Я веду ладонью по подушке, проверяю ее на мягкость. Нет привычной сырости и затхлого запаха, только приятный запах стирального порошка — так мало для обычного человека и так много для меня. Ложусь и накрываюсь тяжелым, теплым одеялом, а меня гложет совесть. Имею ли я право находиться здесь? Разве это не предательство по отношению к сестре. Идти в дом одного из убийц, есть его пищу, носить его одежду и еще благодарить за это. О чем я думала, когда соглашалась на предложение охотника? Правильно, о себе. Только о себе. Но легко задумываться о морали, когда ты сыта, когда на тебе чистая одежда и ты не опасаешься, что в любой момент жизнь оборвется.
Усталость должна взять верх, а я продолжаю рассматривать цветочный рисунок постельного белья, терзая себя. Нужно уходить, — с этой мыслью поднимаюсь с постели. Приоткрываю дверь — тишина. Ни шагов, ни скрипа мебели, словно я здесь одна. А в голове так и пульсирует: “Ты предаешь сестру и родных”.
— Далеко собралась?
А мне и ответить нечего. Мокрые после стирки вещи в руках, наспех надетая куртка и обувь.
Мужской взгляд не выражает ничего кроме насмешки и ленивого любопытства.
— Дай угадаю, — Ивар опирается плечом на дверной косяк, скрестив на груди руки, он не отводит от меня взгляда. — Совесть заела, — не спрашивает, отвечает. — Перед сестрой, перед родителями, что мертвы, а ты нет. Я могу прямо сейчас открыть дверь, даже штаны с футболкой презентую, но ты подумай, что ты будешь делать там. Думаешь, гордость спасет тебя от холода или какого-нибудь урода, заглянувшего на огонек в твой уютный вагончик? Сколько ты протянешь одна? Неделю? Две? Кто-то из родных был бы рад твоей смерти? — и каждый его вопрос бьет точно по цели. — Ключ у меня, — протягивает сжатую в кулак ладонь. — Отдать?
И охотник тысячу раз прав.
— Нет.
— Если передумаешь, оставлю его здесь, — подходит к тумбе и кладет, вынуждая меня спиной прижаться к закрытой входной двери. — Только не забудь захлопнуть.
— Не передумаю, — ворчу себе под нос, опустив голову и пряча слезы.
Я разуваюсь, развешиваю вещи на прежние места, возвращаюсь в комнату.
Мои мысли не затихают. Они смешиваются с событиями ночи в тревожном сне. Настолько тревожном, что это больше похоже на кошмар, из которого невозможно вырваться. Хочется распахнуть глаза и сесть, набрать полные легкие воздуха, но меня будто кто-то или что-то удерживает. Наконец меня будит болезненный кашель. Горло жжет, в глазах собираются слезы, на любое движение мое тело реагирует мелкой дрожью и болью в мышцах. Нестерпимо хочется пить и спать. Маша была права: я все же простыла. Пробежка в мокрой одежде осенней ночью дала о себе знать.
Я вновь крадусь по узкому коридору. Дверь в комнату охотника отличается от остальных: уверена, что она металлическая, но не решаюсь это проверить, опасаясь быть застигнутой врасплох.
Приоткрываю дверцы кухонного гарнитура в поисках хоть каких-нибудь лекарств. Посуда, пачки с крупами, специи; неужели охотник никогда не испытывает боль или никогда не простужается?!
Сквозь невыносимое давление в висках в сознание проникают щелчок замка, шорох одежды, тяжелое мужское дыхание:
— Что с тобой? — Ивар на ходу снимает легкую куртку и швыряет ее на стул. Прохладная, шершавая ладонь ложится мне на лоб. До чего же хорошо, — тянусь вслед руке, прикрывая веки.
— Я заболела, — отвечаю не своим голосом. Низким, охрипшим.
— Вижу. Вернись в спальню. Сейчас найду чем сбить температуру.
Через несколько минут мужчина собой заполняет отведенную мне крохотную комнату. Не высокий, но мощного телосложения. Он не кажется неповоротливым и тяжелым, все его движения короткие и быстрые. По его вечно хмурому лицу невозможно определить точный возраст. Да я никогда и не умела этого делать.
— Пей, — вкладывает в ладонь капсулу. — Станет легче.
— Вы мне принесли чай? — заглядываю в огромную кружку в мужских руках.
— Пей, — повторяет раздражаясь. — Почему тебе все нужно говорить дважды? Запоминай. Здесь капсулы на вечер и утро. Их должно хватить, — протягивает серебристый блистер, дожидаясь, когда я запью лекарство теплым чаем. — Тот ключ, что я оставил на тумбе, он твой. Если что, закроешь дверь.
— Вы так просто отдаете незнакомому человеку ключ от вашего дома? — не удается скрыть удивление.
— Считай, что я идиот, Софья Алексеевна.
Только потом я поняла, что означала фраза “если что”.
***
Следующее пробуждение менее мучительное, но жажда заставляет подняться из постели и крадучись идти в темноте.
Вновь тишина.
На кухонном столе стакан с водой и рядом яркая капсула. Хочется сказать "спасибо" и тут же тихо прорычать "я не дурочка".
Утро встречает новыми звуками: голоса соседей, скрежет лифта в шахте, лай собаки, — вчера я ничего этого не слышала, словно была закрыта в звуконепроницаемой колбе. Хозяина квартиры или не было дома, или он закрылся в своей комнате и не хотел, чтобы я ему мешала.
