дежурную часть ГАИ, объясните, что к чему. А Вам, Глеб Иванович, в понедельник, поскольку сегодня пятница, нужно бегом тоже в ГАИ к капитану Воронжеву, — и уже подойдя к машине, добавил: — У Глеба Ивановича язва желудка, бывает, кровоточит, потому лежать на нарах и хлебать тамошнюю пищу вредно, а лучше явиться с повинной. — Ты едешь или остаешься? — спросил он у Рубена.
Тот посмотрел на Брустина.
— Езжай, езжай, Рубен, я теперь сам управлюсь. Спасибо, — сказал Брустин. И когда Рубен и лейтенант уехали, молча смотрел как Сытников запирает гараж, о чем-то напряженно думал, затем резко вдруг бросил Сытникову:
— Садитесь в машину! Едем в Матвеевскую!
Сытников вздрогнул от неожиданности, стоял, как вкопанный.
— Вы что, оглохли?! В машину!
— А если?..
— Никаких «если»!
Сытников понуро поплелся к «Москвичу», в глубине души уверенный, что в той квартире в Матвеевской уже никого нет…
С утра Зуйков названивал по телефону, который он обнаружил в блокноте Фиты, и который, как он теперь уже знал, был установлен на бывшей госдаче ЦК КПСС. Но трубку никто не снимал. Звонил Зуйков туда раз десять до обеда и после.
Около трех пришел сотрудник и сообщил:
— Владелец одного из телефонов Жигалов Олег Олегович — подполковник в отставке, бывший заместитель командира спецотряда «Молния».
Зуйков понял, о чем речь, он знал, какие деликатные задания выполнял этот отряд.
— Кто такой Якимов установить не удалось, — продолжал сотрудник. — Я ездил туда, дверь квартиры заперта, соседи говорят, что квартира почти постоянно пустует.
— Оставьте мне адрес этой квартиры, — велел Зуйков.
— Скорино Евгения Францевна…
— О ней я все уже знаю, — перебил Зуйков.
— Бывшую дачу ЦК КПСС арендует фирма «Улыбка».
— Что за фирма?
— Средненькая, производит разное для стоматологии. Глава фирмы Батров Евсей Николаевич.
— Батров?! — Зуйков вспомнил: в письменном столе Фиты коробочка, в ней дорогие часы-хронометр швейцарской фирмы «Лонжин», на обороте, на крышке выгравировано «Дорогому Анатолию Ивановичу в день пятидесятилетия от Евсения Николаевича». — Нужно вот что: под удобным предлогом, может через налоговую службу, в общем подумайте сами, но глубоко проверить эту «Улыбку». Пока все, можете идти.
Когда сотрудник вышел, Зуйков подумал: «Средненькая фирма, каких в Москве сотни, и вдруг отхватила бывшую госдачу ЦК КПСС. Каким образом? Явно, без протекции не обошлось. Кто же посодействовал? На каком уровне?!»
К половине пятого, как и условились, пришла секретарша Фиты Ада Георгиевна Голодышина. Зуйков сразу отметил аккуратность, добротность и некрикливость ее одежды, ухоженность волос и едва заметный макияж. Было ей чуть за сорок. Он помог ей снять пальто, повесил его на плечики в свой шкаф и пригласил сесть в кресло, сам устроился напротив, а не за столом. Сразу сказал:
— Ада Георгиевна, я не верю, что Анатолий Иванович был убит. Ну, скажем почти не верю. Скорее — самоубийство. Значит, мне нужно доказать и первое, и второе.
— Чем я могу помочь?
— Не заметили ли вы каких-либо изменений в его настроении в последнее время? Не стал ли он раздражителен, нервозней, несправедливей. Я имею в виду, не срывал ли он на подчиненных свое дурное настроение, отнюдь не вызванное какими-нибудь неполадками на работе? Вы поняли, что я имею в виду.
— Я поняла. Нет, все, как обычно. Если и срывался, то по конкретному поводу… Я просмотрела телефонные справочники, как вы и просили. Указанных вами фамилий — Жигалов и Якимов не нашла.
— Ему по должности положена дача. Где она расположена?
— У него госдачи не было, отказался, сказал: «Мне хватает забот со своей собственной».
— Давайте мы с вами пройдем в другую комнату, я покажу вам видеофильм, это похороны Фиты. А вы мне назовете тех, кого опознаете. Хорошо?
— Если надо…
Все было приготовлено загодя: кассета в видеомагнитофоне, монитор включен. Они сели рядом. Зуйков взял пульт, нажал кнопку «Play». Поплыло изображение. Голодышина стала называть фамилии, должности. Это были в основном чиновники разного ранга, так или иначе связанные с Фитой по работе — замминистры, председатели Госкомитетов, члены Госдумы, два или три высоких чина из Министерства обороны в штатском. Все эти люди у Фиты бывали часто. Что ж, ничего необычного.
— Вот этих троих я не знаю, видите рыжеволосый и двое по бокам, но дважды они приходили к Фите.
Зуйков остановил движение пленки кнопкой «пауза».
— Давно?
— Один раз, кажется, летом, второй недавно, перед его командировкой во Францию. Рыжеволосый был один раз перед Францией.
— Как они попали к Фите? Записались на прием? Ведь у него есть специально отведенные для приемов дни. К нему не так просто попасть. Как они назвались вам, представились?
— Они пришли в неприемный день.
— Оба раза?
— Да.
— И вы их сразу пустили к нему?
— Нет. Через две-три минуты, после того, как они вошли в приемную, Анатолий Иванович тут же вышел им навстречу и увел к себе.
— Вас это удивило?
