с заводами, где делалось разное оружие — от стрелкового до бронетехники и авиации. Ничего интересного Зуйков не нашел. В столе был единственный широкий выдвижной ящик. В нем Зуйков обнаружил: футляр с часами — подарок к пятидесятилетию от какого-то Евсения Николаевича, о чем свидетельствовала гравировка на обороте, судя по дате, подарок восьмилетней давности; еще один футляр, в нем очень красивая, дорогая авторучка «Пеликан» с золотым пером, которой не пользовались; потертая федоскинская шкатулка с изображением женщины в белом платье, сидящей в саду на скамье, внизу, видимо, фамилия автора рисунка «Буканова Н. 1950». В шкатулке, схваченные кольцом два ключа: один, похоже, от гаражного замка, другой — обычный; и, наконец, маленький блокнот, новый, уголки страниц не залоснились, не загнулись. Записей в нем почти не было. Блокнот размером с ладонь, на обложке серебряное тиснение «USSR MORFLOT». На первой странице графы (по-английски) «Фамилия», «Домашний адрес», «Почтовый код», «Телефон», «Служебный адрес», «Телефон», «Факс», кроме первой графы, где рукой владельца вписано «Фита А. И.», были незаполнены. На следующей странице столбиком шли рисунки-символы всех пароходств СССР. Скажем, значок с расстральными колоннами, а напротив него напечатано «Ленинградское пароходство» и адрес его. Затем шла страничка с указанием времени всех стран мира по Гринвичу с цифрой разницы относительно московского времени; и, наконец, страница с перечнем всех стран мира и названием их валют. Во всем этом длинном списке подчеркнута шариковой ручкой была лишь Франция: «FRANC = 100 CENTIMES».
Зуйков, отложив блокнот, взял в руки ключи.
— Вы не знаете, что за ключи, Евдокия Федосьевна? — спросил Зуйков женщину, молча наблюдавшую за его действиями.
— Нет.
— Не от гаража? У вас есть машина?
— Машина есть. А ключи от гаража висят на кухне на гвозде. А эти ключи никогда не видела. Я к мужу в стол не заглядывала, у меня своих ящиков на кухне достаточно.
Еще Зуйков нашел тут же черный пакет от фотобумаги с пачкой хорошо исполненных и отпечатанных на агфовской бумаге снимков. Это были летние, как говорят, дачные фотографии семейства Фиты: сам, его жена, сын с невесткой и внуки.
— Хорошие снимки, — сказал, перебирая их, Зуйков.
Она кивнула, глаза ее наполнились слезами.
— Анатолию Ивановичу понравились?
— Да. Не все, правда, несколько штук он порвал.
— Что так?
— Не знаю.
— Порвал и выбросил?
— Да.
— А какие?
— Он мне не показал. Изорвал и все. Я даже обиделась, а он сказал: «Барахло».
— Куда же он выбросил?
— Не помню.
Больше смотреть тут было нечего. На самой столешнице, кроме стопки чистой бумаги, ничего не было. Зуйков хотел было уже встать, но наклонился, заглянул под стол. В это время внизу позвонили в дверь.
— Я спущусь? — не то спросила, не то сообщила женщина.
— Да, пожалуйста, — сказал Зуйков. Под столом он увидел плетенную из пластиковых лент корзину для мусора. На дне ее что-то было. Он вытащил корзину. В ней лежали изорванные на очень мелкие кусочки фотографии. Взяв со стола лист бумаги, Зуйков завернул их аккуратно и сунул в карман пиджака, в другой положил ключи, найденные в шкатулке, в боковой карман сунул блокнот. Вышел, поразмыслил, и на всякий случай дверь опечатал.
Спустившись вниз, услышал голоса в прихожей. Жена Фиты сказала: «Спасибо большое, Аркадий Ильич, все у меня есть». — «Смотрите, если что надо, не стесняйтесь, мы с женой всегда рады будем помочь».
Увидев вышедшего Зуйкова, жена Фиты сказала:
— Это наши соседи по даче. Вот Аркадий Ильич последним в тот вечер и видел Анатолия Ивановича.
— Да-да! — как-то гордо сказал сосед. Это был человек лет семидесяти, в синих спортивных брюках, в такой же блузе, поверх которой надета теплая куртка, и в кедах.
— Если вы не прочь, мы побеседуем, а, Аркадий Ильич? — предложил Зуйков.
— Бога ради! — откликнулся сосед.
— Евдокия Федосьевна, а вы не знаете, кто делал фотографии? — спросил Зуйков.
— Почему же не знаю? Корреспондент телевидения Желтовский, они были хорошо знакомы с Анатолием Ивановичем, приятный, веселый человек.
— Он хороший мастер, — кивнул Зуйков, думая о своем. — Ну что ж, Евдокия Федосьевна, я на первый случай вроде закончил. Вы уж извините, служба такая. Да, комнату наверху я все же опечатал. Может еще раз придется заглянуть, не обессудьте.
— Что уж теперь…
Попрощавшись, Зуйков вышел вместе с соседом, остановились за воротами дачи.
— Так где вы видели Анатолия Ивановича последний раз? — спросил Зуйков.
— В тот вечер, пожалуй, уже была ночь, начало двенадцатого, я пошел прогулять своего спаниеля. Маршрут у нас с ним один: от нашей дачи, вниз по дороге до шлагбаума, оттуда назад. Когда возвращались, я и встретил Анатолия Ивановича, почти у шлагбаума, он трусцой спускался вниз, к станции. «Куда спешите, сосед?» — спросил я. — «Прогуляться перед сном», не останавливаясь сказал он. — «Что ж на станцию? Идемте по лесу», предложил я. «Извините… Я… пробежечкой… А вы с собачкой… оно долго», — ответил и ушел или убежал, как хотите. Меня удивила его нелюбезность и торопливость. Уже поднявшись наверх, к лесу, я оглянулся и увидел, что он уже на платформе на Москву обменивается рукопожатием с каким-то человеком.
