– Я брежу или он ко мне неравнодушен? – спросила она шепотом у коллеги, глядя вслед исчезающему в лифте Тома Пессену, лицо у которого все еще было красным, а руки тряслись.
– Никто не сомневается в твоем обаянии, – рассеянно отозвалась Мириам, – но этот парень теряется перед каждой юбкой.
Невинное замечание, брошенное с целью уколоть самолюбие хорошенькой Софи. Тем более что Мириам со своей бесцветной, невыразительной физиономией ей не соперница. Ей тридцать два, и она – на прямом пути к увяданию и окончательному выходу из эксплуатации.
– Говорю, у него была эрекция! – не сдается Софи.
– Думай что хочешь, – отмахивается невозмутимая Мириам.
Такое равнодушие задевает хорошенькую рецепционистку, и она хмурит брови.
– У таких парней, как он, либидо заблокировано социальными нормами, – заявляет Мириам, заметив ее разочарование.
– То есть?
– Они считают секс чем-то постыдным, и с фантазией у них туговато. Доброй старой миссионерской позы им хватает с головой, и то – в полной темноте, и только в дни, когда у жены овуляция.
– Он женат?
– Вряд ли он носит кольцо на безымянном пальце из кокетства.
– Такие, как он, в постели иногда демонстрируют настоящие чудеса.
– И это Дед Мороз приносит детям подарки… Думай что хочешь, дорогая. Мы все равно не сможем проверить.
– Ты в этом уверена?
Слова вырвались сами собой, она ни о чем таком даже не думала.
Мириам бросает в ее сторону насмешливый взгляд.
– Рассчитываешь спросить у его жены?
Софи не дает себе труда ответить. Ее взгляд и так достаточно красноречив.
– Ничего у тебя не выйдет! – заявляет коллега. – Такие, как он, НИКОГДА не идут против правил.
– Зато между ног у него то же самое, что и у ОСТАЛЬНЫХ.
Мириам какое-то время молчит, потом лукаво усмехается и кивает.
– Даю тебе две недели.
– Месяц!
– Если тебе нужен месяц, чтобы загарпунить этого типа, то не такая уж ты конфетка!
– Три недели.
– Согласна. Три недели и ни днем больше.
– По рукам!
Жермен Дэтти
С самого начала драмы у Жермен Дэтти не получается воспринимать происходящее трагически. По крайней мере пока не застрелили грабителя. Хотя… Она не может отделаться от мысли, что не было момента, когда кто-то по-настоящему хотел кого-то убить.
Ее домашняя помощница умерла от сердечной недостаточности. У нее было слабое сердце, и оно не выдержало.
Грабителя пристрелил такой же юный придурок, как и он сам. Но разве в этом случае можно говорить о намеренном убийстве? Жермен Дэтти в этом сомневается. Пистолет с настоящими пулями попадает в руки подростка, который днями играет в свои компьютерные игры, – это должно было закончиться плохо. И подтверждение тому – ремарка его матери: «Тео, это не компьютерная игра!»
Этот мальчик – копия ее соседа напротив, она регулярно за ним наблюдает. Все мозги ушли в джойстик. Приключения – исключительно на диване. Жизнь – на экране компьютера или телефона.
Однако приходится признать, что с тех пор, как мать взялась запугивать их пистолетом и выстрелила кассиру в колено, положение стало серьезным. А Жермен этого не выносит – когда все становится серьезно. Это ее раздражает. Она слишком стара для таких глупостей. У нее не хватает терпения. И проблемные отношения в семействе Вы-все-у-меня-получите! (так она про себя их окрестила) – этого юного кретина, считающего себя властелином мира, и его матери, целиком отдающейся роли, которая ей не по силам, – ее совершенно не интересуют. Воспитание – оно как этикетка на продовольственном товаре: всегда указан срок годности. И когда он истек, продукт начинает дурно пахнуть. Воняет, как сегодня принято выражаться. Срок действия истек – и все, ваш билет недействителен…
Вот почему уже несколько минут Жермен молчит, хотя ей есть что сказать. Не хочется стать следующей жертвой судьбы, несчастливого случая, рокового стечения событий. А вот вернуться в родные пенаты, и по возможности с головой, руками и ногами на своем месте, – это ее вполне устроит.
Когда Алин Верду снова появляется в зале, Жермен Дэтти по ее взгляду понимает, что женщина прекрасно знает, что делает. Движения Алин энергичны и уверены. Жесты – точны, намерения представляются ясными. Сперва она подходит к кассиру и быстро, по минимуму, обрабатывает его рану: накладывает жгут, чтобы остановилось кровотечение, дезинфицирует, накладывает повязку и перевязывает колено бинтами, взятыми из аптечки в комнате отдыха. Гийом стонет, корчится от боли, шумно демонстрирует свои страдания, но Алин остается ко всему этому безучастна.
– Можете встать? – закончив, спрашивает она.
Гийом мотает головой. Он белый как простыня и вот-вот потеряет сознание. Алин берет инвалидное кресло Жермен, подкатывает его к кассиру и ставит так, чтобы оно оказалось у раненого юноши за спиной. Потом приказным тоном заявляет, что он должен помочь ей усадить себя в кресло. Хватает его под мышки, набирает в грудь побольше воздуха и поднимает, в то время как Гийом опирается о подлокотники.
