лов и просто людей, сохранилось, даже укрепилось со временем…
Зуйков не все сказал генералу, умолчал не из какого-то тайного расчета, а как бы воздержался от непроверенного лишнего… Года четыре назад затеял Зуйков ремонт квартиры, понадобился плиточник облицевать туалет и ванную. Ему порекомендовали хорошего мастера — не волынщик, аванс вперед не требует, а, главное, непьющий. Зуйкову дали его телефон, фамилию, имя и отчество: Оленич Захар Егорович. Созвонился, договорились на субботу. Пришел. Осмотрел ванную, туалет, распаковал три коробки с плиткой, отобрал несколько штук, стал прикладывать, примерять одну к другой торцами, покачал головой:
— Хреновая плитка, подгонять, шкурить придется. Чья?
— Болгарская.
— Оно и видно.
— Возьметесь? — спросил Зуйков.
— Чего уж…
Договорились о цене, сроках. Зуйков под конец возьми и спроси:
— Захар Егорович, я знавал одного Оленича, Игнатия Егоровича. Уж не родственник ли ваш?
— Братан родной, — чуть нахмурившись, ответил плиточник. — Старший.
— Как он? Где? — осторожно спросил Зуйков.
— В больнице.
— В тюремной?
— В нормальной.
— Вот как… Что же с ним?
— Почки… Знали его по старой его жизни?
— Знал. Давно он на воле?
— Уж два года.
— Совсем.
— Вроде совсем. Завязал. Даже женился.
— Как же удалось? — удивился Зуйков. Он знал, что Игнат Оленич был знаменитым «вором в законе», коронованным в свое время на «сходняке» единогласно, поскольку подходил по всем параметрам: не имел ни прописки, ни семьи, не служил в армии, никогда не работал, на воле жил скромнее монаха, никогда не брал в руки оружия, не признавал насилия. Он был многолетним собирателем и безупречным хранителем «общаков», которые выделялись только на то, чтобы «греть» зоны, платить адвокатам, продажным ментам, поддерживать тех, кто выходил на волю, отбыв срок и их родных, когда они вновь уходили в зону. Знал Зуйков, что завязавший «вор в законе» — уже не жилец, такое «сходняк» не прощает.
— Как же ему все-таки удалось завязать? — еще раз спросил Зуйков. Это же у них запрещено, смертью карают.
— Через четыре месяца, как «завязал» письмо ему прислали, по-ихнему «маляву», велели приехать на «сходняк» в Киев. Не поехать было нельзя убьют. А поехать — тоже безнадега, не простят. Ну, попрощался он со всеми нами, с батей, со мной, с сестрой, и отбыл. А через неделю вернулся. Живой, слава Богу. Только и сказал: «Отпустили. Баста». И больше про это разговоров не допускал…
Придя с работы, Зуйков полистал телефонный справочник, заведенный для адресов и телефонов различных мастерских, знакомых слесарей, электриков, ближайших магазинов бытовой химии, нашел домашний телефон плиточника Захара Оленича. Позвонил. Ответил детский голос. Зуйков попросил Захара Егоровича, девочка крикнула:
— Папа, тебя!
— Слушаю, — взял трубку Захар Оленич.
— Здравствуйте, Захар Егорович. Это Зуйков, если помните.
— Помню.
— Как дела у брата?
— В больнице он.
— Опять?
— Да. Обследуется, что-то вторая почка забарахлила.
— Я бы хотел с ним повидаться. Возможно это? — спросил Зуйков.
— Передам ему, как увижу. Телефона у него нет, а живет в Тропарево. В воскресенье буду у него в больнице.
— Хорошо. Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны…
Старший Оленич позвонил через три недели:
— Мне бы Антона Трофимовича, — сказал тихим голосом.
— Я слушаю, — ответил Зуйков.
— Это Игнат Оленич. Вы просили, чтоб объявился.
— Просил, Игнатий Егорович, спасибо, что отозвались.
— Что это, Антон Трофимович, на «вы» меня величать стали?
— Сподручней так, — засмеялся Зуйков. — Звоните-то откуда?
— Из автомата в больнице.
— А в больницу с чего залегли?
— Позапрошлый год почку вырезали. А теперича вторая забарахлила. Рак. В онкологии лежу. Так что ежели чего от меня надо, приезжайте, поторопитесь.
— Надо, Игнатий Егорович. Посоветоваться хочу. В какой больнице-то?
Оленич назвал…
Купив килограмм хороших яблок и коробку конфет, Зуйков поехал к Оленичу. Поднявшись на нужный этаж, нашел палату и попросил медсестру вызвать Оленича. Тот вышел в коричневом застиранном байковом халате, в шлепанцах на босу ногу. Встреть его нынешнего где-нибудь на улице, Зуйков не узнал бы, во-первых, не виделись много лет, во-вторых, уж очень изменился Оленич — из крепкого жилистого мужика, почти всю жизнь проведшего в тюрьмах и зонах, превратился в сухонького, тщедушного, сутулого старика с запавшими щеками странного сероватого цвета, отбивавшего желтизной. «Сколько же ему? — прикидывал Зуйков. — Наверное, годов пятьдесят семь-шестьдесят».
— Что, уполовинился Игнат? — спросил Оленич, все поняв по глазам Зуйкова. — А вы ничего, в порядке. Присядем?
Они сели в залоснившиеся кресла, стоявшие в небольшом холле.
— Вы-то как, Антон Трофимович? Все воюете? Трудно нынче?
— Трудно, — кивнул Зуйков. — Что врачи-то говорят?
— А ничего. Обследуют.
