Лилька тихонько проскулила:
— Страшно…
— Эй, ну ты что? — Саша остановился и подтянул ее. — Мы же вместе, чего ты боишься? Мы не полезем, если там кто-то чужой будет. Я просто хочу посмотреть. А теперь — всё. Молчи, а то нас услышат.
Взбираясь по скале, он старался подражать большой кошке, какому-нибудь ягуару или тигру, про которых любил смотреть документальные фильмы даже больше, чем читать. И все надеялся, что очередной прыжок выйдет мягче. Но получалось не очень-то… Если это и был тигр, то какой-то подстреленный, и камни под его неуклюжими лапами осыпались сухими ручьями.
Это создавало шума не меньше, чем если б они разговаривали в голос, но Сашке почему-то казалось, что на такие — природные — звуки можно и не обратить внимания. Если в пещере было кому обращать…
Когда осталось всего несколько метров, он остановился, чтобы собраться с духом. Ему пока было не до того, чтобы обдумывать, как поступить, если внутри окажутся похитители Лилькиного дедушки. Но Сашке нужно было внушить себе, что ни за что нельзя кричать даже, если там он увидит своего отца. Он вполне допускал это.
Что-то было в этой пещере… странное, диковинное… Ей нельзя было верить… Что если его отец (если он окажется там!) это и не отец вовсе, а только мираж? Такой особый пещерный мираж. Кажется, он никогда не читал о таких, но это еще не значило, что их не бывает. О волшебных органах Сашка тоже до сих пор не слышал.
Он взглянул на Лильку и попытался изобразить улыбку, только она на нее не ответила. И Сашу это неожиданно подбодрило: рядом был человек, перед которым не нужно делать вид, что тебе все нипочем. Не издав ни звука, они наскоро переговорили взглядами: "Ну что, идем?" — "Конечно! Не убегать же…"
Ночь вокруг шуршала, пугая змеями, и одновременно убаюкивала цикадами. Хотелось сесть на камень и долго слушать их песню, посматривая на звезды. А змей не слушать вообще… Тем более, может, это и не они вовсе. Может, это в ушах шевелится страх.
Подкравшись первым, Саша заглянул в пещеру, цепляясь за камни, которые показались ему ни холодными, ни теплыми — никакими. Или у него разом отказала чувствительность всех органов, кроме сердца. Уж оно-то колотилось и замирало, как никогда в жизни. Сашке чудилось, что оно даже в деснах пульсирует, и он испугался, как бы не разболелся какой-нибудь зуб. Стоматологов он не боялся, хотя слегка и замирал перед кабинетом, но ведь ради визита к врачу пришлось бы возвращаться в город, а это сейчас было совсем не кстати.
Внутри свет оказался желтоватым и тусклым, похожим на блеск латуни.
"Трубы органа не могут так сиять в полумраке, — усомнился Саша. — От чего тогда этот свет?"
На первый взгляд в пещере никого не было, но от входа можно было разглядеть только ее часть, причем малую, ведь орган еще даже не показался.
"Или он вообще не здесь…"
Саша сделал несколько шагов и прислушался, но услышал только, как позади по-прежнему задыхается Лилька. Не оглядываясь на нее, он прошел немного вперед, туда, где пещера уходила вправо, и остановился так внезапно, что Лилька ткнулась ему в спину. Но Саша не почувствовал этого. Он смотрел на возникший перед ним орган и обмирал от восторга и разочарования.
В мрачной красоте этого инструмента, слившегося с гранитными стенами, было что-то дикое и мощное, мгновенно покоряющее, и Саша чувствовал, что готов отдать десять лет жизни, лишь бы сыграть на этом старом органе. Но как раз это оказалось невозможным: орган был механическим, и требовались по крайней мере несколько человек, чтобы накачивать воздух.
— Как же Генрих играл на нем?
С этой минуты ему то и дело приходилось поворачиваться к Лильке спиной, чтобы она не заметила, как его тянет заплакать оттого, что эта древняя красота ни за что не подчинится ему.
Можно было, конечно, дождаться утра и позвать на помощь маму и… этого Игоря… Даже Иоланту на худой конец. Орган за это время никуда не денется. Но тогда… если б у Саши ничего не получилось… это увидели бы все… Услышали бы. Отец, вообще-то, давал ему несколько уроков, и он был хорошим учителем, но чему Саша успел научиться? К тому же, это было давно.
— А что он — сломанный? — простодушно поинтересовалась Лилька.
Она и не делала попыток заглянуть Саше в лицо, а тоже рассматривала орган. Без того замирания, что испытывал он, но с любопытством.
— Не сломанный. На вид все нормально. Только он очень старый. Теперь органы работают на электромоторах. Чтобы воздух поступал, понимаешь? Это же трубы, в них дуть нужно. А если мотора нет, вот как здесь, то надо вручную качать. Кто будет качать?
Она тотчас вызвалась:
— Я!
Сашка даже смог улыбнуться, хотя ему было совсем не до смеха:
— Ты здоровая, конечно. Только здесь несколько человек нужно…
— Красивый, — Лилька с сожалением вздохнула и, осторожно приблизившись, прошлась вдоль таинственно поблескивающего проспекта органа.
Саша сказал ей, что это называется именно так, и она удивленно воскликнула:
— Правда? А я всегда думала, что "проспект" — это только улица такая.
