— Коль уж «Цыпленок» так печется о нашем аппетите, давай и возьмем пуларку, — засмеялся я.
— Что будем пить? — спросил он.
— Ничего. Обойдемся этим, — кивнул я на дежурно стоявшую на столе литровую бутылку розового легкого столового вина.
Ели мы не спеша, беседовали.
— Я ведь одинок, знаешь, — вдруг сказал он. — Семьи нет. Так сложилось. С сестрой вижусь очень редко, у нее своя семья, свои проблемы. Да и не принято здесь, как у вас, часто общаться без дела. Иногда, когда уезжаю отдохнуть куда-нибудь к морю на неделю, дней на десять, беру с собой Натали. Ты ее видел, хорошая девочка, — он обращался ко мне на «ты». — Как ни странно, близких друзей у меня тоже нет, хотя я и не бирюк. Для дружбы, видимо, нужно что-то такое, чем я, наверное, не обладаю.
— А с женщинами?
— Есть подруга, Леони, мы живем уже год, моложе меня на восемнадцать лет, знает, что я не женюсь на ней. Но ее устраивает такой вариант, работает художественным редактором в журнале мод. Умна, образованна, любит музыку. Кстати, сказала, что в конце месяца повезет меня в Шартр. Там в Нотр-Дам для каких-то важных гостей будет небольшой органный концерт. Если хочешь, возьмем тебя.
— Я не знаток органной музыки, — сказал я…
В Шартр я, конечно, поехал. Машину Кнорре вела его подружка Леони тощая, плоскогрудая и некрасивая брюнетка с гладко расчесанными до плеч волосами. Но под высоким бледным лбом светились умом и живостью неожиданные для брюнеток светло-синие глаза, они-то и делали Леони красивой. По дороге она сказала, что обычно в соборе не концертируют, лишь в редких-редких случаях, по просьбе каких-нибудь заезжих иностранных знаменитостей. Доехали мы за сорок минут.
Гигантский Нотр-Дам де Шартр возвышался над городом. Уже стемнело. Входя под необъятные своды собора, я с каким-то сладким ужасом подумал, что впервые нога человека ступала сюда восемьсот лет назад. В соборе было полутемно, прохладно, от многовековых плит и стен тянуло, как мне показалось, сыростью, сырыми показались и скамьи, установленные только при Лютере и кальвинистах, до этого прихожане стояли и ползли на коленях. Слушателей, кроме нас троих, оказалось человек пятнадцать-двадцать. Концерт начался неожиданно, откуда-то с немыслимой высоты, где сидел органист, как с небес опустилась неземная могучая музыка, заполнившая каждый уголок, каждую щель собора. Длился концерт около часа. Обратно мы ехали молча, каждый думал о своем: не знаю, о чем Кнорре и Леони, а я о том, что уже начало лета, скоро период отпусков, Кнорре и Леони, как и большинство парижан, уедут из города; это для меня плохо, я ощущал, что мое главное дело незаметно начало двигаться не вперед, а по замкнутой колее круга…
Я невинно спросил:
— Когда вы и куда едете отдыхать в этом году?
— Я, видимо, поеду одна, в Грецию. Ив не может, у него какие-то дела на весь сезон.
— Что так? — повернул я голову к Кнорре.
— Мне придется торчать все лето в Париже, — не объясняя, ответил он.
Меня это, понятно, обрадовало…
Леони уехала в середине июня. Мы с Кнорре по-прежнему часто виделись, иногда вместе посещали в субботу или в воскресенье утренние литургии в церкви…
Потом незаметно пришел август, надо было что-то предпринять, чтоб моя дружба с Кнорре и Леони не кончилась прогулками, сидениями в ресторанчиках и слушанием органной музыки. Я знал от своих в Москве, что три трейллера с глиной Кнорре получил, ждал последний — четвертый. И я решил прибытие его притормозить, чтобы, возможно, этим вызвать его на разговор о фирме «Орион» и, если удастся, сделать осторожный шажок к засекреченной лаборатории. Я знал, что фирма где-то в районе вокзала Сен-Лазар. И однажды вечером я позвонил Кнорре, сказал, что нахожусь по делам недалеко от него, не встретиться ли, чтоб выпить по кружке пива. Он согласился, назвал небольшое кафе.
В Париже было еще знойно, город опустел, лишь стайками бродили туристы-японцы, обвешанные фотоаппаратами и маленькими видеокамерами. К вечеру от зданий, от мостовых исходил тугой теплый воздух. Свет фонарей падал на плиты тротуаров сквозь шевелившиеся листья деревьев, и казалось, что покачиваются сами плиты, отчего немножко кружилась голова. Недалеко от площади Клиши над дверью старого узкого дома висела кустарная надпись «Секс-шоп». Две молоденькие проститутки в коротких кожаных юбчонках торчали у двери, боязливо озираясь по сторонам — в этом районе их промысел был запрещен. Рядом в небольшом скверике, жадно поглядывая на девок, о чем-то спорила, размахивая руками, группка арабов. Понаблюдав эту охоту, я миновал рю Амстердам и направился к кафе. На его стеклянной витрине мелом было написано меню и цены. Я занял столик в углу, чтоб видеть через окно улицу и входную дверь. Минут через пять вошел Кнорре. Мы взяли холодного пива и с удовольствием залпом опорожнили по полкружки.
— Что нового? — спросил я, облизывая пену с губ.
— Новости поставляете вы мне, — раздраженно ответил Кнорре.
— В каком смысле?
— Меня многие отговаривали иметь с вами дела.
