— Из-за девки? Ты с ума сошел? Я твой брат.
Я кивнул:
— Вот и останешься братом. — Я покачал головой: — Все изначально было неправильным. Я не должен был этого допускать. Когда закончится траур, я перееду во дворец Великого Сенатора. А ты останешься здесь. Если за это время я узнаю, что ты тронул ее хотя бы пальцем…
Ларисс скривился, взгляд потяжелел:
— То что?
Я не знал, что ответить. Даже не понимал, прав ли я сейчас. И до одури жалел, что не могу отстранить его единовременно и окончательно — весь дом держится на нем.
— Просто не вынуждай.
Глава 18
Судя по тому, как зажили раны, прошло несколько недель. Я опять вернулась в комнату с окном. В ту же, или в другую такую же — не важно. Вся разница лишь в том, что рабыню ко мне не приставили. Я только и делала, что просиживала на полу у окна, наблюдая, как солнце совершает по небу неизменную дугу. День за днем. Как тени становятся длиннее, как сад укрывается темнотой. Раньше мне казалось, что небо здесь совсем такое же, как на Норбонне, разве что луны. Теперь отчетливо вижу, что нет. Не было в нем той пронзительной теплой лазоревой голубизны. Небо Сердца Империи было скорее лиловым, как разбавленные водой чернила. Особенно ясно это было видно на закате, когда выплывали над зеленью бондисанов их четыре проклятые луны, как разноцветные глаза злобного чудовища. Я пробовала открыть окно, чтобы подышать свежим воздухом, впустить в комнату ветер, как нечто живое, но ничего не получилось. Неужели полукровка боится, что я выброшусь? Лишь исправно поддувалло из щелей воздуховода, расположенных в полу у окна изогнутыми прорезями. Будто жабры огромного водяного животного. Я видела таких на картинках, но не слишком верила, что они существуют. Невозможно поверить в существование водяных гигантов на планете, где нет воды.
Сначала я замирала от каждого звука, от каждого шороха, опасаясь увидеть на пороге кого-то из них. Точнее, панически боялась увидеть полукровку. Но ядовитый гад не появлялся, будто забыл обо мне. Потом я перестала ждать и уже знала, что ко мне заходит лишь медичка-верийка и все та же молчаливая девушка-рабыня. В последние визиты лекарки я старалась внимательно вглядеться в содержимое ее чемоданчика в поисках чего-то, что можно использовать, как яд, но большинство склянок и тюбиков были без надписи, различались лишь цветом, а то, что было подписано, я была не в силах прочесть — не знала этот язык. Может, это верийский, и лекарка делала надписи специально для себя. Высмотреть скальпели тоже не удалось.
Я до одури боялась оставшихся ударов, о которых говорил полукровка. При воспоминании о той сумасшедшей боли все тело передергивало, я вмиг леденела, покрывалась мурашками и сиротливо обхватывала себя руками. Снова я уже не выдержу. Я просто слабая женщина. Полукровка был прав: триумф несломленного духа не для меня. Если и есть люди, способные с честью это вынести — точно не я. Я слаба. Надо было тогда просить у Виреи яд, а не травить себя надеждой.
Я несколько раз обшаривала комнату, чтобы найти хоть что-то, что можно использовать, как оружие, но снова безрезультатно. Мне кажется. Полукровка все предвидел. Он не давал мне ни малейшего шанса.
Я отошла от окна, в который раз наблюдая, как треклятое солнце заползает за резные верхушки бондисанов, взглянула на свое измученное отражение в узком высоком зеркале на блестящей треноге. Стянула тунику с плеч и взглянула на спину. От шрамов почти ничего не осталось, лишь едва заметные розовые полоски, расходящиеся от бурого рисунка на плече, будто намазанные тонкой кистью. Я не хотела, чтобы они исчезали. Боялась забыть. Я уже прекрасно знала, как от страшной боли оставались лишь отголоски, смутное воспоминание. И страх ослабевал, будто все происходило не со мной. Не хочу. Не хочу.
Я натянула тунику, вновь окинула взглядом свое отражение и стиснула зубы. От меня ничего не осталось. Я уже не помнила, какой была тогда, на Норбонне. Прошло всего несколько месяцев, а казалось, будто целая жизнь. Я часто думала, что было бы, если бы я не поднялась открывать магазин? Если бы мы с Лорой так и сидели в моем маленьком доме, пили кислый отвар из дынных стеблей и болтал о пустяках. Она бы бесконечно упрекала меня и яростно желала отхватить себе влиятельного имперца. Имперца… Надеюсь, хотя бы она счастлива, как и мечтала. Она, действительно, хотела всего этого.
Я смотрела и смотрела на себя. На худую фигуру, на которой рабская туника висела, как мешок, на бледное лицо, утратившее золотинку загара, на спутанные волосы. Призрак. Чучело. Труп.
Мой собственный труп.
С каким-то неудержимым рычанием я схватила с низенького столика увесистый стальной стакан и швырнула в свое отражение. Удар взорвался плеском стекла, звенящей струей фонтана. Я лишь вовремя успела прикрыть глаза согнутой рукой и отвернуться.
Мелкое стекло слепило, как жалящие ночные звезды в ясную погоду. Мерцающая россыпь. Я присела, подобрала большой осколок, напоминающий с одной стороны лезвие ножа.
