Тимур начинает расстегивать мою рубашку, и я его торможу, крепко вцепившись пальцами в запястья.
– Стой-стой. Ты что делаешь?
– Хочу тебя, – отвечает он сразу же, целуя ключицы и полушария груди, уже не прикрытые тканью рубашки.
– А если кто-то войдет? – шепчу, задыхаясь. Тимур не собирается останавливаться, и к этой секунде на мне не остается ни одной застегнутой пуговицы. Даже на брюках.
– Никто не войдет, Саша. Кроме меня, – хохочет он, стягивая ткань с моих плеч, отпуская совершенно идиотскую шутку. – Никто не войдет без стука, а если постучит, я попрошу прийти попозже.
– Тут хотя бы чисто? – сдаюсь, потому что сопротивляться нет сил. Никогда. И он знает это и абсолютно нагло пользуется.
– Конечно. Предоставить график уборки? – Он явно шутит, а я-то нет! Киваю ему и встречаю недоумение во взгляде. Ну что? Одно дело – дома в кровати, душе и даже на кухне, другое дело – в месте, где куча чужих людей. – Сашка, какая же ты… – улыбается он, впиваясь в мои губы, и я мигом забываю обо всех графиках уборки и обо всем на свете вообще…
Тимур сегодня особенно жадный, а я чувствую все гораздо острее. Пару раз из глаз даже непроизвольно катятся слезы от того, как сильно меня обдает этим коктейлем эмоций. Каждый раз с ним – сплошное сумасшествие, но сегодня это что-то особенное. Я словно сижу на электрическом стуле, меня коротит от каждого касания. И снова тяжело дышать, и снова невозможно собрать мысли в кучу, и опять и опять я шепчу его имя и признаюсь в любви, не в силах удержать все это внутри себя.
После секса он таки садится за документы, а я пытаюсь привести себя в порядок, а потом мы вместе едем ко мне домой, заранее договорившись переночевать сегодня именно здесь.
И в какой-то момент я ловлю себя на мысли, что Тимур разбил не только все мои стены, но и все глупые мысли. Я ведь и правда считала, что у меня просто нет времени на отношения, потому что мужчина всегда забирает львиную его долю и требует слишком много внимания. А по итогу все совершенно наоборот. Мне самой хочется давать ему это внимание, самой всегда мало. И нет никакой постоянной готовки или беготни за ним, как за ребенком. Это скорее он за мной, как за маленькой, бегает, заботится, волнуется. И готовим мы чаще всего вместе, или вообще он заказывает что-то, освобождая от этой необходимости.
Вот так просто он ворвался в мой мир, разрушил в нем все, что можно было, а на руинах построил что-то совершенно новое и прекрасное.
И так хорошо мне во всем этом, что даже страшно. А как быть дальше?
Я не могу отделаться от мысли, что обманываю его. Мне нужно признаться в том, что я не смогу забеременеть, ведь это важно… Если бы он не любил и не хотел детей, я бы так не переживала. Но в нашем случае это не дает мне покоя. Я ужасно чувствую себя, не открывая эту часть души. Я смогу. Обязательно. Когда-нибудь точно смогу…
Мы спим, как всегда обнимаясь, а утром снова едем в школу. Сегодня я пригласила детей и их родителей на экскурсию, чтобы все посмотрели, в каком прекрасном месте мы будем учиться. Еще мне нужно будет обсудить со всеми новое расписание, попросить всех рассказать в школах о наборе новых групп и о том, что у нас добавится несколько языков для изучения в самое ближайшее время. Еще мне снова нужно будет переговорить с тремя потенциальными учителями, а потом готовиться к урокам, потому что завтра мы уже запускаем первые часы обучения.
Это такое волшебное чувство! Мечта, которой я жила с семнадцати лет, стала реальностью… Еще и так резко и неожиданно, что до сих пор одна мысль о том, что у меня есть своя настоящая школа, выбивает почву у меня из-под ног.
И снова все благодаря Тимуру! Боже, а как жить-то теперь, если вдруг этого невозможного мужчины в моей жизни вдруг не станет?..
Тимур встречает детей вместе со мной, это жуть как приятно, что он разделяет со мной дело всей моей жизни. Многие детишки обнимают меня, поздравляют и дарят цветы, а я с удовольствием обнимаю каждого в ответ, отдавая им частичку своей любви.
– Насколько сильно надо любить детей, чтобы выбрать эту профессию? – спрашивает он меня. Мы уже встретили всех учеников, поставили букеты в мой кабинет и теперь просто наблюдаем за тем, с каким энтузиазмом детвора носится по школе и все рассматривает.
– Очень сильно. На сто из десяти, – хихикаю я, когда он кивает. – Слишком очевидно, да? У меня есть младшая сестренка, Машка, люблю ее всем сердцем. Носилась с ней, пока была подростком, по собственному желанию. Обычно детей не допросишься, а я сама хотела…
– Ты будешь прекрасной мамой, – говорит он мне на ухо, обнимая одной рукой за плечи.
И это простая фраза. Милая где-то, приятная… Но не для меня. Меня словно окатывает ушатом ледяной воды от этих слов. Как будто в сердце вонзили кинжал и провернули его там пару раз в разные стороны. Вот так для меня ощущаются его слова.
– Что? – говорю, словно я не расслышала. Зачем переспрашиваю, не знаю, на автомате скорее, не отдавая отчета, что повторение этой фразы меня с легкостью может убить.
