— Огромное спасибо! — искренне поблагодарил я, зная падкость на подобные безделушки тех, кому придется их дарить…
Мы допили кофе. Счет оплатил Кнорре. Мы вышли, тепло расстались, договорившись поддерживать связь…
Дома я подытожил: Кнорре, конечно, темнил, что вдруг ему понадобилась особая белая глина из Белояровска для унитазов и бидэ. Раньше обходился, и неплохо. Так в чем же дело? Темнил и я: никто из «Экспорттехнохим» никакими чартерными рейсами не летает в этот Белояровск, и, тем более никто не будет гнать машину за какой-то глиной для меня. Я просто сообщу в свою гнусную контору, что вышел на Кнорре и что ему понадобилась белая глина. Они там на уши встанут, в зубах припрут из Белояровска центнер глины, чтоб затем доставить мне в Париж первым же рейсом «Аэрофлота» это дерьмо. Дерьмо ли?..
6. ПАРИЖ. ЖЕЛТОВСКИЙ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
Я, Желтовский Дмитрий Юрьевич, мужик крепкий, мне 38 лет, но вчера перебрал, и башка все еще чужая. Сейчас пивка бы поправиться, а то в самолете нахлебался воды, только мочевой пузырь дразнил. Видок, наверное, у меня, как у бомжа, пардон, как у клошара, я же в Париже. Даже консьержка посмотрела на меня подозрительно, когда я двинулся вверх по лестнице к квартире моего приятеля и коллеги Поля Берара.
Поль живет на третьем этаже, марши длинные, крутые, даже я сопел, и когда Поль открыл дверь, я первым делом спросил:
— Когда поменяешь квартиру, где будет лифт? Ты, наверное, пока доведешь по этим ступеням очередную красотку, успеваешь кончить?
— Заходи! — засмеялся он, хлопнув меня ладонью по груди, забирая мою дорожную сумку и видеокамеру «Панасоник» самой последней модификации, за которую я отвалил в Эмиратах столько, что и сейчас, когда вспомню, начинаю икать. — От тебя смердит, лезь в ванну, пока будешь отмокать, я приготовлю поесть, — сказал Поль.
— Пива! — выдохнул я.
— Будет. Потом…
Я сидел в ванне, действительно отмокал, отходил, на кухне чем-то гремел Поль. Мы знакомы уже семь лет. Репортер он первоклассный, в деле и просто в жизни надежный, что нынче редкость. Он один из немногих, пожалуй, кого я не «одолжу» никому ни за какие посулы, ни за какие бабки-баксы-шмаксы. Мы оба любим свое дело, как запойные. Тут азарт, а бабки потом. Если дело делаешь профессионально, а не стежками из гнилых ниток — бабки будут, и немалые, но все равно они текут у нас с Полем меж пальцев, как вода. Мы оба холостые, и оба непрочь пожить в свое удовольствие. Приезжая в Москву, Поль живет у меня на даче, он любит Подмосковье зимой: снег, мороз, лес вокруг, лыжи… Сейчас мы с ним задумали одну интересную темку. Тут копать и копать! Кубометры дерьма надо перелопатить. А дерьмо — это человеческие судьбы, у каждого своя. Вот в этих кучах надо найти жемчужинки, они, правда, тоже из дерьма, но для нас с Полем — жемчужинки, поскольку мы с Бераром имеем общую точку зрения: в жизни у каждого человека не может не быть чего-нибудь такого, что хотелось бы скрыть, забыть навсегда. Каждый совершает в жизни нечто постыдное или опасное, что не подлежит огласке, хоть разок, а вляпается: из-за бабы, из-за денег, из-за желания сделать карьеру, да мало ли всяких соблазнов! Вот это и есть наши с Полем Бераром жемчужины. Он будет добывать их здесь, а я в России нанизывать на отечественную ниточку. В каком месте искать-лопатить навоз мы уже определились. Правда, мое останкинское начальство не знает об этом, сюда в этот раз я послан вовсе за другим, за пресным видеосюжетом о конкурсе фольклорных коллективов, из которого только я и смогу сделать что-нибудь не снотворное…
Я натянул толстый махровый халат Поля и босой протопал на кухню. Батарея банок с пивом стояла уже на столе, мы сели обедать-ужинать.
— Ты за каким чертом прилетел? — спросил Поль.
— На фестиваль-конкурс фольклорных танцев.
— Сочувствую. Вот что такое служить! — поддел Поль.
— А что у тебя, стрингер?[5]
— Одного зацепил в Марселе. След ведет вроде в Мурманск. Но сорвался с крючка, сукин сын: внезапно помер от инфаркта.
— Сволочь!.. А почему в Марселе?
— Мне подсказали парни из тамошнего телевидения, вот я и ринулся на живое.
— А здесь, в Париже, что?
— Прощупываю нескольких мелких и средних.
— Тут времени на поиск жалеть не надо. Конечно, в том случае, если ты прижмешь кого-нибудь, кто располагает достоверной информацией и отпасуешь ее мне, а уж в России я им суну твоего ежа под одеяло… В общем ты будешь Ариадной, дашь мне ниточку, а я пойду в лабиринт, убью Минотавра и по этой ниточке вернусь назад.
— Смотри, Тесей, чтоб Минотавр тебя не загрыз… Пива еще хочешь?
— Нет, спасибо.
— Тогда идем, кое-что покажу.
