Лютым, что игра моя исключительно хороша. Потянула за собой, едва сдерживаясь, чтобы не бежать за папой вприпрыжку. Но это бы и не удалось — подниматься по лестнице было тяжело, последние дни сильно тянуло спину.
Лютый, будто почуяв мою слабость, через несколько ступенек подхватил меня на руки и быстро взбежал на второй этаж.
Я благодарно улыбнулась и указала взглядом на коридор:
— Кабинет там.
Чех нам всё приготовил. Разумеется, его люди не стали утруждать себя распечаткой фотографий, но скинули всё в облако. И теперь, подключив огромный экран в кабинете отца, я открыла фотографии и сама начала просматривать их с болезненным любопытством.
Неискренний смех и небольшие комментарии разбавляла расспросами о том, как папа живёт:
— А прислуживала нам тётя Лёши. Самая добрая… после моей Иры, конечно. И слуг не надо было много, как тебе. Кажется, появились новые?
— Столько сколько и было, — коротко ответил хмурый отец. — Новых пришлось нанять, когда Васька ногу сломал, а Женю родители попросили приехать на месяц.
— Скоро всё наладится, — бодро ответила я, перелистывая на фотографии конюшен. — Как тебе мои красавцы? Я была так счастлива, когда Лёша мне их подарил… — Вспомнила, как он целовал меня в конюшне, и споткнулась на полуслове. С трудом улыбнулась, прогоняя видение, как смеялась и бросала в Лютого снег. — У нас даже конюх есть. Прямо как Женя. Человек, который его заменяет, наверное, хорошо кормит лошадей?
Отец молча кивнул, спина его напряглась. Я же метнула взгляд на потолок, выискивая возможные камеры. То, что они стоят, не сомневалась. Но папа не так прост, как бы хотелось Чеху и его прихвостням. Я подошла к дубовому столу и, обняв отца со спины, поцеловала в щёку.
А сама потянулась к украшавшему стол тяжёлому антикварному набору для письма, выполненному из цельного куска оникса, и повернула одну из пустых бутылочек. Некогда используемых для чернил, сейчас же декоративных. Это простое движение запускало «глушилку». Пока бутылочка не вернётся в первоначальное положение, ни камеры, ни микрофоны в кабинете работать не будут.
Отец сжал пальцы в кулаки и, догадавшись, о чём я безмолвно прошу, рывком поднялся и в два шага преодолел расстояние до книжного шкафа. Код был известен лишь ему, и отец открыл ход в потайную комнату.
Я махнула Лютому в приглашающем жесте и, склонившись, пролезла следом за отцом. Внутри было мало места, а когда к нам присоединился Лютый, стало тесно, как швабрам в кладовке. Мы едва вмещались втроём между железных, заваленных папками и пачками денег полками.
— Слушаю правду, — в голосе отца зазвенел металл. — Не верю, что моя дочь по доброй воле вышла за преступника.
Глава 74. Лютый
Стоя в тесной комнатке у меня было одно желание — задушить эту тварь. Останавливало только присутствие Ангелины и мысль, что дальше будущее моего ребенка окажется под угрозой. Чеху нужен живой Кирсанов, не просто так он к нему подбирается. Я многие вещи могу не понимать, но осознавать, что я — лишь удочка в руке рыбака — осознаю.
И чтобы вырваться из этой коварной липкой сетки нужна игра на два фронта. Или крепкий план для отхода. Пока у меня есть только наброски, зато есть стойкое ощущение, что вокруг одни предатели.
Даже Волчара. Сука! Пролез в дом, вырубил ребят Макса. Ради чего? Чтобы пристать к моей женщине? Как же можно было так ослепнуть и приютить на груди язву?
Но я не мог на него злиться, не получалось. Сердце разрывалось, но я никак не мог поверить, что друг делал это во зло. Он ошибся, оступился, перепил. Точно обиделся из-за моего невнимания, что я оставил его гнить в больнице, и это после того, как он подставился ради спасения моего ребенка.
По сути он прав: Кирсанова — враг, а я, по непонятным причинам, увяз в чувствах к ней. Должен ненавидеть, терзать, уничтожать, а не могу. Хочется себя задавить, стоит только представить, через что прошла малышка. Да я за нее любого… в бараний рог, даже Серого. Все равно кого.
Глядя на ублюдка, что приказал убить мою жену, я думал о друге — о том, что чуть не задушил Сергея в ту ночь. Первую брачную ночь с привкусом горечи. Своего лучшего друга чуть не задушил из-за Кирсановой!
Теперь она моя фиктивная жена, которая здесь и сейчас доказывает, как я ей мерзок. Отворачивается, шушукается с отцом, между ними безмолвный диалог, в котором я — лишний.
И эта комната, куда так ловко заманила меня семейка, давила стенами, забивала дыхание сыростью и пылью. Ловушка? Очередное предательство? А чего я ждал от той, кого уничтожил своими же руками? Любви? Наивняк.
Я бросил в Лину уничтожающий взгляд и рассмеялся. От хохота зазвенели стены. В груди клокотало, душа давно скрутилась в узел и превратилась в ком черноты, но я уже привык — эта тьма меня не убивает, а делает сильнее.
— Ну скажи папочке, Ангел, как мы до такого докатились. Можешь даже натравить его на меня, нож подать. Сама ведь пробить мне сердце не сможешь, за три месяца не смогла… Я не буду защищаться, — расставил руки в стороны, показывая, что не боюсь их расправы и, смахнув какие-то бумаги с полки, подошел ближе к старому уроду. Заставляя девушку посторониться, потому что мне требовалось больше места, выставил грудь и съязвил, глядя прямо в глаза отцу Лины: — Рассказать, что будет дальше? — кивком показал на округлый живот жены. — Или сами догадаетесь?
Мерзкий ненавистный зверь, что разломал мою жизнь, как соломинку, свел брови на переносице, отошел от нас и сел спокойно за стол, отодвинул подставку для ручек и откинулся на спинку кресла. Как наглец еще ноги на стол не сложил! Ненавижу!
— Вы зверски убили мою жену, украли сына и ждете уважения? Правды? — я упер ладони в стол и навис над стариком. — Вот вам правда! Вы так погрязли в своей лжи, что продали дочь Носову, а она, нежное создание, до сих пор считает вас благодетелем! Вы знали, что произошло в день свадьбы и не побеспокоились о дочери в больнице! Как допустили беременность? Почему не предупредили этот позор и мучения? Вы позволили обмануть вас каким-то купленным докторишкам! Да вы врагов в упор не видите! Отпустили слабую и беременную дочь на прогулку с ублюдком, который натравил на нее пять уродов, только бы не делать аборт официально. Или вы были заодно? Вы же требовали от нее прервать беременность?! Ах, да! Пусть лучше будет сломанная дочь, чем родится ребенок от врага! — Я хлопнул по столу. — Да, я преступник, не отрицаю, но единственное, где ошибся, это, что не убил Лину в той машине, в день свадьбы, и себе пулю в лоб не пустил, потому что жизнь, на которую вы! обрекли свою дочь — это не жизнь, это а-а-ад.