Ножа. Вот и оружие…
Я попробовала большим пальцем смертоносно-острый срез, вполне способный с легкостью рассечь вены. Нужно лишь набраться смелости.
Я едва не выронила осколок из дрожащих пальцев. На пороге стоял Ларисс. Меня затрясло от одного его вида.
— Что ты делаешь?
Я ничего не ответила, лишь нацелила острие на выпуклую голубую вену.
Глава 19
Ларисс лишь повел бровью, но молчал и не шелохнулся. Какое-то время смотрел на меня, потом перевел взгляд на собственные ногти и принялся демонстративно их чистить.
Меня обдавало волнами жара. Я так сжимала тонкий осколок, что перестала чувствовать пальцы. Полукровка не верил, что я осуществлю свою угрозу. Я тоже. Я сжимала стекло, но не понимала, откуда возьмутся силы разрезать собственные вены. Кажется, это так просто. Но, это так страшно…
Ларисс отвлекся, наконец, от ногтей, посмотрела на меня и сделал шаг навстречу:
— Ну? Давай же, — он едва не зевнул.
Я смотрела в его лицо, чувствовала, как защипало глаза.
— Ну? — он лениво сделал еще шаг.
Меня трясло. Режущий край ширкал по коже, будто брея, но не хватало духу полоснуть со всей силы.
— Не хватает смелости?
Он прав, будь он стократно проклят! Ничего не изменилось, жизнь меня ничему не научила. Я слаба все так же, как тогда, в пустыне. Когда так и не сумела по малодушию воспользоваться ножом. Не смогу и сейчас.
Я выронила осколок, присела на корточки и сжалась, пряча лицо в ладонях. Хотелось разрыдаться, но слез не было, я просто судорожно, шумно дышала. Я почувствовала его ненавистные пальцы на спине. Он склонился к самому уху:
— Вот идиотка… Никогда не стоит чем-то грозить, если точно не уверен, что сможешь выполнить угрозу. Я знал, что ты не сможешь, — он поглаживал, и от этого прикосновения все внутри переворачивалось. — И ты знала. Знала лучше меня. Ты слабая. Ты, наконец, сломалась.
Все так. Сломалась. Разбилась на куски, как осколки с моим отражением. Мой выбор лишь в одном: между чудовищем и ядовитой змеей я без колебаний выберу чудовище.
Ларисс, наконец, отстранился. Я слышала, как он пинает зеркальные осколки, и они шелестят по камню.
— Ну, довольно. Поднимайся. Твой хозяин очень хочет видеть тебя.
Я вмиг перестала дышать. Ну, вот и все. Глупая, слабая, жалкая. Не способная на протест.
Ничего не осталось, кроме как покоряться. Это к лучшему. Больше не хочу сомнений. И надежды не хочу.
Руки полукровки заставили меня подняться. От напряжения я видела лишь цветные размазанные пятна. Меня подташнивало. Он прижал меня, вынуждая уткнуться в его плечо, но мне было уже все равно. Ларисс провел рукой по спине, и я терпела. Нет, не верно — я ничего больше не чувствовала. Он вновь склонился к уху:
— Но, я все еще могу вмешаться, только скажи.
Я отстранилась:
— Нет, господин управляющий. У вещи должен быть лишь один хозяин. И это не вы.
Жаль, что я не видела сейчас его лица. Казалось, на нем должно отразиться нечто отличное от привычной маски. Я надеялась, что это задело.
Он отстранился, ничем не выражая возмущение. Мягко, привычно. Я сразу заглянула в его лицо, но и там все было привычно. Разве что маленький сероватый шрам, едва заметно рассекающий губу. Кажется, прежде его не было. И на скуле слева темнело почти незаметное пятно, как след от удара.
Полукровка нажал кнопку на браслете селектора, и через пару минут рабы уже убирали осколки. Я молча смотрела, как острые блестящие искры с легким перезвоном исчезают в черном зеве мусоросборника. Ларисс стоял рядом:
— Признаться, я не предусмотрел зеркало. М… Надо же… — он казался искренне озадаченным.
Надо же! Действительно, какой позорный просчет для столь хитроумного человека. Я ничего не ответила. Пусть провалится в пекло.
Когда с уборкой было покончено, пришли так называемые «комнатные девушки», наверняка, оставшиеся без дела после отъезда Виреи. Полукровка развалился в мягком кресле и наблюдал, как меня мыли, натирали маслом с запахом амолы, сушили и завивали волосы.
Он поднялся, простучал каблуками по камню и дотронулся кончиками пальцев до моей обнаженной спины:
— Совсем ничего не осталось…
Казалось, в его голосе сквозит сожаление. Но здесь я с ним солидарна — я бы хотела, чтобы шрамы остались. Навсегда. Это мое. Они слишком выстраданы, чтобы бесследно исчезать.
— Но, это всегда можно поправить — помни об этом.
Я сглотнула вязкую слюну, но промолчала. Теперь я боялась этого больше всего на свете. Больше слов полукровки, больше безжалостных рук его брата. Кажется, больше смерти. В этом нет геройства, нет протеста, нет вызова. Есть только глупость и бесконечная боль, которая перетряхает кишки. Все, как он говорил…
Ларисс все еще касался моей спины, рисуя линии кончиками пальцев, а край его мантии щекотал плечо. Только сейчас я заметила, что мантия была почти черной. Темно-синей, как ночное небо. Он изменил своему любимому цвету. Теперь он казался сумрачнее, старше. И опаснее.