— Как «завязать» удалось? — спросил Зуйков.
— Отпустили умирать на воле.
— Умирать не спешите, туда еще никто не опоздал.
— И то верно.
Зуйков понимал, что даже уйдя из воровского мира, информацию оттуда Оленич иногда получал, где-то хоть и случайно с кем-нибудь из прежних дружков, а встречался, иначе не бывает.
— Значит трудно нынче? — опять спросил Оленич. — Вы ведь из другой парафии, мы-то вам зачем?
— Иной замес пошел, Игнатий Егорович, хоть «выпечка» из него не по нашему вкусу. Но что поделать, кривись, не кривись, а жевать и глотать служба обязывает.
— И в чем же ваша нынешняя забота? — спросил Оленич. — Я ведь и вашим помощником никогда не был, и «уголовке» в былые времена не угождал.
— Я не за угодой пришел, а как к оценщику в комиссионку.
— Что ж, выкладывайте товар.
— Дело вот какое… Пошли странные убийства. Только недавно восьмерых «авторитетов» завалили, — и довольно подробно рассказал Оленичу о происшедшем в Быково, в Луге, под Питером, в Екатеринбурге, о некоторых убийствах и странных смертях бандитских «авторитетов» во Владивостоке, Кемерово, Краснодаре, Тольятти. Всего же за последние полгода на тот свет отправилось около тридцати пяти-сорока «авторитетов» при схожих обстоятельствах.
— Вы, Антон Трофимович, по профессии должно быть человек внимательный, — после паузы заговорил Оленич. — Так вот среди всех покойников — ни одного вора, тем более ни одного «вора в законе», а только бандитские «авторитеты», молодые «спортсмены», вылупившиеся из рэкета. Делиться ничем не желают, из-за них «общак» мелеть стал. Мы их предупредили, и они знают: в зонах власть наша, и их там не празднуют, так что ежели загремят туда, за их жизнь никто не даст старого пятака, за какой мы прежде в метро ездили. Подмять их нам надо было, покуда они не учинили беспредел по всей России. Однако нас упредили, как видите.
— Кто?
— Политика.
— Как понимать, Игнатий Егорович? — спросил Зуйков.
— Сперва «спортсмены» наезжали на теневиков, заглотали кооперативы, частную торговлю. Потом взялись за тех, кто занимается легальным бизнесом.
— Так что это, «разборки» за сферы влияния? Политика-то при чем?
— Не «разборки» это, Антон Трофимович. «Разборки» идут с шумом-треском — трах-бабах! — гвалт стоит, вся Москва слышит. И как ни держи в секрете, что банда какого-то Васьки готовит «разборку» с бандой Степки, все равно слушок загодя дойдет, просочится, что «ответка» готовится. А то, про что вы рассказали — втемную проходит, тихо, только потом все эти «спортсмены» ахают. До того, как в больницу залег, явился ко мне один их «авторитет», с поклоном, с улыбочкой, сука, приполз. Говорит: «Помоги разобраться, Егорыч, ничего понять не можем, „валят“ наших одного за другим, но не по-нашему». Я толкую этому придурку: «Предупреждал вас, подавитесь, потому как поперли вы на саму власть, на тех, кто всю жизнь нами правил и сейчас в силе, государство это ихнее, и не уступят вам ничего. Сидеть бы вам тихо, сосать сиську из ларьков, кооперативчиков, а вам, сучатам, нефть понадобилась, печки-домны, леса да недра. А вышло, что не по Сеньке шапка, потому как не в этот карман заглянули, главные хозяева жизни терпели вас, покуда из прихожей вы без спросу не полезли в парадные покои. Вот и приняли они решение извести вас, приговорчик вынесли: вышка без следствия и суда…». Так и сказал ему, ушел чесать затылок. А вот, кто в исполнение приводит, тут, Антон Трофимович, я без понятия, кумекайте сами, больно уж мастеровито сработано, без шума. Это не просто «заказные», хотя сперва я подумал про Артура.
— А кто это Артур?
— У вас связь электронная, всякая техника, у нас попроще, — с языка на язык, с воли в зону, из зоны на волю, но тоже быстро и надежно. Так и прошел у нас слушок про какого-то Артура, что принимает «заказы». Только достать вам его трудно будет — в Риге он живет… Просьба у меня к вам, Антон Трофимович: про то, что исповедовался вам…
— Не беспокойтесь, все останется между нами.
— Все же своей смертью помереть хочу.
— Я понял…
Зуйков уходил по больничному коридору к лифту и думал об услышанном от Оленича. Кое-что он и сам понял еще до встречи с ним. Тот лишь подтвердил некоторые предположения. Убивали не «воров в законе», а бандитских «авторитетов». Первые презирали вторых, как сказал Оленич, «вылупившихся из рэкета», за кровавый след, тянувшийся за ними, за пренебрежение законами воровского мира, кои сложились за многие десятилетия. И когда Оленич произнес «тут политика», Зуйков понял: это действительно не «разборки», просто начался стратегический отстрел «незаконнорожденных», полезших без позволения «во дворянство», не имевших ни наследственных прав на государство, ни первородства; а проще: высшие мафиозные кланы номенклатуры — бывшей, но сохранившей власть и при новой власти — решили загнать «авторитетов» обратно в их «резервацию», поставить на место, поскольку те потянулись к жирным государственным кускам, а это табу, ибо тут политика, под которую нужны сотни миллиардов. Но кто исполнитель? Интуитивно (а интуиция считал Зуйков — это неосознанный опыт) он теперь мог предположить: работали профессионалы, скорее всего уш