— Но только он способен защитить меня сейчас, — спокойно парировала я, хотя в груди будто кинжал ворочали. — И нашего ребёнка. Твоего внука…
— Лина!
— Не выдай нас, — не обращая внимания на его раскрасневшееся от ярости лицо, попросила я. — Давай сделаем вид, что поддались Чехову, узнаем что ему на самом деле нужно, а потом…
Хлопнула дверь, и я вздрогнула. Отец тут же шагнул к столу, повернув часть липового письменного набора, отключил «глушилку». Громко проговорил:
— Перебой в электричестве, только и всего, дочка. Зря твой муж побежал на улицу. Если бы провода оборвались, не работало бы ничего.
В кабинет вошла раскрасневшаяся с мороза Ира, и мы вздохнули с облегчением. Ожидали людей Чехова.
— Вот вы где, — покачала женщина головой. — Какао давно готов, а вас нет. Я весь дом обежала, и на улице…
— Мужа моего видела? — похолодев от страха, что она нас невольно выдаст, перебила я. — И как он там, провода оборванные нашёл? — Положила папку на стол отца и кивнула: — Я схожу, скажу, что всё в порядке.
— Какао…
— Позже, — припечатала её взглядом и, понимая, что перегнула, применив папин фирменный приём, улыбнулась: — Мне нужна новая одежда. А то я всё толстею, уже не влезаю ни во что.
Ирина запричитала, какая я худенькая, но я не слушала. Выскочила из кабинета и спустилась вниз. Одеваясь на бегу, схватила пальто Лёши, но стоило выйти за порог, как застыла. Втянув морозный воздух, приготовилась играть. К дому приближались двое мужчин, одного из которых я узнала. Улыбнулась и спросила:
— Машину вымыли? Где она? Я хочу потратить сотню-другую тысяч, а то надеть нечего.
Они переглянулись, и один махнул мне, а второй пошёл к дому. Я же последовала за первым и, когда он привёл меня в гараж, бросила пальто на заднее сиденье джипа. Неискренне рассмеялась:
— Я всё время мёрзну, а Лёша зимой на снегу может спать. Снова не надел пальто.
— А где он? — решился задать вопрос мужчина.
— Конюшни пошёл смотреть, — без тени сомнений ответила я. — Лёша тоже интересуется лошадьми, даже подарил мне парочку.
И, больше не обращая внимания, уселась за руль. Несколько секунд вспоминала, как завести мотор. Права у меня есть, но кататься я предпочитала на лошадях. Развернувшись резко, что едва не сбила человека Чеха, порадовалась про себя: веду себя, как богатая стерва, оборотню в погонах должно понравиться.
Вырулив за ворота, погнала, как сумасшедшая, разглядывала прохожих, искала могучую фигуру мужа. Да куда же он запропастился? Сердце билось всё сильнее. А что, если он…
— Нет, — процедила я сквозь зубы. — Лютый не мог бросить нас. Малыш, даже не переживай. Папа глупостей не наделает.
Но на душе было неспокойно. Я видела, как побелело лицо Лютого, как его огромная фигура покачнулась, как повисли плетьми руки. Слова моего отца будто выдернули из него стержень.
Заметила Берегового ещё издалека. Сразу поняла, что этот мужчина — Лютый. Прохожие шарахались в стороны, долго смотрели вслед, и я прибавила газу. Догнав мужа, нажала на тормоз, но машину занесло на льду. Вскрикнув, едва удержала руль. Джип развернулся на месте и, врезавшись в сугроб, замер.
Прижимая ладонь к ноющему лбу, я застонала и удивлённо посмотрела на окровавленные пальцы. Тут же приложила ладонь к животу и порадовалась, что пристегнулась. Но плечо ныло.
Дверь просто отлетела, и я увидела донельзя злое лицо заглянувшего в машину Лютого. Прежде, чем он что-то произнёс, нервно рассмеялась:
— Не успела сказать, что я ужасно вожу!
— Лина-а-а, иди домой. Не преследуй меня. Я знаю, что нужно делать, другого пути нет. Возвращайся к отцу, — Леша потянулся к моему лицу, но тут же отстранился, будто боялся заразить смертельным вирусом, стыдливо отвел глаза и пихнул комок снега ботинком.
Засопел, смахивая иней и лед с губ и ресниц, а потом приподнял голову, окунул меня в черный океан своих глаз и рявкнул:
— Возвращайся домой! Уходи! Я тебе не муж, ты мне не жена. Ты свободна! Вернись домой, умоляю, Ангел, — и, поджав губы, Леша отошел от машины и едва не влетел в проезжающую навстречу легковушку. Ударил по капоту, отчего водитель испуганно затормозил. Засвистели шины, буксуя в снегу, и другая машина рванула в сторону поселка.
Лютый медленно поплыл по трассе к городу, больше не оборачиваясь. Он волочил ноги, будто они у него не настоящие, спина изогнулась полукругом, превратив его в горбуна, а в руках сверкал черным корпусом пистолет.
— Ну, всё, — судорожно дёрнула я ремень, с трудом отстёгиваясь. — Извини, малыш, но кажется твоему папе сейчас… Мамочка не будет ругаться!
Осторожно вылезла из машины и побежала за Лютым. Каблуки скользили по льду, полы пальто развевались. Вокруг нас начали собираться люди, я видела, как некоторые косились на пистолет и, прижимая телефоны, явно пытались позвонить в полицию, другие снимали. Вот же…
— А ну, стой! — Переводя дыхание, закричала я. — Посмотри на меня.
Лютый медленно, будто во сне, развернулся. Я тут же бросилась на него:
— Глаза! Нос! Кадык! Пах!
