Торжественный взгляд голубых глаз устремился в потолок:
— Я оказался нужен Господу здесь, на Земле.
— Но как же вы…
— А как ты сам оказался здесь? В доме Иогана Кристофа Баха? Подумай.
— Орган…
— Да, орган. Я много размышлял о его силе, и пришел к выводу, — он смущенно уточнил: — С позиции века двадцатого… Я подумал, что, возможно, орган породил особую звуковую волну, которая проредила время.
Сашке вдруг стало смешно:
— Сверхзвуковую!
Не заметив его усмешки, отец Генрих продолжил в прежнем пафосном тоне:
— Однако все эти измышления человека абсолютно беспомощны перед тем Божьим чудом, с которым мы оба соприкоснулись. Я могу только догадываться, что был послан сюда с единственной целью: однажды встретить тебя, двенадцатилетнего мальчика, которому предстоит заново пройти жизненный путь великого Баха, с тем, чтобы исправить некоторые его ошибки. Кстати, современники называли великим не Иогана Себастьяна, а одного из его сыновей. Ты это знаешь?
Сашка рассеянно кивнул:
— Мне папа рассказывал.
Его тут же пронзила внезапная догадка:
— А мой папа? Он случайно не здесь? Если он добрался до этого органа, значит, тоже должен был попасть сюда! Вы его не видели? Его зовут Ян. Он — органист, как и Иоган Кристоф.
Так сжав сплетенные пальцы, что кончики ногтей побелели, отец Генрих терпеливо заметил:
— Ты, видимо, не понимаешь всего величия произошедшего с тобой. Мы говорили о том, что тебе предстоит стать самим Бахом, и при этом освободить его жизнь от того ненужного, о чем мы — благодарение Господу! — уже знаем. А ты беспокоишься о человеке, который больше и не является твоим отцом. По сути дела, у всех людей только один Отец.
— Постойте! — вскинулся Сашка. — Разве я сказал, что хочу стать Себастьяном? То есть Бахом… Ну, в общем… Вы же говорили, что есть выбор!
Тот серьезно подтвердил:
— Думаю, есть. Хотя и не полностью уверен в этом. Но я помню, что когда сам только оказался здесь, на третью ночь мне был задан вопрос: готов ли я остаться? Или же хочу вернуться?
От испуга у Сашки пересохло в горле:
— Ночью? А вдруг это вам только приснилось? А если никто и не спросит?!
Лицо отца Генриха просветлело:
— Тогда отныне ты будешь носить великое имя — Иоган Себастьян Бах.
— Но как же… А мама? — мальчик заплакал бы, если б здесь не было этого человека, который вроде бы и разговаривал ласково, и улыбался, а все равно наводил на Сашку ужас.
В ответ он услышал эхо страшных слов Иогана Кристофа:
— Увы, у тебя больше нет матери, мой бедный мальчик. Но за эту утрату Господь вознаградил тебя гораздо большей — гением.
— Но это же не мой гений! — рискуя перейти на крик, заспорил Саша. — При чем тут я? Бах — он и есть Бах! Он же был и без меня, зачем мне вселяться в него?
Священник заговорил строже:
— Это великий дар. Еще вчера ты был обречен на заурядную жизнь в неблагополучной стране, а сегодня тебе дается шанс стать одним из величайших людей этого мира. Уж не знаю, почему выбор пал именно на тебя…
— И я не знаю! Я этого не хотел.
— Не хотел? — в глубине синих глаз блеснула недоверчивость. — Когда ты играл его музыку… Ты ведь играл, раз прикоснулся к органу? И что же? Когда ты играл Баха, у тебя даже не возникало желание стать подобным ему? Написать нечто настолько же великое?
— Ну да… — вынужденно признался Сашка. — Написать, конечно… Но не им же самим стать!
— Признайся, сын мой, ты просто помыслить о подобном не смел!
Саша в отчаянии стиснул одеяло: его не желали услышать!
— Да не в том же дело! Это же… Это как украсть! Чужую жизнь. Разве так можно? В заповедях же сказано: не укради. Разве не так?
Взгляд отца Генриха стал отрешенным:
— Если Господь привел тебя сюда, выходит, такова Его воля. И не нам оспаривать Его решения.
— Да? — с сомнением проронил Саша. — А как же насчет выбора? Вы обещали.
— Я? — священник высокомерно поднял брови. — Что я могу обещать? Все в руках Божьих.
Мальчик нетерпеливо подтвердил:
— Это я знаю. А если я все же не захочу стать Бахом? Что тогда? Я вернусь?
— Это великая честь!
— Да-да, я понимаю. А как же мама? Можно мне и ее забрать сюда, если меня не отпустят?
Отец Генрих сокрушенно вздохнул:
— Ты еще слаб духом, сын мой. Ты должен любить Господа твоего, а не ту женщину, которая однажды просто выполнила Его волю. Если Он призывает тебя…
— А если это совсем даже не Он? — внезапно осенило Сашу, и он сам слегка испугался этой мысли.
Отшатнувшись, священник вскинул руку, словно пытался осенить его знамением, но мальчик не позволил перебить себя.
— Зачем это нужно Богу? Бах же всю жизнь писал в его честь, и он написал уже все, что… написал. Я-то что могу сделать?
— Я уже говорил, — понизив голос, доверительно произнес старик. — Ты можешь слегка подправить его судьбу. То, какой он сам ее сделал. Великий композитор мог еще больше создать во славу Господа, если б не тратил столько времени на то, что мы называем земной суетой. На своих двух жен, на детей…
— Как это? Он должен был стать монахом? Но ни один монах еще не написал такую музыку!
