— А ты его?
— Надеюсь, тоже.
Но это ее не успокоило:
— В тот раз ты потерялся там, помнишь?
"Я не потерялся, — возразил Саша про себя, но уверенность в этом внезапно сделалась зыбкой. — Или все же потерялся? До сих пор я думал, что сохранил себя. Что понял, какой будет моя жизнь… А теперь от всего этого ничего не осталось".
Он вспомнил о том, как прекрасно в детстве мечтать о будущей взрослой жизни, а когда входишь в нее на равных со всеми правах, оказывается, что ничего не состоялось. Да и мечтать больше не о чем… Как остальные люди живут с этим?
Заставив себя проглотить последний остывший кусок, Саша улыбнулся:
— Спасибо. Ты готовишь лучше всех.
— Скажи, пожалуйста, может, мне открыть в Петербурге свой ресторан? — наконец-то глаза у нее заблестели знакомой насмешкой.
Он подхватил:
— А я буду в нем лабухом! Мы сколотим с тобой умопомрачительное состояние.
С незнакомой деловитостью она поинтересовалась:
— Сколько собираешься требовать за песню?
— А в чем дело? — заносчиво выкрикнул Саша, вскочив из-за стола. — Уже контролируешь мои доходы?
Рассмеявшись, мама кивнула на закипевший чайник:
— Чай? Кофе?
"Уснуть бы сегодня", — вздохнул он и выбрал чай, хотя никогда не различал вкуса разных сортов. Лилька с детства любила какао.
— Третий год третьего тысячелетия, — мама водила пальцем по тонким ребрышкам чашки, словно заряжала чай своей же силой.
— Это должно что-то значить?
— Симметрия цифр этого года? Разве она может ничего не значить?
— То есть ты считаешь, все, что произошло, могло произойти только в этом году?
— Я не уверена… Но ведь случилось это именно сейчас, а не в прошлом году, скажем.
Саша поднялся с чашкой в руке и прошелся по комнате, старательно обходя рояль:
— А, по-моему, люди ссылаются то на високосный год, то еще черт знает на что, только бы оправдать свое очередное безумие. Подумай сама, что внутри нас может зависеть от каких-то чисел?
Она заспорила, обернувшись к нему и обняв спинку стула:
— Это не просто числа! Вернее, числа — это уже следствие. Это как бы зафиксированные перемены состояния солнца, планет. Прости, пожалуйста, но это ведь не может не сказываться на нас!
— Ну да, да, — он подумал: "Лилька вечно слушала гороскопы. Интересно, что ей предсказали в тот день? Или все же этот день был не единственным?"
Вернувшись к столу, Саша поцеловал гладкие волосы матери, и прижался щекой к ее макушке:
— Давай спать?
— Но у вас же… Я хотела сказать: в Петербурге еще рано.
— Я знаю. Но я собираюсь встать по этому времени. Я все-таки съезжу… туда. А потом уж разверну тут бурную деятельность!
Она запрокинула голову, не больно упершись ему в живот:
— Какую деятельность?
— Обзвоню агентства. Ну, сделаю все, что положено. Зачем тебе с этим возиться? Ты не должна даже вникать в такое…
В голосе матери послышалось сожаление:
— Когда ты стал взрослым?
Саша рассмеялся:
— Разве я уже стал? Я не заметил.
Глава 3
За те месяцы, когда Саша не бывал дома, он успевал забыть, что по утрам его комнату заполняет солнце. Беззастенчиво вселившись, оно теплом пощекотало Сашины веки, невесомым "зайчиком" качнулось на ресницах, зависло в воздухе, с детской назойливостью заставив ленивые пылинки пуститься в пляс, и длинной полосой растянулось на ковре.
"Шторы не закрыл", — он понял, что уже не уснет, но еще не мог себя заставить проснуться до конца. В отдельные минуты Саше даже казалось, что солнце снится ему, а потом он ощущал, как потеплела щека, и бессвязно думал: "Оно есть… Мама спит? Сколько времени? Неужели мне никуда не надо бежать?"
Наконец сон окончательно размяк и растаял, как воск, из которого ночь лепила легко превращающиеся друг в друга образы. Сев на постели, Саша усмехнулся тому, как восторженно замерло сердце: "Я дома!" Ступая по солнечной полосе, он подошел к окну, и прерывисто вздохнул: увидевшееся, было так хорошо, что будь Саша чуточку сентиментальней, у него навернулись бы слезы.
Их крошечный сад был сейчас так спокоен, так прозрачен, что ему тоже захотелось стоять, не шевелясь и еле дыша. Там солнце не веселилось так нахально, как в комнате, а разливалось застенчивой радостью в мелких каплях, зависших на листьях ранета и черемухи. И спрятавшаяся в темной кроне птица тоже была смущена тишиной рассвета и позволяла себе лишь редко, тоненько попискивать. Ветра совсем не было, и все же листья едва заметно подрагивали, будто деревья ежились, привыкая к утреннему теплу.
И потому, что все вокруг было так гармонично, так прекрасно, Сашу насквозь прошило болью: "А ее здесь больше нет…" Еще вчера он держался на злости и на решимости увидеть, обидеть, оттолкнуть. А сегодня всего этого уже не нужно было делать, все было позади, по крайней мере, в отношении Лильки. И оттого, что Саше удалось одним рывком выбросить ее из своего мира, тот внезапно стал пустым, как Космос, который тоже великолепен, только дышать там нечем.
