Прыснув, Себастьян лихо стянул ночную рубашку и, скомкав, попрыгал на ней. Матери так и не удалось приучить его аккуратно складывать вещи… Замотав головой, Себастьян отогнал мысли о ней, от которых в комнате темнело на глазах.
Сегодня ему почему-то не хотелось петь в хоре, даже солировать не хотелось, а ведь в последний месяц ему доверяли это все чаще. И мальчик всякий раз трепетал от гордости, когда его звонкий голос звучал, не заглушаемый остальными.
"Не сегодня, ладно? — посмеиваясь от предвкушения целого дня безделья, мысленно попросил Себастьян. — Я же болею!"
Не зная наверняка, кто остался в доме, мальчик зажал пантуфли под мышкой и спустился по деревянной лестнице в одних чулках. Мысли вертелись шальной каруселью, предлагая то одно, то другое, но где-то сбоку продолжала маячить темная фигура священника, и это несколько омрачало еще не полученную радость.
"Чего же он хотел от меня?" — Себастьян напрягал лоб, но никак не мог вспомнить.
Наспех обувшись у порога, он оглянулся и выскочил на улицу, встретившую ласковым воздухом августа. С облегчением переведя дух, Себастьян с легкостью решил: "Наверное, я и вправду тяжело болел, вот его и позвали. А потом у меня случился… кризис. Кажется, это так называется? Вот. И теперь я совсем здоров".
Заприметив тощую белобрысую девчонку, которая куда-то тащила большущую, на удивление смирную утку с зеленоватой шеей, Себастьян неслышно подкрался сзади и, выскочив прямо перед ней, рывком натянул белый чепец на ее вздернутый нос.
Девчонка громко заверещала, некрасиво разинув рот, беспомощно завертела головой, не решаясь выпустить утку, чтобы поправить чепец. Себастьян же так и зашелся хохотом, перегнувшись вдвое. Но в следующий миг ему уже стало жаль ее — так нелепо топталась она на месте, пытаясь помочь себе плечом.
— Да ладно тебе, не вертись, — добродушно сказал он, и сам вернул ее простенький убор на место. — Продавать несешь?
Но девчонка оказалась не расположена к беседе с таким задирой. Тяжело топая, хотя и была совсем худой, она отбежала от Себастьяна на десяток шагов, показала ему язык и пустилась во всю прыть, то и дело вскидывая тяжелую ношу.
— Вот глупая утка, — проворчал он, проводив ее взглядом. — Уж и пошутить нельзя!
Ему сразу вспомнилась Мария Барбара, его кузина: "Вот с ней весело!" И Себастьян с ходу решил: "Если я когда-нибудь женюсь, так только на Марии Барбаре. И пусть у нас будет много-много детей! Чтоб было с кем поиграть… Уж я не стану прятать от них ноты".
Ночная обида снова взбаламученным осадком закружилась в душе. "Его назвали в честь дяди, который был точь-в-точь таким же, как наш отец, — недовольно подумал мальчик о своем старшем брате. — А он совсем другим уродился. Ни в мать, ни в отца… Отец еще и сам бы мне эту тетрадь дал!"
Внезапно его качнуло уже знакомой волной, которую, кажется, кроме него никто и не чувствовал. На этот раз она исходила от человека, вопреки моде не носившего парика. Из-под треуголки, которую тот надел, а не держал в руке, как остальные, на плечи спускались прямые светлые волосы. Он обернулся. Себастьян поймал рассеянный взгляд его серых глаз, и у него подкосились колени.
— Папа!
— Что ты орешь, как простолюдин?
Иоган Кристоф шипел ему в ухо и так больно тискал плечо, что мальчик даже присел.
— Простите великодушно, господин Бём, — Иоган Кристоф почтительно склонился. — Мой маленький брат болен. Я не позволял ему вставать с постели, но он, как видите, ослушался. Прошу прощения, если он потревожил вас. Поверьте, он будет наказан.
Знаменитый композитор и органист смотрел только на мальчика и, казалось, не слышал ничего из того, что говорил его брат. Затем, очнувшись, он порывисто спросил:
— Я могу поговорить с…
— Себастьян, господин Бём, — учтиво подсказал старший Бах. — Его зовут Иоган Себастьян.
— Конечно… Мне ли этого не знать?
От изумления Иоган Кристоф начал заикаться:
— Зна… знаете? Но… но откуда?
Испугавшись, что отец выдаст себя, Саша бросился на выручку:
— Я уже имел честь встречаться с господином Бёмом. Он побывал на репетиции нашего хора. Я солировал…
— Все верно. У этого мальчика — абсолютный слух, — впервые вскользь взглянув на Иогана Кристофа, сказал тот, кого здесь звали Георгом Бёмом. — И необычайно красивый дискант.
— О, это…
— Это дар Божий, — снова переведя взгляд на Сашу, с непонятной, но заметной горечью сказал отец. — Никто из людей не вправе приписать эту заслугу себе. Ни брат, ни… отец.
— Я не смею, — начал было Иоган Кристоф, но его оборвали:
— Так вы позволите нам поговорить?
Крепкая рука отца, которую Саша так хорошо помнил, ухватила его ладонь, и они торопливо отошли в сторону, поближе к полусонному уличному шарманщику, чтобы никто не слышал их разговора.
— Папа! — задыхаясь от радости, зашептал Сашка, приподнимаясь на цыпочках. — Я так и знал, что ты жив! И что ты здесь, я тоже догадался…
— Наверное, и я должен был догадаться, что рано или поздно, и ты окажешься здесь. Почему это не приходило мне в голову? Я недооценил тебя.