"Я всего лишь потрогаю его, — решился Саша. — Понятно, что он не заиграет… Я только понажимаю. Нельзя же вот так взять и уйти отсюда!"
— Наверное, они еще не дошли…
— Что?
Он уже подошел к клавиатурному столу и теперь не мог думать ни о чем, кроме четырех октав каждого мануала, как называл клавиатуры отец.
Лилькин голос прозвучал где-то совсем далеко, Саша едва узнал его:
— Дедушка с теми гадами. Наверное, они тоже где-нибудь заночевали.
— А-а…
Сашка опустил руку на клавиши и, нервно улыбнувшись, взял доминантный аккорд. Хлынувшие сверху звуки обрушились на него сорвавшимся со скалы водным потоком — мощным и неудержимым.
— О! — вырвалось у Саши.
Отдернув руку, он забормотал:
— Этого же не может быть… Как? Он же…
Оглянувшись, он увидел, что Лилька замерла, подавшись к нему, точно не успела закончить шаг. На ее лице было такое потрясение, что Сашке показалось: он увидел себя в зеркале.
— Он волшебный, — запинаясь, пробормотала она. — Точно сказали… Волшебный.
— Я смогу!
Он не собирался произносить эти слова, потому что еще минуту назад нисколько не верил, что сможет. Они прозвучали сами собой, и Саша даже не был уверен, что это он проговорил их. Выпрямившись, Лилька судорожно вздохнула, как будто именно она готовилась совершить нечто сумасшедшее.
— Давай, — сказала она. — Только скажи, что ты будешь играть? Я же не разбираюсь.
— Что? — он посмотрел на нее с изумлением. — Впервые на органе? И ты еще спрашиваешь?
— Баха?
Не ответив, Саша отвернулся к кафедре и зажмурился. И почему-то подумал: "Я готов".
Глава 10
— Мама!
Всё тело содрогнулось, принимая невидимую волну, которая омыла его память, и уже в следующую секунду он вспомнил, что его добрая мать умерла уже около двух лет назад. Ему стало так больно, так одиноко, будто он узнал эту страшную весть только что. А следом за ней уже грозно надвигалась другая: "И отец ведь тоже…"
Захотелось зажать уши, чтобы неведомые злые голоса не нашептали чего-нибудь еще. А в голове уже само собой — непрошеное! — рождалось знание о том, что ему уже не вернуться в их веселый чистенький домик с черепичной крышей. И не спрятаться в наполненном светом саду, где поют не только не различимые глазом птицы и блестящие упругие листья, но и стволы деревьев издают особые чарующие звуки.
Странно, что кроме него их почему-то никто не слышал, он убеждался в этом не раз и уже опасался говорить об этом вслух. Хотя мать ему, кажется, верила… Ей нравилось думать, что он — необыкновенный… Из высокого окна его маленькой комнаты на втором этаже можно было смотреть часами, и это ничуть не надоедало — такая гармония и красота была в перетекающих друг в друга холмах, и в диких лесистых горах.
Такое упоительное многоголосье разливалось по их склонам… И это уже были вовсе не птичьи трели, и не отзвуки песен тех девушек, что собирали лесные ягоды. Он был уверен, что пела сама земля, и в этом не было ничего странного, ведь ей было так хорошо под их добрым, никогда не опалявшим до боли солнцем.
И воздух был пронизан солнечными нитями звуков, которые сплетались так тонко, что один невозможно было отличить от другого. И лишь он один слышал каждый в отдельности и восторгался природной полифонией, исходившей от их земли. Почему-то даже отцу, который тоже был потомственным музыкантом, эти голоса были слышны не так отчетливо.
Вот только никогда не удавалось насладиться вдоволь: ему вечно нужно было спешить, то на репетицию школьного хора, то на выступление в доме какого-нибудь богача. Это не всегда бывало приятно и весело, даже если выступали на свадьбе, потому что гости быстро напивались и начинали грубо подшучивать над маленькими певцами. Зато он никогда не возвращался домой с пустыми руками, и мама так радовалась тому, что в их семье появился еще один кормилец…
А к шуточкам подобного рода он приучился еще на ежегодных семейных торжествах, когда съезжались родственники, чуть ли не со всего света. Они тоже сперва так красиво, так проникновенно запевали хором… А поговорив с Богом, принимались дурачиться, кто во что горазд, и заводили такие народные песенки, от которых у мальчика горели уши.
— Себастьян!
Он испуганно вскинулся и быстро прикрыл ладонями листы, исписанные нотными значками. И лишь тогда с некоторым замешательством подумал: "Я — Себастьян? Ну да… Почему я…"
— Изволь объяснить, чем ты тут занимаешься?
Иоган Кристоф навис над его столом и, без сомнения, уже заметил украденные ноты, но почему-то все еще ничего не предпринимал. От его темно-зеленого шлафрока, как всегда пахло пылью, а может, это лишь мерещилось Себастьяну. Старший брат всегда представлялся ему извлеченным из шкафа, ссохшимся фолиантом, в котором много правильного, но еще больше скучного.
Их отец был совсем другим… В его темных глазах обычно поблескивал кураж, а хохот, скорее, напоминал звук барабана, чем шелест бумаги. Он научил Себастьяна играть на скрипке…