– Правда, Сань. Ты обожаешь детей, ты заботливая как никто другой, так еще и преподаватель. Найдешь подход к любому характеру. Та самая мама, о которой можно только мечтать. Ну при условии, что ты сама хочешь детей, конечно. – Он все еще хихикает, даже не подозревая, что делает со мной этим разговором. Мне прямо сейчас бежать отсюда хочется, закрыться дома и снова плакать. Я пыталась смириться с тем страшным приговором врача, правда. Я услышала эти слова слишком рано. Мне было всего семнадцать, и мне делали уже вторую операцию на яичнике. Кисты, кисты, кисты, чертовы кисты. А потом какая-то опухоль, хоть и доброкачественная, и снова проколы, операции, лекарства тоннами, капельницы бесконечные. А потом: «Вам, Александра, мамой стать не дано. Все эти операции, вмешательства, даже лекарства убили в вас возможность иметь детей. Не расстраивайтесь, такое случается».
Не расстраивайтесь… Абсолютно равнодушным тоном. А я выть в потолок хотела от услышанного. Потому что я, черт возьми, хотела детей. Двоих пацанов. И даже имена им уже придумала еще лет в четырнадцать, потому что всегда знала, что буду мамой. Хорошей мамой. О которой, блин, и правда можно только мечтать!
Но во мне убили радость этих мыслей, и теперь даже малейший намек на них вызывает внутри истерику, а снаружи скупые слезы. Я не смирилась. Не смогла. До сих пор не осознала, что никогда не буду мамой. Потому что это гораздо тяжелее, чем хоть кто-либо в мире может себе представить.
– Хочу… – отвечаю Тимуру на вопрос, хочу ли я детей, быстро стирая со щеки слезу. Я ведь правда хочу. Просто ну… не могу.
– И я хочу, Сашка, – прижимает он меня к себе крепче и целует в макушку. – И чтобы мама у моих детей была та, о которой только мечтать…
Закрываю глаза. Дышу. Надо просто быть сильной. Просто взять себя в руки. Хотя бы сейчас. Собраться и пойти провести с родителями и детьми собрание, а уже потом, когда-нибудь, поговорить с Тимуром.
Я оттягиваю этот разговор по самой банальной причине. Я очень боюсь остаться одна. А я останусь. И тут выходов не слишком много, но ведут они все к одному. Либо Тимур не смирится и бросит меня. Либо, наоборот, пообещает смириться. Но тогда уйду я. Потому что я его люблю и искренне желаю ему счастья.
Поэтому и не могу собраться с силами. Потому что мне так хорошо с ним, как ни с кем никогда не было. И я уверена, что больше ни с кем и никогда так не будет.
Глава 29
Сашка какая-то загруженная последние дни, а признаваться, что случилось, не хочет. Может, так сказывается волнение от открытия школы? У нее много нервов сейчас уходит туда. Новые группы, новые дети, новые преподаватели. Ко всем присмотреться, познакомиться, найти подход. Я спросил у Аленки, медсестры нашей женской хоккейной команды и невесты Серого по совместительству, может ли быть такая реакция у нее на стресс, она сказала – да. Надеюсь, что так оно и есть и мою Сашку ничего не тревожит. Потому что даже сегодня утром, когда я уже опаздывал на тренировку, она прижалась ко мне с объятиями и долго-долго не хотела отпускать. Такая заторможенность не похожа на мою Александру, я очень волнуюсь. Еще пару дней, и придется тащить ее к врачу, серьезно.
После тренировки спешу обратно к Сашке пока у них не устаканилось расписание, она чуть больше времени проводит дома, поэтому до самого вечера она моя и только моя.
Но Сашка приходит ко мне гораздо быстрее, чем я к ней. Сталкиваемся с ней в холле ледового, когда заворачиваем за один и тот же угол, только с разных сторон.
Ловлю ее сразу же в свои объятия и чмокаю в губы, а потом пытаюсь понять, что она тут делала.
– А ты чего тут?
– А у них переговоры срочные нарисовались, – кивает она на лестницу, явно имея в виду кабинет директора на втором этаже дворца. – Вызвали срочно, ну, точнее, попросили приехать. Тебе не позвонила, потому что ты все равно на тренировке был, какой смысл?
И то правда. На тренировке я телефон никак не услышал бы.
– О чем переговаривались-то хоть?
– Булгакова купить хотят, – отвечает она мне. – Нравится он им очень, перспективный игрок. Наши не отдают, не хотят. Сам Сережа тоже, подозреваю, желанием гореть не будет.
– Ты хоть в нашу сторону там переводишь? – обнимаю за талию и веду к выходу. Удачно мы столкнулись, вовремя очень.
– Александра, – звучит сзади на ломаном русском, и я отпускаю талию Саши, вместе с ней оборачиваясь на источник звука.
Это опять он. Тот самый мужик, который звал мою Саню в Европу. Что ему снова от нее надо? Что вообще за привычка трогать человека после работы?
– Да, Алекс, – отвечает она, делая шаг к нему, и мне приходится огромное количество сил приложить к тому, чтобы не скривиться от этого имени.
Он говорит с ней на английском, но, слава богу, я не прогуливал его в школе и универе, поэтому в целом понимаю неплохо, о чем речь. И вот лучше бы не понимал, ей-богу. Было бы лучше стоять и думать, что он просто спрашивает у нее, где в ледовом можно приобрести кофе.