"Не знать! Не хочу!" — он замотал головой, забыв, что за ним могут наблюдать из окон. Сейчас человечество состояло из четверых людей, одним из которых был он сам. Об отце Саша не мог думать, как о человеке. Он и сам точно не знал, кем был в том мире, куда его увел орган… Игорь сейчас там… У подножия той красноватой скалы с пещерой для органа…
Нужно было вернуться домой… И не только потому, что уже был разогрет ужин. Но Саша незаметно забрал влево, будто плутал по тайге. Он шел, глядя только под ноги, серый асфальт покачивал перед ним трещинами, и от этого слегка кружилась голова. Когда перед ним возникла тысячи раз виденная, надтреснутая крышка канализационного люка, в цвете которой смешались краска и ржавчина, Саша вскинул голову, и нашел знакомые окна. Теперь на них были другие занавески…
Те люди, что жили здесь уже три года, скорее всего и не слышали имени Иоланты Сигизмундовны. Наверное, им было известно лишь то, что до них тут проживала какая-то ненормальная старушенция, которая в последние недели не запирала дверь в квартире, чтобы ее не пришлось ломать, если соседи учуют трупный запах. И почему-то никто ее не ограбил… Чудеса!
"Я уехал, и она умерла, — Саша сглотнул возникшую во рту горечь. — Что же такое происходит вокруг меня? И почему мне кажется, что если б она была жива, ничего этого не случилось бы с нами?"
Он знал, что, вряд ли, заставит себя пойти на ее могилу: перед любым кладбищем Саша испытывал суеверный ужас. И не стыдился этого, ведь никто не мог поколебать в нем уверенность в том, важнее помнить об умершем, и думать о нем, чем отмечаться посещениями на Троицу.
— Я думаю о вас, — шепнул он, не заметив, что это прозвучало строчкой романса.
Пора было уходить, а Саша продолжал смотреть на то окно, возле которого когда-то стояло фортепиано, и вечно открытая форточка выпускала в мир звуки Грига, Бетховена, Гайдна…
"Баха", — он произнес это имя как бы отдельно от других, поставил особняком, хотя уже решил для себя, что не собирается быть органистом. Не только из-за отца… Детская жалостливая влюбленность в однокрылый рояль, чем-то схожий со стойким оловянным солдатиком, давно окрепла в Сашиной душе настолько, что никакие сказки собственного прошлого не могли увлечь его чем-то другим. Слава Богу, уже были созданы аранжировки Баха для фортепиано, например, обработка, сделанная Бузони. Сейчас Саша играл его Токкату, Адажио и Фугу. Ему казалось, что на рояле это звучит не менее мощно и пронзительно, чем на органе.
Мысль об органе оказалась острой и больно кольнула, напомнив об Игоре, который сейчас ближе всех был к разбитому Сашей инструменту. Все говорило за то, что она так и будет сидеть в нем занозой до тех пор, пока он не приблизится к Игорю настолько, что ненависть, возникшая между ними, не выдавит ее.
Правда, это немного глупо выглядело даже в Сашиных глазах: ехать черт знает куда, только ради того, чтобы ударить другого человека по лицу. Но зачем еще ему нужно увидеть Игоря, он не представлял. Вот только это "нужно" было несокрушимым.
В последний раз скользнув взглядом по бывшим окнам бывшей учительницы, Саша пошел к дому, теперь уже следя за тем, куда идет. Его дом накатывал волной успокоения. Все в Саше как-то незаметно затихло, перестало трястись и проваливаться. А мысли упорядочились, и первой из них оказалась: "Только мы с мамой. Так было и до Лильки. До Игоря. Так и теперь будет. Спираль".
Вторично войдя в свой дворик, Саша смог заметить, что на тех листьях, которые были у самой земли, застыли темные капли. Видимо, с утра прошел дождь, которого он не застал. Или это было еще вчера?
Это "вчера" состоялось без него, но Саше придется разбираться, почему оно вышло именно таким. Себе он мог признаться, до чего ему хотелось расспросить Лильку обо всем, выведать подробности: "Почему? Как?" Он подозревал, что получил бы от этого мучительное удовольствие, к которому подсознательно стремится каждый русский: хоть однажды в жизни уничтожить себя до такой степени, чтоб осталась одна пыль, которая легко превращается в грязь. А уж из этой грязи вновь возродить человека — вот торжество победителя!
Формально Саша был русским только наполовину, но они с матерью так давно уехали из Латвии, и его связь с отцом была настолько призрачна, что много лет он чувствовал себя русским, и никем иным. Хотя сам их дом, из которого натерпевшийся от властей дядя Валдис пытался создать свою крепость, не имел ничего общего ни с одним из строений на их улице.
Правда, те дома, что строили себе нынче внезапно разбогатевшие и не до конца осознавшие это люди, тоже больше походили на крепости и примитивные готические замки, чем на русские терема. Таким образом, их хозяева пытались придать своей скудной жизни оттенок рыцарского благородства, не подозревая того, что большинство героев средневековья были настоящими разбойниками, грабившими и соседей, и случайных путников.
Возле старой черемухи Саша остановился. Сорока, усевшаяся на корявый, черный в сумерках ствол, издавала смешные звуки, будто давилась чем-то.
