Он карабкался по странной скале: по ней словно провели гигантским скребком — наискосок. И теперь все камни напоминали приготовленные к бою ракеты. Особенно не рассматривая, Сашка набирался от них боевого духа и бормотал под нос:
— Ну, уж нет! Мы им покажем…
У него не было уверенности, что пробирается он в нужном направлении. Саша вообще не очень хорошо представлял, где находится. Но раз Лилькин дедушка ("Ярослав!" — вспомнилось ему наконец) оказался поблизости, значит Сашка не слишком промахнулся, ныряя сквозь время.
"Или это не сквозь время? — наспех усомнился он. — Может, время тут вообще ни при чем! А это просто был какой-то параллельный мир. Я читал. Там все старое может происходить прямо сейчас. Как там Себастьян? Никто его не тронул?"
У Саши коротко заныло сердце, как теперь происходило каждый раз, когда он вспоминал об оставленном там мальчишке. Ужасно было то, что была только одна возможность узнать, что происходит с маленьким Бахом, и для этого необходимо было вернуться туда. А как раз этого Саша не хотел.
"Была бы какая-нибудь щелочка, — тоскливо подумал он, не забывая цепко хвататься за острые камни. — Чтоб поглядывать, как он там… Почему они так не хотят, чтоб он жил, как человек? Какую-то музыкальную машину решили из него сделать! Очень здорово всю жизнь только сочинять и сочинять! А вдруг это еще и не гениально окажется? И что тогда останется?"
Он подумал о еще не рожденных там детях Баха и следом — о своем отце. Пока Саша не представлял, как скажет маме о его предательстве… И другого слова подобрать не мог.
Из памяти выпали печальные строчки, которые не раз повторяла мама: "Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король…"
Застыв на одном из уступов, он попытался принять мысль, тотчас обернувшуюся твердым решением: "Точно. Вот так я ей и скажу. Его же нет… в этом мире. Значит, он все равно, что умер. Хотел быть Бахом — ничего себе! А стал… Бём тоже был хорошим композитором. Нам рассказывали о нем. Но только потому, что он повлиял на Баха, когда тот еще начинал. А без Баха, кто бы его помнил? Так отцу и надо!"
Разозлившись, Саша не смог рассчитать следующее движение, и, оступившись, столкнул ногой большой камень. Мальчику показалось, что и его сердце улетело следом. По крайней мере, оно точно куда-то рухнуло. Распластавшись на камнях, Сашка тяжело перевел дух и осторожно посмотрел вниз. Вроде бы никто его не преследовал. Может, они и внимания не обратили. Разве в горах камни не падают сами по себе?
Когда он добрался до вершины, сил хватило только на то, чтоб растянуться на ее плешивой макушке. Но залезть сюда было необходимо, чтоб разглядеть домик Игоря сверху, и рассчитать, где же находится та самая пещера. Без этого Сашка мог бы искать ее три года…
Заставив себя подняться и не прислушиваться к дрожи в ногах, Сашка пошел по краю, всматриваясь в то, что теперь оказалось внизу. Круживший неподалеку хищник поглядывал на него с неодобрением: мало того, что какой-то мальчишка забрался на обжитую им высоту, он был, к тому же, слишком велик, чтобы послужить добычей. Сашка явно не нравился птице.
Первым делом ему удалось заметить тех, с кем был Лилькин дедушка, и почему-то сразу же он увидел ту скалу, которую все они искали. Похитители были ближе к пещере, чем он, только они пока не знали, что скала рядом. Если, конечно, это была та самая скала, ведь Саша мог ошибиться, потому что видел ее сейчас с другой стороны. Не с обратной, но сбоку.
"Они совсем близко к домику Игоря! — испугался он. — А если мама выйдет прямо на них?"
Он побежал вниз, на ходу сглатывая поднявшуюся вновь обиду на отца: "Как он мог? Мама все ждет его… И мне придется ей сказать. Сам не мог, что ли?!"
И все же эта, сегодняшняя, боль была не настолько сильной, какой она могла быть, если б Саша узнал все это несколько месяцев назад. Он хорошо помнил, каково было тогда… Наверное, он просто успел отвыкнуть от отца за это время.
Ему начало казаться: он вспоминает, как отец говорил то, что могло подготовить к его исчезновению и жену, и сына — о необходимости полной свободы для творческой личности, о независимости от быта… Тогда эти рассуждения казались Сашке скучными и малопонятными, и он слушал их вполуха, занимаясь конструктором или читая. Ему и в голову не приходило, что это может быть так важно. Теперь же он со злостью думал, как же долго, оказывается, отец вынашивал это свое предательство, а они с мамой ни о чем и не подозревали. Или же только он один?
Спускаться было, вроде, и легче, но гораздо страшнее. Земля внизу покачивалась, норовила вообще ускользнуть куда-то, и Сашка то и дело взмахивал руками, пытаясь удержаться, хотя и не падал. Несколько раз он стыдливо подумал: "Хоть не видит никто…"
А потом вдруг вспомнил, что нет — видит. Постоянно смотрит. И, может быть, думает: "Того ли мальчика я отправил на помощь Себастьяну? Он ведь так ничего и не сделал. Только придумал для себя утешение".