— Что так? — вроде удивился я внезапной перемене его настроения.
— Контракт не соблюдается. Сроки. Затянули.
— Может и впрямь не стоило связываться с этой глиной? У нас ведь сейчас бардак, перестройка.
— Нужда заставила.
— И фирма из-за этого простаивает? — спросил я.
— Чушь! Что ты знаешь о фирме?!
— Ничего, — улыбнулся я.
— Я тебе покажу мою фирму. Хочешь?
— Как-нибудь, если будет время. А когда по контракту должна была быть последняя поставка глины?
— Еще в конце июня, — он странно взглянул на меня.
— Что от Леони слышно? — перевел я разговор в иное русло.
— Она на Кипре. Все в порядке… Я дважды звонил в Белояровск. Дозвониться туда немыслимо. Другая Галактика. Отправил три факса — в ответ молчание. Ты бы не мог мне помочь? — вдруг спросил он.
— Надо подумать, — ответил я.
— Вот и думай.
Он был явно раздражен и, пожалуй, взбешен. Таким я его не видел.
— Во вторник позвони мне, — сказал я. — Может что-нибудь и придумаю через парней из торгпредства…
Мы посидели с полчаса, выпили еще по кружке.
— Пора, — сказал он…
Во вторник он позвонил:
— Ну, что?
— Мне пообещали сдвинуть с места твой трейллер с глиной, — сказал я.
— Посмотрим, на сколько ты могуч. Так что, хочешь посетить мою фирму?
— Разве что в пятницу, буду посвободней, — ломался я, хотя сам сгорал от желания скорее там оказаться.
И в пятницу я поехал на «Орион». Пятиэтажное, буквой «П» здание заводского типа. Сам офис находился в левом крыле. Часа полтора Кнорре водил меня по цехам. Дело было действительно поставлено с размахом, на самом современном технологическом уровне, уж в этом-то я, как инженер-химик, толк знал. Нигде не воняло, не дымило, не капало. Синие халаты, синие комбинезоны, синие шапочки, чистота, целесообразность в компановке оборудования, в работе всех служб. Потом мы поднялись лифтом на четвертый этаж, и Кнорре повел меня по коридору с десятком дверей по обе стороны, на которых висели таблички с названием лабораторий, компьютерно-проектировочного зала. Там, где у нас торчат кульманы, тут электроника. Все впечатляло. «И это, — думал я, — чтоб делать всего лишь унитазы и прочую сантехнику! Но потому все это и конкурентоспособно. И по дизайну, и по чистоте расцветок, и по вкусу художников, придумывавших узоры, форму и цвета для облицовочных плиток…»
Мы подошли к концу коридора, где он поворачивал в правое крыло здания. И тут в торце я увидел дверной проем глухой двери: вместо нее сдвижная дверь-решетка, за нею охранник и еще небольшой коридор тоже с дверями по обе стороны. Охранник в форме, но не ажана и не жандарма, какая-то мне незнакомая, скорее всего из спецслужбы фирмы «Орион», сбоку висела кобура с пистолетом. Я невольно задержался, понимая, что это и есть место, где упрятаны мои надежды, которые оберегает от меня верзила с пистолетом на боку, беспардонно уставившийся мне в глаза.
— Пойдем дальше, — как бы пробудил меня Кнорре, указывая рукой вправо, за поворот перед решеткой.
— А туда нельзя? — как можно наивней спросил я, кивнув на охранника.
— Нельзя, — жестко ответил Кнорре.
— Секреты фирмы? — засмеялся я. — Но я же не конкурент!
— Как знать.
И в этом его «как знать» мне почудилась двусмысленность.
— Тут и замешиваешь нашу глину, — вроде шутя, спросил я.
— У меня все замешано на глине, — каламбуром ответил он.
Мы двинулись дальше, и оглянувшись на таинственный коридор, на одной из дверей я успел прочитать на табличке: «Лаборатория синтеза…»
Последний трейллер из Белояровска ему с моей помощью отправили через неделю. Я позвонил Кнорре, сообщил.
— Наконец-то! Спасибо тебе, — суховато ответил он…
Все, что произошло потом было похоже на иррациональный сон. Но это была явь, заставившая меня вспомнить афоризм одного мудрого польского писателя: «Прыгая от радости, смотри, кабы кто-нибудь не выхватил у тебя из-под ног землю…»
8. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Василий Кириллович Лебяхин «копал», а говоря языком прежней его профессии, «разрабатывал» фирму «Улыбка», ее главу Евсея Николаевича Батрова, его окружение, его настоящее и прошлое, выполняя поручение Перфильева. Возможности у Василия Кирилловича имелись. Человек предусмотрительный, он задолго до увольнения в запас на всякий случай кропотливо, по крохам, тайно и осторожно, поскольку доступа к первоисточникам не имел, стал собирать досье на разных людей — на бывшую негласную агентуру, стукачей, провокаторов. Одни на это пошли когда-то доброхотами в надежде сделать карьеру, других завербовали — лестью, посулами или угрозами. Большинству из них нынче уже за сорок и за пятьдесят: бывшие студенты и рабочие, комсомольские и профсоюзные активисты, аспиранты и инструкторы райкомов, инспекторы райисполкомов. Теперь уже заматеревшие, оклемавшись после сутолоки и переполохов перестройки и разобравшись, что к чему, ринулись они растаскивать в лоскуты государство, разделившись на «демократов» и «консерваторов». Особенно лихими оказались бывшие лидеры и работники центрального аппарата комсомола. Они уже не х