Я открыла холодильник, и от вида разнообразных продуктов желудок жалобно заурчал.
— Господи, — подняла глаза и тихо прошептала. — Сыр, — схватила с полки увесистый кусок с крупными круглыми дырками. Горячий сладкий чай и бутерброд с маслом и расплавленным сыром — как же вкусно. Мама очень любила сыр, — пришло следующей мыслью. Кусочек встает поперек горла, я отодвигаю тарелку, с трудом сглатывая пищу. Аппетит пропадает. Доем позже, — встаю из-за стола и решаюсь осмотреться, стараясь прогнать грустные мысли. Маша бы несколько раз и настойчиво произнесла: “Смирись, забудь. Теперь у тебя другая жизнь”.
— Смирилась, — произношу вслух уверенно.
Больше мне ничего не остается, — добавляю уже про себя. Жить и двигаться дальше, прятать свою боль и по возможности улыбаться. У меня появился шанс выжить, его нельзя упускать, — я бегло осмотрела третью, свободную комнату. Позволила себе заглянуть в коробки, выстроенные ровными рядами вдоль длинной стены. Мужская одежда, обувь, несколько книг, старый фотоальбом, — бросила настороженный взгляд за спину и приоткрыла бордовую картонную крышку. С черно-белых фотографий на меня смотрели люди. Обычные семейные фото. Портреты мужчин и женщин, застолье, дети у новогодней елки в нелепых костюмах с мишурой, повязанной на шее. Интересно, — присматривалась к мальчишке в растянутых на коленях колготках, — неужели, из него вырос угрюмый мужчина, способный убить?
Не мое дело, — одернула себя и вернула альбом на место. Кров, пища, защита — это главное, о чем сейчас нужно помнить и не лишиться всего из-за сиюминутного любопытства. Если охотник единожды проявил милосердие и мягкость, это вовсе не означает, что будет так и дальше, — поднялась с пола и вернулась на кухню.
Наплевав на усталость и дискомфорт в горле, приступила к приготовлению пищи. У каждого из нас свои обязанности — нужно соблюдать договор. Спустя три часа я перемыла и расставила грязную посуду, оставив горячую пищу на плите.
***
К вечеру звук открываемой входной двери вырвал меня из дремы.
— Ты дома? — женский голос доносился из коридора. Шаги, тяжелый, театральный вздох. — Опять нет, — незнакомка разговаривает сама с собой. — Ивар! — требовательно. — Ивар, — повторяет совсем рядом.
— Здравствуйте, — наконец, я решаюсь объявить о своем существовании.
Молодая женщина вздрагивает, поворачивается и смотрит на меня, словно на диковинного зверька.
— Добрый вечер, — произнесла с расстановкой. Она осматривает меня. Аккуратные брови взлетают вверх, наверное, отметила на мне мужскую одежду. — А ты кто?
— А вы?
Моя собеседница хмыкает и недовольно поджимает губы:
— Я помогаю с домашними делами хозяину квартиры.
— И я, — отвечаю, понимая, что она может счесть мои слова за издевку.
— Ладно, — отмахивается пренебрежительно. — Ты мне просто не мешай, — женщина направляется на кухню, а я следую за ней. Она подходит к плите и приподнимает крышки, принюхиваясь: — Ты готовила?
А я отмечаю внешний вид незнакомки. Привлекательный, даже слишком для человека, что собирался заниматься уборкой или готовкой.
— Я, — дожидаюсь, когда она отойдет от плиты и поправляю крышку сковороды, закрывая плотней.
— Ясно. Я не спрашиваю, когда вернется Ивар, этого ты не можешь знать. Но как давно он ушел?
— Возможно ночью, пока я спала, — мой простой ответ вызывает гамму эмоций на симпатичном лице шатенки.
— Поня-я-ятно, — протягивает. — Тогда передай, когда Ивар вернется, что я приходила.
— Передам, — так не вовремя закашливаюсь. — А я — это кто?
— Он поймет, — женщина, не спеша выходит из кухни, накидывает пальто, бросив на прощание хмурый взгляд.
Кажется, я невольно прибавила Ивару проблем. Ведь эта женщина точно считает себя больше, чем помощницей, а я в ее глазах оказалась соперницей. Мысль забавляет. Клопенок и соперница, — фыркаю.
***
Температура не возвращается в течение всего дня и ночи, в мышцах нет прежней ломоты и нет боли в висках, о простуде с утра напоминает сухой кашель.
— Вы тут? — я набираюсь храбрости и стучу в хозяйскую спальню. — Ивар, — впервые произношу имя охотника вслух. — Вы завтракать будете? — склоняюсь к замочной скважине. Узкая прорезь закрыта. — Вы дома? — без ответа.
Не зная, чем занять себя, курсирую между кухней и комнатой, каждый прислушиваясь к тишине за закрытой дверью. Так проходит еще один бесконечный день. Наполненной тоской и возрастающей тревогой.
Звуки скрежета лифта среди ночи, шаркающие, тяжелые шаги и я бегу в коридор, на ходу натягивая объемные штаны. Входная дверь распахивается в тот момент, когда я затягиваю шнур и крепко завязываю, удерживающий спортивки на моих бедрах.
— Что ты тут делаешь? Почему не спишь? — Ивар устало приваливается к стене и снимает обувь, наступая на пятку. В узком коридоре полумрак, я щелкаю выключателем. — Выключи, — недовольно щурится.
— Услышала шум. Вы ранены?