Меня одели, причесали, накрасили. Вновь и вновь все неслось по кругу. Мы прошли уже знакомым путем, остановились перед дверями в покои де Во.
Ларисс придирчиво поправил локон на моей шее:
— Крайне нерациональное упрямство…
Я даже не посмотрела на него. Решительно взялась за ручку, толкнула тяжелую створку и вошла.
Глава 20
Я старалась ни о чем не думать. Все будет, как будет. В конце концов, я знала многих, живущих с нелюбимыми мужьями. Это почти то же самое. И это едва ли хуже участи простой норбоннки, которую может схватить на улице любой имперец. Чья-то мать, жена, любимая — все равно. И уж точно, это не хуже участи Вилмы. Пока не хуже… Я могла приглянуться отвратительному жирному старику с противоестественными наклонностями, от одного взгляда на которого хочется блевать. Де Во груб, но, к счастью, молод и вполне нормален, насколько я успела понять.
Он сидел в кресле и что-то читал. Я стояла у двери, слушала, как неистово колотится сердце. Де Во взглянул на меня, неспешно отложил планшет и поднялся.
Я вся сжалась. Уже представляла, как пальцы привычным жестом вцепятся в лицо, как заломит под скулами. Но он остался на месте.
— Здравствуй, Эмма.
Я растерялась. Ждала чего угодно, только не банального приветствия. Я молчала. Он вздохнул, поджал губы, я увидела, как на лице заходили желваки. Он подошел к столику, закурил. Какое-то время гонял дым, смотря в окно, будто не мог сделать этого без меня. Он тянул время, но от этого, казалось, только хуже. Я в недоумении разглядывала его лоснящийся лиловый халат, четкий профиль с чуть длинноватым носом, распущенные волосы, густой массой свисающие до талии. Только теперь я обратила внимание, какой у них странный оттенок. Холодный, сероватый, как мышиная шкура. Или как сталь. Казалось, будто волосы присыпаны мелом или покрыты тонким слоем инея.
Неожиданно я поймала себя на мысли, что никогда его не разглядывала. Я видела человека, который меня пугал, но никогда не различала деталей. Лишь глаза. Знаю, что они такие же желтые, как у меня. Это все.
Де Во повернулся, сделал последнюю затяжку, затушил сигарету в пепельнице.
— Как ты себя чувствуешь?
Вновь странный вопрос. Я привыкла слышать такие вопросы от его ядовитого брата, но они всегда звучали как издевка, как предвкушение беды. Как прозвучали теперь — я просто не понимала.
Он пытливо смотрел на меня и, похоже, я должна была что-то отвечать.
— Сносно.
Вновь молчание. Создавалось противоестественное впечатление, что ему неловко.
— Подойди.
Я похолодела. Если не подчинюсь — все начнется снова. Чего он потребует? Чтобы говорила, как хочу его? Называла господином? Стояла на коленях? Плевать. Теперь я скажу все, что он просит.
Я попытаюсь сказать все, что он просит.
Я судорожно выдохнула и сделала шаг. Еще и еще. Старалась смотреть себе под ноги. Остановилась в паре метров. Я видела лишь его домашние туфли, черные шелковые штаны и полы халата. Шелк зашевелился, де Во приблизился почти вплотную. Теперь я видела его гладкую грудь, край черного рисунка на коже. Слышала его дыхание и понимала, что меня начинает колотить вопреки всем внутренним попыткам собраться. Он коснулся пальцем моего подбородка, заставил посмотреть в лицо. Теперь я снова не различала деталей, просто понимала, что это он, и холодела.
Он зашел за спину, положил руки на плечи и склонился к уху:
— Могу я посмотреть?
Пальцы заледенели. Его ладони казались тяжелыми, будто свинцовыми. Они не давали шелохнуться, затрудняли своим весом дыхание. Зачем он спрашивает, когда вправе делать, что захочет?
Я услышала свой голос, будто со стороны:
— Да.
Де Во стянул с плеч широкие лямки платья, одновременно проводя ладонями. Я слышала, как участилось и потяжелело его дыхание. Платье упало до талии, лямки повисли на согнутых локтях. Он перекинул волосы мне на плечо, обнажая спину. Я чувствовала себя предельно беззащитной. Я всю жизнь привыкла прятать спину. Это значило гораздо больше, чем просто оголиться. Я все еще плохо осознавала, что теперь мне нечего скрывать.
Его пальцы коснулись кожи. Вероятно, следовали тонкому розовому шраму. Еще и еще. Ладони скользнули на плечи, и я почувствовала горящие губы. Волосы щекотали кожу. Он прижал меня к себе и уткнулся носом в макушку. Я чувствовала, что он возбужден, и внутри все холодело.
Он склонился к уху и сжал меня так сильно, что от пальцев, наверное, останутся синяки:
— Я этого не приказывал, Эмма.
Зачем это ему? Я молчала. Не думаю, что нужен какой-то мой ответ.
Я почувствовала, как он подцепил лямки платья и вернул мне на плечи, вновь задерживаясь опаляющими тяжелыми ладонями:
— Поверь, я не хотел этого, — он снова уткнулся в макушку и шумно дышал. — Ты веришь мне?
Он явно ждал ответа.
— Разве это имеет значение?
— Имеет. Ты должна знать. Я не хотел причинять тебе боль, — он выдохнул мне в волосы. — И не хочу.
Я вздохнула, но ничего не ответила. Зачем все это? Он хозяин, который не обязан оправдываться. Не должен оправдываться. Он делает, что хочет и считает себя в полном праве.