Лютому мои удары были комариными укусами, но он упал на одно колено, выронил пушку. Словно на самом деле силы покинули его вместе с ненавистью к моему отцу. Я пнула пистолет в сугроб… Делая вид, что бью Лёшу. Люди заохали, я же зло закричала:
— Чего уставились? Мой муж, что хочу, то и делаю! — И вцепилась Лёше в волосы, заставляя смотреть на меня: — Только посмей меня бросить, и я… я… — Народ притих в ожидании ответа, а у меня слов не находилось. Я прорычала: — Я беременна от тебя, кретин! Хоть что-то это для тебя значит? Или ты готов бросить ещё одного ребёнка?!
Лютый вздрогнул так, будто в него врезался мотоцикл — этот мой удар достиг цели. В чёрных глазах мелькнуло что-то, губы скривились, а я уже не могла остановиться. Содрогаясь от бушующего в крови адреналина, сжимаясь от ужаса перед Чехом, которому выходка Лютого ой как не понравится, тихо цедила яд слов в лицо мужу:
— Только ради мести готов сворачивать горы, да? Лишь всё потеряв, станешь шевелиться? Решил и меня похоронить рядом со своей Милой? Думаешь, я не знаю, что ты задумал?! Да у тебя всё на лице написано, Лютый! Что-что, а играть ты не умеешь. Думал, прикончишь Серого, пристрелишь Чеха, и всё? Да ты бы лучше в Деда Мороза верил. Не успеешь и взглянуть на врага, как мне шею свернут.
Выдохнула и, покосившись на зевак, улыбнулась и погладила Лёшу по щеке:
— Идём домой, милый. — Снова приникла к его уху и добавила: — Та папка. Давай отдадим её Чеху, он же полицейский. Раз уж я буду шпионить за своим отцом, то пусть и он пошевелится. Убийцу привлекут к ответственности, а мы выиграем время.
Посмотрев в глаза Лютому, прижалась самым мягким поцелуем, на который только способна. Проникнув между зубами, сплелась языком с его. Смело, безрассудно, как никогда не делала, вжималась под аплодисменты зрителей. Прикусив огрубевшую холодную на морозе кожу губ Лютого, шепнула:
— Я тебя прощу, если вернёшься.
— Не нужно обещать то, что невозможно, — промямлил он, отрываясь от моих губ с неохотой. Не сбежал, уже прогресс. Обнял меня крепко, застонал в плечо. — Я себе не прощу, как ты не понимаешь? Не могу. Просто не могу… Ты хочешь, чтобы я вечно варился в геенне огненной, заглядывая в твои глаза? Чтобы брал на руки нашего ребенка, и думал, какая я мразь? Лучше пристрели меня на месте… Если я завалю Чеха, все закончится, милая, — он погладил меня по щеке дрожащими руками. Ласково растер растаявший снег, коснулся век, опустил кончики пальцев на губы. — Это просто игра на нервах, не тронет он тебя, не посмеет. Он ведь, сука, знал, что это Серый предал меня… и столько времени водил за нос. Накручивал против, — Леша захлебнулся словами, — твоего отца. Я же тогда чуть не убил тебя, маленькая, — муж вздрогнул, опустил руки, отстранился, потянулся за пистолетом, засмеялся, как ошалевший или безумец. Стряхнул снег с оружия и потер его о свитер. — Я хуже, чем тот, кто сломал мне жизнь. Я хуже, Лина! Не прикасайся, — выставил ладонь перед собой. — Ты чистая, как ангел, принимала на себя все мои удары, глаза открывала, а я не понимал, не слышал! Люблю тебя, понимаешь, и не смею любить. И ты не смей меня прощать… — он дернул волосы и согнулся почти вдвое. — Сссука, почему я не сдох тогда? Ну почему?! Вместе с Милой и Сашкой. Я бы тебя не мучил, не тянул бы за собой в пропасть, а теперь как выбраться из этого дерьма? Только грохнуть этих тварей, взять на себя удар.
Сердце заколотилось, с губ сорвалось:
— Любишь?
Значит, дома мне не показалось, он действительно признался мне в чувствах? Ведь Лютый не умеет играть.
— Не смею, я знаю, — прошептал Леша, приподнявшись.
Я смотрела в его тёмные глаза. Муж застыл ледяным изваянием, даже кажется не дышал, а вокруг стояли люди и смотрели на чужую боль. Молча, выжидательно, жадно. Я отпустила его и поднялась. Голос прозвучал безжизненно:
— Помнишь книгу, которую я читала тебе в больнице? Так вот, если ты и дальше готов бегать от неизбежности, то я подарю тебе желанные сто лет одиночества. Уходи! Но если ты говоришь правду и действительно любишь меня, то будешь сражаться со всем миром и даже с собой. Со своим страхом, со своей болью. Только тогда я поверю тебе. Не любовь заставляет тебя опустить руки, а страх. Любовь окрыляет и дарит силы сражаться, даже если заведомо проиграл. — Я прижала руки к животу и добавила едва слышно: — Это так. Потому что я теперь тоже знаю, что такое любовь.
Развернулась и пошла обратно. Сквозь молчаливо расходящуюся толпу, мимо застрявшего в сугробе джипа с раскуроченной дверью.
Сердце пропускало удары, в висках билась кровь, дыхание перехватывало. Кусая губы, я глотала слёзы. Потому что сейчас и был момент истины. Либо Лютый пойдёт за мной и докажет, что будет любить меня через боль, либо… это станет неважно. Может, отец сумеет нас защитить, а может, он уже лежит на полу в своём кабинете с простреленной головой. Сейчас каждый миг мог стать последним, и я не желала терять ни минуты на догадки.