— Нет. Раз он так сделал, значит так нужно было. Удивляться поступкам начальства в мои функции не входит.
— Скажите, Ада Георгиевна, комитет ваш имел какие-нибудь деловые отношения с фирмой «Улыбка»? Через ваши руки проходят сотни документов, где-нибудь это забавное название фирмы попалось бы вам на глаза.
— Нет, ни разу.
— Он часто ездил во Францию?
— В этом году трижды. Раз — с парламентской делегацией и дважды в командировку.
— По каким вопросам?
— Этого не знаю.
— Ада Георгиевна, накануне смерти Фиты вы вечером, около одиннадцати, звонили ему? В связи с чем так поздно?
— В такое время я ему вообще никогда не звонила. И в этот вечер не звонила. Тем более, что была на концерте.
— Что ж, Ада Георгиевна, большое вам спасибо.
Они вернулись в его кабинет, он помог ей надеть пальто.
— Я вызову машину, чтоб вас отвезти, — предложил Зуйков.
— Спасибо, не нужно, мне еще надо в магазины.
Зуйков отметил ей пропуск и проводил до лифта.
Когда она ушла, Зуйков подумал: «Что ж, высоко вы летали, Анатолий Иванович. Да вот только куда и как залетели, что пустили себе пулю в висок? И кто эти двое с третьим — рыжим, — которых вы самолично встречали и препровождали к себе в кабинет в неприемные дни?.. Встреча и время ее вроде были обусловлены? Без участия секретарши?..» Он снял трубку, позвонил на дачу Фиты. Ответила жена.
— Евдокия Федосьевна, простите за беспокойство. Это Зуйков. Я хотел бы к вам завтра подъехать, есть еще несколько вопросов. Я понял… Вы уж извините… Хорошо, значит к десяти.
Затем он снова позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС. И опять телефон не отвечал. Следующий звонок он сделал Евгении Францевне Скорино, но и тут никто не снял трубку. И последний звонок — прокурору.
— Леонид Степанович, здравствуйте. Это Зуйков.
— Здравствуйте, Антон Трофимович.
— Как у вас с делом Фиты?
— Будем закрывать. Стопроцентное самоубийство. У вас что, есть сомнения, что-нибудь новое открылось?
— Ничего особенного… Обыск повторный у него на даче не был?
— Был.
— Что-нибудь нашли?
— Абсолютно ничего. А вы не собираетесь закрывать? — спросил прокурор.
— Еще повременю немного, — ответил Зуйков.
— Зряшная трата времени, но это уже ваше право.
— Я мог бы приехать посмотреть дело?
— Приезжайте. Я скажу следователю, который вел дело. Запишите фамилию, — прокурор продиктовал.
— Спасибо. Я часам к двенадцати заскочу.
— Милости прошу…
Вечером, уже из дому, Зуйков еще раз позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС и Евгении Францевне Скорино. В обоих случаях результат был один — никто не ответил…
Дом по адресу в Матвеевской Сытников нашел не без труда. Это было двухэтажное кирпичное здание барачного типа.
— Второй этаж, квартира, кажется, первая справа, — пробурчал Сытников… Мне-то что теперь делать?
— Убирайтесь отсюда вон, — произнес Брустин, и не оглядываясь, вошел в подъезд, где было сумеречно и воняло кошками и мочой. Приблизился к двери, прислушался. Раздавались голоса, по радиоточке играла музыка, и ему удалось лишь разобрать отдельные слова: «бензин», «завтра», «вечер»… А между тем разговор там происходил важный:
— Ну что мы тут, как псы поганые на цепи! — сказал рябой Лащев. Сколько можно! Не выйти никуда!
— А что делать? Сидеть и ждать звонка. Это уже не Артур будет звонить из Риги, а здешние, московские. Сидеть и ждать, покуда сообщат, что «клиент» наш вернулся.
Помолчи. Затем Лащев сказал:
— Слушай, а что если нам все-таки смотаться в Ростов, свалить с рук «тачку». Это ж два дня! Туда «семеркой», обратно самолетом!
А если в самые эти два дня вернется «клиент» и нам позвонят?
— Как-нибудь отбрешемся. Давай, Мартин. В машине полный бак, завтра я смотаюсь на такси или на «леваке», залью еще две канистры и ночью покатим. По сути нас не будет один день. Ничего не случится, — уговаривал рябой.
Виксне молчал, раздумывал. В том, что говорил напарник, резон был: избавиться от «семерки». Потом, после выполнения «заказа», это будет сложнее — мотать в Ростов. Надо будет отсюда сразу же рвать когти за границу, — в Латвию, домой.
— Ладно, — вздохнул Виксне…
Но Брустин не слышал этого разговора, он уже спустился вниз, стоял у подъезда, смотрел по сторонам. Машины не было, ни «семерки», ни какой-либо другой. «Москвич» свой он поставил метрах в тридцати, и сейчас сидел в нем, окоченев, следил за подъездом. Было около полуночи, когда он решил ехать домой.
Съев кусок холодного мяса из супа и попив горячего чая, немножко согрелся. Затем взял фонарь, широкий кухонный нож, спустился в подвал, где шли коммуникации, прошлепал по натекшей из труб воде, отыскал нужный стояк. За ним была ниша, прикрытая кирпичом, заделанным гипсом. Расколупав ножом гипс, Брустин, обламывая ногти, вытащил плотно подогнанный кирпич, сунул руку в нишу и извлек сверток в целлофановом мешочке. Вернувшись, он сел за стол, достал из мешочка сверток, стал разворачивать старые пожелтевшие газеты. На одной из них было напечатано: «Колхозники р