"Я вернусь в Питер. Окончу консерваторию. Говорят, из меня что-то получается… Зачем? Это все — зачем?" — он внимательно посмотрел на свои крепкие руки с длинными пальцами. Уже в одиннадцать лет Саша легко брал полторы октавы… Эти руки были всего лишь инструментом, который сам по себе, конечно, ценен, однако музыка зарождается вовсе не в нем. Он уже узнал — где. Он успел это прочувствовать.
Не проверяя, спит ли мама, Саша, натянув свитер и джинсы, потихоньку выбрался из дома, и, стараясь больше не озираться, быстро прошел через сад. Задание себе он уже придумал: сбегать на вокзал и выяснить, когда отходит нужная ему электричка? Его тревожило то, что справочная сейчас, скорее всего, не работает, но ведь должно же быть какое-нибудь табло с расписанием!
Местные собаки еще спали, и ни одна не подала голоса, пока Саша петлял давно не хоженными переулками, в которых помнил все, вплоть до цвета почтовых ящиков. У одного из домов он замедлил шаг: здесь Лилька всегда припадала к забору и долго смотрела на цветы, занимавшие добрую половину огорода. Они просились на полотно импрессиониста, играя лиловыми, розовыми, желтыми красками, то перетекая одна в другую, то расходясь.
"Ее назвали Лилькой потому, что она похожа на цветок", — он вспомнил это и зажмурился, хотя сейчас цветов еще не было, одни только луковицы в земле. И Лильки тоже не было. Но в отличие от ирисов и гладиолусов, она даже не обещала прорасти в его жизни…
— Сашка!
Его застал врасплох этот оклик, и он вздрогнул слишком заметно. А в следующую секунду удивился тому, что, не обернувшись, узнал голос, хотя они не виделись с Андреем Шиловским с тех пор, как оба окончили музыкальное училище. Андрей — по классу баяна. Пианисты относились к их отделению снисходительно, ведь они сами считались "белой костью". Но Саша никогда не делал подобных намеков. Это было глупо, а он с детства избегал казаться глупым. К тому же, они жили с Андреем в двух шагах друг от друга и часто возвращались вместе. К чему было обижать его?
Он уже обрадованно шагнул навстречу, но внезапно замер, будто по ошибке очутился в незнакомом мире, где сразу обнаружил чудовищное несоответствие правде.
"У него гипс?" — Саша еще пытался как-то свести две реальности, хотя своими глазами видел, что ничего из этого не выйдет. Другим несоответствием было то, что вытянутое от природы лицо Андрея так и светилось от радости. В чем он мог найти ее, если…
— Сашка! — он с чувством хлопнул его по плечу и приподнял пустой рукав джинсовой куртки. — Ты не знал? Неужели не знал? Лилька не говорила? Мы с ней встречались, когда я вернулся.
Саша заставил себя спросить:
— Откуда?
— Из Чечни, — Андрей с недоверием прищурился. — Ты и этого не знал? Вот тебе и птичье название… Не помнишь? Ты говорил, что Чечня звучит как-то по-птичьи. Мы с тобой и не думали, что там все всерьез.
— Так тебя забрали? Ты же… — Саше самому стало противно, что он так бормочет. — Ты же собирался в "культуру" поступать…
— Провалил. Это ж ты такой талант, тебя вон в консерваторию взяли, — наверное, он почувствовал, что эти слова прозвучали издевкой, и примирительно улыбнулся. — А, между прочим, тогда никто не верил, что ты поступишь! В Питер… Я так высоко даже не замахивался.
— Что же… теперь? — спросил Саша и подумал: "У него и улыбка стала другой".
Андрей необъяснимо просиял.
— Теперь? — он захохотал, разбудив здоровенного пса, который с ошалелым видом выскочил из будки. — А теперь, Сашка, я женюсь! Прямо сегодня! Суббота же. Вот в парикмахерскую побежал с утречка… Приходи, а? Очень прошу.
— Женишься? — Саша все еще не мог прийти в себя. — Вот это да… А на ком?
— На Вальке, конечно! Помнишь, Вальку? У нас с ней стаж почти, как у вас с Лилькой. Мы Лильку-то одну пригласили, не знали, что ты приедешь. Но вы же вместе придете?
Саша посмотрел на захлебывающегося злостью пса:
— Давай отойдем, а то он свихнется… Я знаешь… Я не смогу прийти. Я уезжаю сегодня.
Лицо Андрея вытянулось еще сильнее, и губы обиженно дрогнули:
— Как это сегодня? Ты же только приехал!
— Я пока не в Питер. Так, надо по одному делу.
— А это дело нельзя чуток отложить? Может, в понедельник съездишь? Ну, я тебя очень прошу! Это… Это важно для меня. Понимаешь?
На какой-то миг Андрей выпустил повод, не удержал одной рукой, и тоска вырвалась наружу, промелькнула во взгляде. Саше не потребовалось много времени, чтобы разглядеть ее: "Я для него — связь с тем будущим, которого его лишили, и с прошлым, обещавшим совсем другое…"
— Если честно, — с неожиданной злостью произнес Андрей, так щурясь на него, что хотелось отвернуться, — если б не Валька… И не рука эта! Я бы лучше туда вернулся.
Саше показалось, что он не совсем понял его:
— В Чечню?
— Ну да. Подписался бы на сверхсрочную. Что ты так смотришь? Тебе это дикостью кажется? А у меня вот, знаешь, многое из того, что тут происходит, в голове не укладывается.