— Да я и сам все время теперь буду о нем думать, — задыхаясь от бега и страха, сконфуженно пробормотал Саша, коротко взглядывая на небо. — Я же тоже беспокоюсь… Только это совсем даже не отговорка! Знаешь, я уверен, что теперь Себастьян точно будет знать, что дети не помешают ему стать великим. Некоторым отцам мешают, — он судорожно втянул воздух и громко выдохнул. — Ну, и ладно! Без него обойдемся.
Только обида не собиралась сдаваться так легко. Она больно цепляла за сердце вопросами: «Чем же я так мешал ему? Я-то думал, ему тоже было хорошо, когда он учил меня играть. Когда водил в Домский собор и показал, как управляться с органом. Вот там орган! Сто семнадцать регистров. Правда, отец называл его "тихоходом". Ему не нравилось, что виртуозно на нем не сыграешь. Но там был такой звук!»
Он и не заметил, как с мыслей об отце перескочил на воспоминания о тех немногих органах, какие ему доводилось слышать. И следом вспомнил о том, что был совсем рядом. С ним нужно было что-то делать, пока до него не добрались те, которых к нему и близко нельзя было подпускать.
"Сыграть бы на нем по-настоящему! — мелькнула шальная мысль. — Я же и не понял, как он звучит".
Над его головой опять возник стервятник, и на этот раз Сашке показалось, что хищник примеривается: а что, если все же удастся утащить?
— Облезешь! — крикнул ему Сашка, больше не опасаясь, что кто-нибудь услышит.
Слева охотно отозвалось эхо, и мальчик подхватил само это слово:
— Эхо!
Ему захотелось посмотреть, откуда оно доносится, как будто в горах мог оказаться отражающий звуки экран. Осторожно перешагивая с уступа на уступ, Сашка обогнул скалу и неожиданно увидел пещеру. Это была та самая пещера, он сразу ее узнал. И этим был ошарашен, ведь ему-то казалось, что она совсем в другом месте. Он туда и направлялся, и только сейчас вдруг понял, что выбросить из того, другого, мира его могло только у подножия той самой скалы. Если уж не внутри нее…
"А они ведь тоже прямо здесь! — спохватился он, вспомнив о тех, что притащили сюда дедушку Ярослава. — Вдруг кому-нибудь из них взбредет в голову залезть на вершину? Просто так! Интересно же. А потом он возьмет и спустится с другой стороны. И как раз — в пещеру. Вот черт!"
Сашка бросился к темному проему, наскоро убедившись, что за ним никто не следит. Сегодня трубы органа отливали каким-то малахитовым светом. Сашка подумал, что это синева неба сливается с солнечными лучами и просачивается через какую-то щелку. Неужели в скале не найдется ни одной щели?
"Природоведение надо было получше учить, тогда знал бы: есть в скалах щели или нет!" — язвительно упрекнул он себя и вспомнил, что надо поскорее отделаться от всех посторонних мыслей, чтобы решить, как же спасти орган. Вернее, Себастьяна…
Можно было позвать своих на подмогу и снова завалить вход камнями. Но им в любую минуту могут помешать, ведь это дело долгое, а действовать нужно было быстро… К тому же, своих еще нужно было найти. Саша, конечно, и мысли не допускал, что они уехали отсюда, не найдя его, но ведь до сих пор он не обнаружил даже их следов. Правда, какие в скалах следы…
Ступая на цыпочках, хотя рядом никого не было, Саша приблизился к органу, улыбнулся ему, глядя снизу вверх, и сам почувствовал, что это вышло так, будто он заранее просит прощения.
"Да я же не смогу! — взмолился он про себя. — Разве можно?! Это же… Это варварство какое-то!"
У него было достаточно оправданий тому, что сделать было необходимо, но все они разбивались о то убеждение, которое само родилось у Сашки в душе: музыкант не вправе поднимать руку на инструмент. Конечно, он помнил, как сам не раз ударял ладонью по клавишам, когда никак не получалось какое-то трудное место. Но это же было так… в сердцах. Не всерьез. А сейчас все предстояло сделать всерьез.
Он печально сказал органу:
— Я уже никогда на тебе не сыграю. Они же услышат, если я начну, и прибегут. Что тогда? А что сейчас? Ну, почему именно я все время должен принимать какие-то важные решения?!
Услышав в своем голосе слезы, Сашка сердито шмыгнул и отвернулся от инструмента. Пытаясь разозлить себя, бросил через плечо:
— Отец ради тебя от нас ушел. Он всегда говорил, что если быть органистом, так лучшим. Конечно, куда уж лучше Баха! Только ничего у него не вышло. А мне так просто нравится играть. Я совсем не собираюсь становиться самым великим. Но у меня получилось. Могло получиться… Если б я захотел. Интересно, почему?
Он помнил, что с минуты на минуту может кто-нибудь появиться, но не мог заставить себя поторопиться. Собственно говоря, Саша еще и не был до конца уверен, что сумеет поднять на орган руку, и знал: это вовсе не слабохарактерность. Опустив пальцы на клавиши, он, не нажимая, взял простой аккорд и представил, что трезвучие прозвучало. Мощное и глубокое трио разных труб.
"Что будет, если эти уроды тоже попадут туда, к Баху? — Сашка замер, вообразив это. — Если до них дойдет — кто он… Да они запросто выкрадут его и начнут шантажировать! Только разве Иоган Кристоф за него заплатит? Да у него и денег-то нет… А если б были? Нет, все равно не заплатил бы. Тогда они разозлятся и…"