Негодующе поджав бледные губы, отец Генрих смерил его пронзительным взглядом, потом с презрением проговорил:
— Ты знаешь, сколько у него было детей? Двадцать! И каждого необходимо было кормить и одевать. Он был вынужден зарабатывать на хлеб насущный вместо того, чтобы творить во имя Отца Небесного.
— Ну, не знаю, — с опаской начал Саша, — если б Богу были не нужны дети Баха, то они и не родились бы. Разве не так? Вы, конечно, лучше во всем этом разбираетесь, но… Ведь Бах был счастливым человеком? Значит, ему нужна была такая семья.
Остановив его жестом, Генрих грозно произнес:
— Замолчи! Ты — еще совсем ребенок. Не тебе рассуждать об этом.
— А кому же? — удивился Саша. — Вы же мне предлагаете жить вместо него. Вы, наверное, не согласитесь, но моя мама часто говорит, что одинокий человек не знает настоящего счастья.
Он вспомнил о своей состарившейся в одиночестве учительнице и с упреком сказал:
— Вот из-за того, что вы так внезапно исчезли и не вернулись, Иоланта Сигизмундовна тоже не стала счастливой. Вы ее хоть помните? Тогда вы ее, конечно, без отчества звали.
В лице Генриха ничто даже не дрогнуло. Он проговорил безразличным тоном:
— Была Иоланта в нашей общине поселенцев. Но каким образом мое исчезновение повлияло на ее счастье или несчастье?
— Она же, — Саша как всегда запнулся перед этим словом, — любила вас. Вы разве не знали?
— Нет, — он смотрел на мальчика все так же холодно. — Я никогда не думал об этом. И никогда не предавался мирской любви. Я знаю лишь одну любовь. И в этом мире я могу не скрывать ее, как приходилось делать в вашем.
Почувствовав себя виноватым, Сашка пробормотал:
— Ну, я тоже люблю Его… Как же не любить? Но ведь Он рад, наверное, когда мы счастливы? Ведь мы же все Его дети. Так ведь?
Морщины на сухом лице стали еще заметнее:
— Наше земное счастье — мгновенно. Страшись потерять вечное блаженство ради этой иллюзии.
— Я не очень хорошо представляю вечное блаженство, — сознался Сашка. — А вот моя мама говорила, что не сможет жить, если со мной что-нибудь случится. Вот это я могу представить.
Раздраженно отодвинув тяжелый стул, отец Генрих поднялся и прошелся по маленькой комнате. Зачем-то потрогал белые кружевные занавески и повернулся к мальчику:
— При чем тут, скажи на милость, твоя мама? Разве это она стала Избранницей? Подумай об этом. У тебя на размышление два дня.
— Почему два?! Вы же…
— Если не меньше. Одна ночь уже позади. Если тебе понадобится найти меня, твой брат покажет дорогу в нашу церковь.
— Он мне не брат, — отрезал мальчик. — Нужен такой брат! Урод какой-то… Ноты ему жалко.
— Подумай, — настойчиво повторил священник, не поинтересовавшись, о каких нотах идет речь. — Уж если ты сам заговорил о счастье, то подумай, какое это великое счастье ощущать в себе талант. Сознавать, что ты делаешь то, что не под силу миллионам людей. Что Бог выбрал именно тебя.
"Не меня, а Себастьяна, — с горечью подумал Саша, но промолчал. — Я не отказался бы, конечно, от такого таланта. Только чтоб это был мой талант! Разве я почувствую это счастье, если захапаю чужой? Я же буду считать себя вором! Или как это называется? Самозванцем!"
— Через некоторое время ты забудешь, что когда-то тебя звали Сашей, — пообещал отец Генрих, уже взявшись за тусклую ручку двери. — Себастьян полностью вытеснит твое второе "я", он слишком велик. Ты и сейчас уже наполовину Себастьян. У тебя появились его воспоминания. Его мысли. Его желания. Ты уже не тот мальчик, что жил в Советском Союзе.
— В России, — машинально исправил Саша. — Теперь она снова называется, как раньше.
На это отец Генрих лишь сдержанно кивнул, медленным жестом поправил свесившуюся серебряную прядь и вышел, не попрощавшись. Он был уверен, что расстаются они не надолго.
Саша вскочил и, подбежав к двери, подпер ее тяжелым стулом, чтобы не пожаловал кто-нибудь еще. У него больше не осталось сил на споры о том, что он и сам почти не понимал.
Поскорее закутавшись в одеяло, потому что его опять начало трясти, Сашка яростно подышал внутрь, подтянув ноги. Потом высунулся и прошептал, глядя на чужую стену в незнакомых желтых цветочках:
— Ему, конечно, плевать было, он же никого не любил. Разве я могу вдруг взять и забыть маму? Он врет. Все врет. А где мой отец он так и не сказал…
Глава 11
Кажется, он опять забылся сном. Или просто на минутку слишком крепко закрыл глаза, чтобы в воздухе успел растаять след от присутствия священника. Он напугал Себастьяна… Чего он хотел? Почему-то, когда мальчик пытался это вспомнить, мысли его начинали путаться. Наверное, отец Генрих приходил исповедовать его… Неужели он умирает?
Себастьян резво подскочил на постели и, стоя на коленях, несколько раз взмахнул руками. Он ощутил в себе столько веселой силы, что захотелось немедленно выбраться из комнаты и выбежать на улицу, где камни мостовой ласково поблескивали на солнце. Колокола в церкви, похоже, давно отзвонили, и сейчас Иоган Кристоф уже затянул свой единственный хорал…