Мы прошли в его кабинет. Здесь, как всегда, был бардак, на письменном столе, где стоял компьютер, валялись книги, папки, видеои аудио кассеты, на полу у полок тоже кучей книги, газетные подшивки. Но я знал, что в этом хаосе Поль разбирался лучше, чем автомобилист у азбучной дорожной разметки.
Он включил компьютер. Побежали зеленоватые строчки, извлеченные памятью машины из банка данных. Пока они менялись на экране, я успевал прочитать фамилии, имена, конфиденциальную информацию об этих людях за многие годы, места их нынешней службы и прежней на протяжении пятнадцати-двадцати лет. Что ж, это была хорошая рыба, но покуда она еще безмятежно плавала, а нам предстояло загнать ее в сеть…
— Пройтись не желаешь? — спросил Поль, когда мы закончили.
— Нет. Устал.
— Ляжешь в кабинете, — Поль принес мне постель, освободил диван от книг, журналов. — Сегодняшние газеты дать?
— Давай.
— Если захочешь мороженое, возьмешь в холодильнике.
Я постелился, лег, взялся за газету, потом пошел на кухню за мороженым. Это было мое любимое неаполитанское с ванилью в упаковке из красной фольги, с черной надписью «Мико». Сожрав его, я почитал еще немного и заснул. Мне приснилось, что я снова лечу, но почему-то не в лайнере, а в шумном вертолете, внизу какой-то пляж, голые девки загорают, рядом со мной в пилотской форме этот парень, с которым я сегодня летел в Париж, как его… кажется, Перфильев, он открыл две больших сумки, одна набита доверху банками с пивом, другая полна «Мико», дымятся куски сухого искусственного льда, дым заволакивает кабину, Перфильев что-то кричит, но я не слышу…
7. ПАРИЖ. ПЕРФИЛЬЕВ — КНОРРЕ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
Глина из Белояровска прибыла через пять недель. За это время я и Кнорре не звонили друг другу, не виделись. Он, возможно, был занят или из вежливости, чтобы не докучать, не показаться навязчивым и соблюсти чувство собственного достоинства: как ни как — глава фирмы; я же не хотел торопить «роды», ибо преждевременные, они иногда кончаются плохо. «Если получу для него глину, — наверстаю», — рассуждал я. И вот она у меня в офисе — в ящике, укрытая мокрой полиэтиленовой пленкой. Я позвонил ему, назвался секретарше, она соединила:
— Месье Кнорре, вы можете прислать машину за глиной, — сообщил я ему коротко.
— Не может быть! — воскликнул он.
— Иногда и мы выполняем свои обещания, — засмеялся я, — хотя худая слава о нашей несолидности и необязательности зачастую справедлива.
— Когда я могу забрать ее?
Я назвал ему время, когда в офисе уже никого не будет, кроме меня.
— Я хочу компенсировать людям, занимавшимся глиной, их расходы. В какой форме это возможно сделать? — спросил он.
Конечно, я мог бы великодушно отвергнуть это предложение, тем более, что доставка глины не стоила никому, кроме государства, ни копейки. Однако подобный отказ мог насторожить Кнорре: с чего бы его так благодетельствовали. Естественней, когда подобные услуги, связанные в его представлении с издержками, в какой-то форме оплачиваются. Поэтому я ответил:
— Это вы решите сами…
На следующий день он прислал фургончик «тойота»; шофер и рабочий в каскетке с надписью «Орион» забрали ящик с глиной, а мне в кабинет внесли четыре картонные коробки.
— Патрон сказал, что это вам, — сообщил шофер.
В коробках находились красивые кофейные и чайные сервизы на шесть персон. В былые времена я, разумеется, все это по приезде в отпуск в Москву презентовал бы своим начальникам, ох, как они любят такие знаки «внимания», бурчат при этом: «Ну что ты, Павел! Зачем было так тратиться… Ну, спасибо тебе». Нынче же в надежде на то, что через год я с ними расстанусь на веки вечные, я твердо решил: никаких взяток засранцам в лампасах и без от меня больше не будет. Хватит!.. Найду более полезное применение этим сервизам. Хотя бы тому же Лебяхину, на которого я имел виды, если все получится так, как я рассчитал…
С этой поры мои отношения с Иваном Кнорре пошли по нарастающей. Еще через три недели он отправился в Россию, чтобы заключить контракт с Белояровским карьером, видно глина очень подошла ему. Я связался с Москвой, чтобы мои хозяева обеспечили эту поездку: избавили Кнорре от волокиты, от чиновников-взяточников, которые будут отфутболивать один к другому бумаги, вымогая мзду. Я был уверен, что негласное вмешательство-покровительство моего ведомства уберет все препятствия с дороги Кнорре к заветной глине. Проворачивать эти фокусы мы умеем…
Вернулся Кнорре в прекрасном расположении духа, поездка прошла успешно: выгодный контракт был заключен, первые поставки намечались через месяц. Я про себя ухмыльнулся: тут уж мои проследят, чтоб все шло без сучка и задоринки…
Мы стали видеться чаще, я чувствовал, что он признателен мне, даже как-то деликатно подчеркивал это. Прогуливаясь по вечернему Парижу, мы заглядывали то в одно, то в другое бистро выпить по кружке пива или по стаканчику божеле, иногда обедали вместе. Как-то по дороге зашли в небольшой ресторан «Пуларка» на 8, рю Жан Жака Руссо.
— Выбирай, — сказал он, протягивая меню, на котором было написано: «Цыпленок» желает вам хорошего аппетита и говорит: «Здравствуйте!»