— А вы могли бы его описать? — спросил Зуйков.
— Что вы! Темно ведь было. Разве что точно видел, что он гораздо ниже Анатолия Ивановича, а у нас с Анатолием Ивановичем рост один: 178 сантиметров. А тот ему едва до плеча доставал.
«Значит тот человек не высок, где-то метр шестьдесят пять-шестьдесят восемь», — отметил про себя Зуйков.
— Вот, пожалуй, и все, — сказал сосед.
— Что ж, спасибо, Аркадий Ильич, — протянув руку, Зуйков попрощался и пошел к «Волге», припаркованной у штакетника.
— Куда едем, Антон Трофимович? — спросил шофер.
— На работу…
Поднявшись к себе и сняв пальто, Зуйков первым делом извлек из карманов ключи, блокнот и завернутые в бумагу клочки разорванных фотографий. Он высыпал их на стол и попытался сложить из цветных разрозненных мозаичных кусочков что-то цельное, понятное. Но ничего не получалось. Он сгреб их и высыпал в конверт. Затем взялся за блокнот, тщательно перелистал его страничку за страничкой. В итоге он выписал на отдельный лист бумаги семнадцать номеров телефонов. Они были разнесены Фитой по алфавитным страницам, но нигде не указывалось, чьи они. Видимо, Фита знал их принадлежность, что говорило о том, что номера эти были для него значимы, помнил по цифрам, кому они принадлежали. Номера были шестии семизначные. Первые явно не московские, вторые могли быть и московскими, и других городов, как России, так и иных государств СНГ. Все это предстояло выяснить. Зуйков позвонил, вызвал сотрудника.
— Постарайтесь установить принадлежность этих телефонов, — сказал Зуйков, когда тот вошел, и отдал ему бумажку. — В этом конверте разорванные фотографии, отдайте экспертам, пусть попробуют сложить…
Затем он позвонил в приемную Фиты. Ответил женский голос:
— Слушаю, приемная.
Назвавшись и представившись, Зуйков сказал:
— Мне нужна Ада Георгиевна.
— Я Ада Георгиевна.
— Ада Георгиевна, хотел бы с вами повидаться.
— Завтра годится? — спросила она.
— Хорошо бы. В какое время?
— Давайте после четырех. Скажите, куда приехать.
Он попросил ее приехать к половине пятого, сказал куда и где получить пропуск…
К концу рабочего дня вошел сотрудник.
— Садитесь, — предложил Зуйков. — Ну что?
— Из семнадцати номеров четыре шестизначных. Принадлежность установить практически невозможно. Из оставшихся тринадцати — девять московских, остальные — загадка, они могут быть во многих городах на территории бывшего СССР, где семизначная система.
— Это я без вас понял, — буркнул Зуйков. — Ладно, давайте московские.
— Два номера — это служебный и домашний телефоны генерала, — он назвал знакомую Зуйкову фамилию высокого чина из МВД. — Один телефон бывшей госдачи ЦК КПСС, последний телефон принадлежит посольству Ирана.
— Кто сейчас хозяин дачи ЦК КПСС?
— Не знаю.
— Выясните! Дальше!
— Еще один — домашний некой Ады Георгиевны Голодышиной.
— Дальше!
— На страничке с буквой «Я» телефон какого-то Якимова Рудольфа Петровича. Еще один квартирный — Жигалова Олега Олеговича. Есть еще телефон какой-то Скорино Евгении Францевны.
— Все?
— Да.
— Хорошо. Установите, кто такие Якимов, Жигалов, Скорино.
— Теперь фотографии, товарищ полковник, — он достал из папки три плотных листа бумаги, на которых были наклеены, собраны воедино кусочки, сложившиеся в три фотографии. — Получилось не очень. Многих фрагментов не хватает, есть пробелы и там, где верхняя пленка отделилась от основы. Основа есть, а самой пленки с изображением нет, видимо, уничтожали фотоснимки с большим рвением.
Зуйков рассматривал снимки. На двух он нашел Фиту, еще каких-то двоих людей, на третьем возник в полуоборот еще один с рыжими волосами. Зуйков узнал: все эти люди были на похоронах Фиты. На фотографии они стояли то ли в вестибюле, то ли в холле на фоне какого-то киоска, возможно, сувенирного — виднелись на витрине зажигалки, игральные карты, бижутерия. Все это Зуйков рассматривал через лупу, но полное представление составить не мог многих фрагментов действительно не хватало, и куда они подевались, ломать голову не имело уже смысла.
— На какой бумаге отпечатаны эти фотографии? — спросил Зуйков. — На «AGFA», на обороте есть фирменные знаки.
«Скорее всего и эти снимки делал Желтовский», — подумал Зуйков, вспомнив, что те, дачные, семейные, сделанные Желтовским, тоже на этой бумаге.
— Установите нынешних владельцев дачи ЦК КПСС.
Зуйков посмотрел на часы, было без восемнадцати шесть. Он позвонил в приемную Фиты. Трубку сняла Голодышина.
— Ада Георгиевна, простите, беспокою еще раз. Это Зуйков. Скажите, пожалуйста, какие у Анатолия Ивановича были служебные телефонные справочники?