В отцовском голосе не слышалось того ликования, которое переполняло мальчика. Виновато улыбнувшись, хоть никакой вины он за собой и не чувствовал, Саша тихо спросил:
— Это плохо, что я здесь? Ты не хотел этого?
Серый взгляд скользнул поверх его головы, словно отец пытался увидеть то, от чего они оба ушли. Что-то ему там не понравилось, потому что лицо его неприязненно сморщилось. Тщательно взвешивая каждое слово, он холодно проговорил:
— Как я могу сказать "плохо", если ты стал самим Бахом? Я сам надеялся на это…
Сашка так и обмер:
— Стать Бахом?
— Да что там — надеялся! Я с ума сходил от желания слиться с ним в одно. Когда я узнал об этом необыкновенном органе…
— А как дядя Валдис все узнал?
Отец не услышал его. У него уже тряслись губы:
— …то больше ни о чем не мог думать. Изменить судьбу… В одно мгновение вырасти в миллион раз… Познать в себе гений!
Он пристально посмотрел на сына:
— Все это досталось тебе. Его озарения и находки, его восторг и боль. Его высота. Тебе…
— Я не хотел этого, — выдавил мальчик. — Мне только одного хотелось: тебя найти.
И понял, что его не понимают.
— При чем тут я? Я, — отец едко усмехнулся. — Я всего лишь Георг Бём. Середнячок.
— Но я… То есть Себастьян заслушивался музыкой Бёма, — поспешно вступился Саша.
— Когда еще не писал своей. Не подозревал даже, что это будет за музыка…
Он вдруг погладил сына по голове:
— Ты не бойся. Я не держу на тебя зла. Ты ни при чем. Это я оказался недостаточно талантлив, чтоб раствориться в Бахе, не навредив ему.
— Но я не собираюсь становиться Бахом!
Рука отдернулась, и на лице, которое Сашка уже начинал забывать, возникло знакомое брезгливое выражение. Так отец смотрел на него раньше, когда Саша приносил из музыкальной "четверки".
— Это еще что значит?
Оглянувшись на Иогана Кристофа, который караулил их, держась поодаль и недоверчиво улыбаясь, Саша быстро заговорил:
— Пап, мы обязательно должны вернуться, мама же там с ума сходит!
Он вдруг вспомнил, что уже произносил эти слова в разговоре с отцом Генрихом, и на того они не произвели никакого впечатления. И все же мальчик продолжил с прежним напором:
— Что здесь делать, если Бахом ты не стал, а Бёмом тебе не нравится быть?
— А что мне делать там?
— Что?
Сашка улыбнулся через силу, чувствуя себя совсем глупым ребенком, который никак не может понять того, что очевидно для взрослого.
Отец медленно повторил:
— Что мне делать там?
— Там… мы с мамой…
— Вы, — он неприятно усмехнулся. — О, конечно! Семья. Ради которой я почему-то должен вечно зарабатывать деньги и без конца идти на компромиссы, отказываясь при этом от собственного "я".
"Так он сбежал от нас", — на какое-то мгновенье Саша даже перестал дышать.
— Семья сжирала Баха, — в отцовском голосе уже звенела злость. — Все эти его жены — Мария Барбара, Анна Магдалина… Вся эта уйма детей! Господи, зачем?! Он даже по-настоящему не прославился при жизни! Он мог заставить весь мир поклоняться своему гению, а вместо этого он то бился за место капельмейстера, то возился с чесоточными мальчишками из хора… И все это лишь для того, чтобы прокормить эту ненасытную прорву, которая так важно зовется семьей!
Саша в ужасе прошептал:
— Ты говоришь в точности, как отец Генрих. Только он все время говорил о Боге, а ты о славе.
— Отец Генрих? Кто это?
— Ты его не знаешь? — не поверил мальчик. — Надо же… Ну и ладно… Это просто один священник. Получается, ты сбежал от нас — сюда?
Заметно передернувшись, отец резко ответил:
— Я не сбежал! Выбирай выражения. Я пустился в путь к самому себе.
Мальчик мстительно отозвался:
— А нашел Бёма.
Заметив, что он содрогнулся, Саша пожалел, что ударил слишком сильно. Но ему необходимо было сообщить отцу то, что он сам успел узнать:
— Себастьяну сейчас так одиноко, ты даже не представляешь! Брат у него холодный, как лягушка, а родители умерли. Думаешь, он написал бы столько, если б так и остался один? Он же, хоть и гений, но тоже человек… Ему хотелось быть счастливым! Чтобы его любили… Самому… тоже… А зачем вообще писать, если никто рядом с тобой не радуется тому, что ты написал?
Ему было немного неловко, что он говорит отцу такие слова. И все отчетливее казалось, будто это произносит за него Себастьян. Тот мальчишка, который ночами воровал ноты и задирал девчонок, чтобы никто не заподозрил, как ему страшно оставаться один на один с этим непонятным миром, в котором почему-то умирают именно те, кого любишь больше всего этого мира. Тот Себастьян, который еще и не догадывался, что он — гений, и хотел не всемирной славы и не посмертной памяти, а только тепла и ласковых слов, которых ему почти не досталось.
И Саша уже знал, что всего этого Иоган Себастьян Бах не переставал желать до самых последних своих дней. Может, потому-то ему и был дарован такой талант, что он любил людей, для которых писал?