Он встал передо мной и подцепил пальцем подбородок, заставляя смотреть в лицо:
— Ларисс совершил самоуправство. Я уже дал понять, что мне это не понравилось.
Шрам на губе, пятно на скуле…неужели он ударил его? Или даже это — тонкий разыгранный спектакль? Не удивлюсь. Меня уже сложно удивить.
Я опустила глаза:
— Ты не обязан оправдываться.
Он неожиданно улыбнулся:
— Мне нравится, когда ты говорить мне: «Ты». Будто я не чужой.
Будто. Верное слово: «Будто». Мне плевать, что он себе придумывает. Мы никогда не станем ближе. Это невозможно.
Он отвел волосы от моего лица, наклонился и поцеловал. Меня окатило уже знакомым запахом амолы, табака и чего-то острого, будоражащего. Теперь я поняла — так пахнет он сам. Я напряглась, понимая, что сейчас все пойдет по уже знакомому сценарию, но, на удивление, его губы оказались нежными. Он будто боялся меня сломать.
Я лишь терпела. Не отвечала на поцелуй, но и не противилась. Просто стояла. Его руки скользили по моей спине. Язык беспрепятственно хозяйничал во рту.
Наконец, он отпрянул, будто ударило током, в глазах блеснули знакомые всполохи:
— Такое ощущение, что я целую статую или куклу.
Я молчала: чего он хотел?
Де Во подхватил меня и впечатал в каменную стену, я даже не успела охнуть. Навис, как хищная птица, и шумно дышал в лицо:
— Скажи мне, неужели он прав?
Теперь стало страшно, но, одновременно, на удивление спокойно — теперь все так, как должно быть. Никому из нас не нужно притворяться.
— Скажи мне: он прав?
Я молчала — не понимала, о чем он говорит.
— Он прав? — де Во привычно ухватил за волосы и натянул, не позволяя мне опускать голову. — Он утверждает, что ты поймешь только силу. Это так?
Я опустила глаза:
— Я не знаю.
Он долго всматривался в мое лицо:
— Или ты из тех, кто, действительно, любит такое отношение? Тебе так нравится? Это будоражит твои чувства?
Он не позволил ответить, впился в мои губы уже совершенно по-другому, жаля, подавляя. Одна его рука по-прежнему тянула за волосы, другая шарила на бедре, задирая платье. Мне было нечем дышать, я задыхалась и ждала, что он вот-вот раздавит меня, впечатав в стену. Щеки саднило от его щетины, накусанные губы уже болели.
Вдруг он замер и просто шумно дышал мне в рот, прижимая к стене всем телом. Наконец, отстранился, зачесывая пальцами волосы:
— Уходи.
Я не сразу поняла. Он повернулся ко мне спиной и повторил, цедя сквозь зубы:
— Уходи.
Глава 21
Я дождался, когда закроется тяжелая створка двери, опустился в кресло и закурил. В паху ломило — со стояком надо что-то делать. Я нажал кнопку селектора на столике и велел немедленно прислать Манору. Без приготовлений и прочей бабьей мути. Сейчас мне было решительно все равно, насколько будет опрятна девка, сосущая мой член. Единственное, что имело значение — это рот.
Я откинул голову на спинку кресла, инстинктивно провел рукой по налившемуся стволу, но так стало только хуже. От желания разрядки глаза лезли на лоб. Минуты казались бесконечными, и когда, наконец, тонкая фигура верийки показалась на пороге, прошла целая вечность. Она все понимала без слов. Поклонилась, скинула платье, просеменила к креслу и с готовностью опустилась на колени. Ее умелые прикосновения вызвали стон.
Приятная, податливая. Ларисс называет ее безмерно глупой, но разве подстилке нужен ум? Подстилка тем и хороша, что не выносит мозг и не заставляет страдать. Не знаю никого другого, кто мог бы заглотить член так глубоко, да еще вместе с яйцами. Манора бесценна, но, несмотря на все бесчисленные достоинства, она не вызывает во мне ничего. Ничего. Я перестаю вспоминать о ее существовании, едва она покидает мои покои. Нет. Даже трахая ее, я не думаю о ней. В этот момент я ни о чем не думаю. Весь мир сужается до пульсирующего члена.
Я зарылся рукой в ее густые жесткие кудри, заставляя заглатывать глубже. Она даже не давилась, а на лице не отражалось страдание, как у других. Черт возьми, может верийки иначе устроены? А может, она заглатывала члены едва ли не с рождения и считала это таким же естественным, как дышать? Ведь их где-то воспитывают, обучают.
Я откинул голову, посмотрел в потолок, в белые каменные своды. Пытался представить другие руки, другие касания, но не получалось даже это. Те касания пронзали током, заставляли забыть, кто я. Заставляли забыть обо всем. Я едва сдерживался, ощущая ее присутствие. Будь она на месте Маноры, я бы точно не смог смотреть в потолок. Сейчас я загонял член едва ли не в искусно сделанный симулятор, который утоляет позывы тела, но не в силах к этому ничего добавить.
Манора остановилась. Смотрела на меня снизу вверх, держа член в тонких пальцах. Здесь слова тоже не были нужны, спрашивала, хочу ли я кончить минетом. Я сделал ей знак подняться. Нет. Не хочу пассивно сидеть, когда нужно куда-то выплеснуть подкатывающую ярость. Не хватало только не сдержаться и спуститься в крыло рабов.