— Ш-ш! Не воруй! — он похлопал по холодной коре и засмеялся, потому что птица даже не шелохнулась. — А ты еще и глухая…
Его взгляд соскользнул на стоявший позади черемухи сарайчик, в котором много лет назад заночевала Лилька, забредя ночью в их двор: "Нечего было пускать ее дальше этого сарая!"
Иногда она говорила Саше, что он выглядит надменным аристократом, когда разговаривает с людьми, которые не нравятся ему. И он знал, что в нем действительно есть это умение отторгать ненужное, но не находил в этом ничего противоестественного: с какой стати самому быть приятным с тем, кто неприятен? Для Лильки же просто не существовало людей, которых она не принимала. До сих пор Саше казалось, что она вообще не способна кого-либо обидеть…
— Мам, это я! — крикнул Саша с порога, и она сразу выбежала навстречу с такой радостью, будто они и не виделись полчаса назад.
Угадав, что она не решится спросить, Саша сразу же сказал сам:
— Его там нет. Она говорит, что он уехал в свой домик в горах. Я почему-то думал, он давно его продал…
— Он уехал… — повторила она.
Ее голос прозвучал так ровно, что Саша даже не понял: довольна она этим или огорчена.
— Вроде бы, они и не собирались жить вместе, — ему самому было трудно передавать матери все это, но Саша допускал, что ей может полегчать. Хотя ему самому легче не стало.
— Почему? — спросила она точно так же, как недавно он сам.
Раздражение все же вырвалось наружу, он шагами разметал его по комнате:
— Что значит — почему?! Переспать это одно, а жить вместе совсем другое. Можно подумать, ты этого не понимаешь!
Прохладные ладони поймали его щеки и прижались к ним:
— Ну что ты, солнышко! Прости, пожалуйста… Давай не будем говорить об этом, если тебе так…
"Больно" она не произнесла. Ведь до сих пор Саша ничем не проявил того, что все случившееся, хоть как-то задевает его самого. Выходило так, что он приехал лишь для того, чтобы помочь матери…
"Может, она и не догадывается, что было у нас с Лилькой?" — с недоумением спросил он себя. Ему-то казалось, что все шито белыми нитками: их столько раз заставали едва одетыми. Но иногда именно родители не замечают очевидного с упорством полных дебилов. Понимал ли Игорь, что происходит? Уж он-то ни одному из них не был отцом…
Саше внезапно вспомнился пыльный вагон электрички, на котором Игорь въехал в их жизнь: "Лилька тогда взяла у него мороженое. Иоланта, правда, тоже, но она не в счет. Она из кожи вон лезла, чтобы пробудить маму к жизни. Знала бы, чем это обернулось… Лилька — другое дело. Разве Игорь не понимал, что рано или поздно она вырастет? Она приняла его подношение вместо мамы, и это установило между ним и Лилькой особую связь".
Ему самому стало смешно: эти рассуждения превращали Игоря в коварное чудовище, способное годами вынашивать гнусный план, готовить почву для преступления. Ничего этого, конечно же, не было. Только одна женщина тогда существовала для Игоря, и чтобы задобрить ее, он готов был накормить мороженым весь свет.
— Я нашла последние газеты, — сказала мама и поставила перед ним тарелку с тремя картофельными ватрушками. — Там есть несколько объявлений: "Куплю дом". Позвонить? Или ты сам?
— Конечно, — отозвался Саша, не сразу переключившись на другую реальность. И уточнил: — Позвони, конечно.
— Или лучше связаться с каким-нибудь агентством? Они знают расценки. Нас ведь с тобой обдурят в два счета…
— Ладно. Давай так. Для мебели надо будет заказать контейнер. Я позвоню ребятам в Питер, когда мы точно будем знать, за сколько можно продать дом, они подыщут квартирку.
Сев напротив, она посмотрела на него печально:
— Всего лишь однокомнатную… А куда же мы поставим твой рояль?
— Это не мой рояль! Он мне не нужен, — это вышло обиженно, и Саша недовольно поморщился. — Мы его тоже продадим. И еще что-то из мебели придется продать, ее слишком много для одной комнаты.
Неловко звякнула вилка.
— Не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— Стоит ли игра свеч. Скажи, пожалуйста, как мы будем жить в одной комнате?
Усомнившись, что это ее успокоит, Саша все же сказал:
— Я буду там только ночевать. Я же учусь целый день! А теперь придется еще и подрабатывать.
Она встрепенулась:
— Я нашла деньги. Он оставил в шкафу, а я их как-то не заметила. Там много…
— У него еще что-то осталось после Германии? — удивился Саша. Он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что клоун может заработать столько, чтобы купить рояль.
— Мы возьмем эти деньги?
Справившись с мгновенным отчаянием, Саша отрывисто произнес:
— Нет. Я поеду и верну их ему.
"Вот и повод нашелся!" — поездка в горы оказалась делом решенным так внезапно, что Саша не успел ни обрадоваться этому, ни испугаться.
— Утром же и съезжу.
Глаза у нее стали тревожными:
— Я боюсь тебя отпускать.
— Он не убьет меня.