Увозит его вглубь магазина. Через несколько секунд Жермен Дэтти слышит, как Алин возится, исторгает ругательство и просит сына помочь. Даже не разбирая слов, по тональности их голосов пожилая дама догадывается, что проблема в ее кресле. Гийом стонет, начинает просить, чтобы ему не делали больно.
Потом – тишина, наверное, еще более давящая, чем жалобы и плач кассира. Тома Пессен, Софи Шене и Леа Фронсак вопрошают друг друга взглядом, шепотом озвучивают вопросы, на которые никто не в состоянии ответить, изобретают гипотезы, не слишком оптимистичные, и те повисают в неопределенности относительно участи, им уготованной.
По прошествии двух-трех минут мать с сыном возвращаются. Мальчик толкает перед собой пустое кресло Жермен, которое и оставляет в шаге от заложников. Ему тоже досталось, судя по виду. Сработанная наспех повязка закрывает пол-лица, делая его неузнаваемым. Жермен Дэтти догадывается, что, помимо психологической травмы, у него на лице навсегда останется напоминание об этом отвратительном дне.
Алин снова берет пистолет и сжимает пальцами рукоять.
– Вы трое! – Она указывает на бухгалтера, рецепционистку и молодую мать. – Быстро встаете и следуете за нами!
– Что вы сделали с кассиром? – спрашивает Тома Пессен испуганно и подозрительно.
– Скоро узнаете, – холодно отвечает Алин.
Леа Фронсак заходится рыданиями.
– Отпустите меня домой, умоляю! – стонет она, окутывая Алин молящим взглядом. – Вы – мать, вы можете меня понять! Моему сыночку всего три, он остался один дома, и ему очень страшно! Умоляю! Я ничего не скажу, клянусь! Я вернусь домой и все забуду! Вы должны мне верить!
Мольбы не оставляют Алин равнодушной. Она отлично представляет, какие муки сейчас испытывает Леа. Страх, чувство вины, предположения одно другого хуже, ведь с мальчиком могло случиться что угодно… И тягостное ощущение беспомощности. Пожалуй, это единственное, что отличает их друг от друга. Алин испытывает тот же страх, то же чувство вины и так же мучается неизвестностью относительно будущего Тео. Но, по меньшей мере, она может еще попытаться ему помочь. И, чтобы защитить сына, ей нельзя рисковать. А освободить сейчас Леа – это риск.
– Да, я тоже мать, – хлестко отвечает она. – И, как мать, я бы никогда не оставила своего трехлетнего сына одного дома. Даже на пять минут.
Этот неистовой силы упрек обрушивается на Леа с жестокостью, присущей одной лишь правде. Опустошенная, молодая мать проваливается в протяжный стон отчаяния и тоски.
– Встать! – приказывает Алин, повышая тон, чтобы противостоять впечатлению, которое производит страдание Леа на ее материнское сердце, и чтобы заглушить ее стенания. – Тео, помоги этим троим подняться!
С ловкостью, которую еще пять минут назад в нем трудно было заподозрить, Тео помогает заложникам встать на ноги, после чего под угрозой пистолета Алин уводит их вглубь магазина. Подросток остается с Жермен.
Звук открывающейся двери… Потом она снова захлопывается.
Тишина. И снова те же звуки. Тревожно… Загадочно… Невыносимо.
Жермен Дэтти наблюдает за мальчиком, а тот, со своей стороны, не мигая смотрит на нее.
– Тебе, наверное, больно, – говорит она, вкладывая в голос все сочувствие, на какое только способна.
Выходит, надо признать, не слишком убедительно.
Тео не реагирует. Просто смотрит на старуху, не выказывая ни малейших эмоций. «Теперь-то он делает все, что говорит мать, – проносится в голове у пожилой дамы. – Жаль, что не послушался, когда она требовала отдать пистолет…»
– Ты в порядке? – предпринимает она новую попытку.
Никакого ответа.
– Ну, как хочешь, – вздыхает Жермен Дэтти.
Секунды утекают в напряженной тишине, и впервые с момента появления в мини-маркете грабителя Жермен посещает дурное предчувствие – это необъяснимое ощущение, которое отдается внутри как аварийный сигнал, раздражающий и настойчивый, и его нельзя отключить… Почему они увели остальных, а ее – нет? Где остальные и что с ними стало? Что такого могло случиться с ее инвалидной коляской? Что они с ней хотят сделать? Вопросы вертятся в голове, и ни на один она не находит хотя бы приблизительного ответа.
После паузы, которая кажется несоразмерно долгой, она наконец слышит шум в глубине магазина. Появляется Алин, лицо у нее озабоченное.
– Так, с этими управились, – заявляет она, и видно, что нервы у нее на пределе. – Мы уезжаем!
– Как будем выбираться? – с волнением спрашивает у нее Тео. – Через заднюю же дверь нельзя!
– Выбора нет. Поднимем жалюзи и выйдем прямо к машине.
– Это риск…
Алин отметает все сомнения. Они излишни.
– Другого решения я не вижу. Помоги посадить ее в кресло! – И она указывает на Жермен Дэтти, которая не упускает из этого диалога ни слова.
– Оставьте меня в покое! – возражает старуха. – Зачем я вам? Где остальные?
Алин и Тео хватают ее за руки и одним согласованным движением усаживают в инвалидную коляску.