— Прекрасно! — завопил Саша. — Никому ничего не нужно. Благодать! Что я вообще тут делаю? Ты едешь или нет?
Сдвинув брови, Лилька несколько раз взглянула на него прежде, чем спросить:
— А ты?
— Я должен его увидеть, — твердо сказал Саша.
— Тогда я с тобой. Я хочу знать, что… случится.
— Ничего особенного не случится. Мы поговорим.
— И все?
— Может, подеремся. Не из-за тебя, конечно… В общем, ничего неожиданного.
Она сердито предупредила:
— Ты не можешь драться!
— Почему это?
— А руки?
— Я буду драться ногами, — Саша демонстративно махнул правой.
Лилька вскрикнула:
— Классно! Нет, мне необходимо на это посмотреть!
— В прошлой жизни ты опускала большой палец, сидя в Колизее?
— Может быть, — равнодушно отозвалась она. — Мы прямо сейчас едем?
"Неужели?" — темная тень страха скользнула совсем рядом, но Саша оттолкнул ее.
— Конечно. Прямо сейчас.
Глава 7
"Только на мотоцикле, — повторял Саша ее слова, прозвучавшие, как условие. — Почему так? Потому что его подарил Игорь? Он увидит меня в седле и решит, что я не совсем отрекся от него… Этого ей хочется?"
Сидевшую позади Лильку он не спрашивал. Разве она ответит правду? Во всем, что она говорила в эти дни, Саша находил незнакомую двусмысленность, будто каждое слово отдавало эхом. Раньше он такого не замечал… Он печально подумал: "Оказывается, любовь может сделать человека хуже. Она учит его врать. Разве я не врал, когда был с Наташей?"
У нее было одно имя с его матерью, и она была — не совсем, конечно! — и все же близкого к ней возраста. Ближе к его маме, чем к нему самому. Сначала она была только Натальей Геннадьевной, преподавателем по классу виолончели, и Саша едва здоровался с ней, потому что учился на другом отделении. Но однажды она предложила ему выступить с ней в качестве концертмейстера. Саша согласился сразу же, потому что использовал любую возможность выйти на сцену. Не для того, чтобы "засветиться" лишний раз. Просто ни от чего другого он не испытывал даже похожего восторга.
Спустя время, ему стало казаться, что в том, как все получилось, была некая подстроенность: поздние репетиции вдвоем в полутемном зале, пронзительно красивая музыка, бутерброды и апельсины, которые Наташа раскладывала прямо на рояле… Конечно, им пришлось учиться врать, — или она уже умела? — ведь Наташа была замужем за профессором-теоретиком, которого Саша невольно стал избегать.
Менялись квартиры ее знакомых, но постоянным оставался страх, что кто-то из них проболтается: богема — не надежный народ! А Саша вовсе не был настроен отвечать за Наташину жизнь, в том случае, если профессор воспримет все слишком болезненно. Ни разу Саша не сказал ей, что любит, и считал, что честность в этом — главное.
Но все это не было ни честно, ни искренне, ведь речь шла не только о профессоре, на чувства которого еще можно было наплевать, но и о Лильке, которой Саша писал, вернувшись в арендованную комнату: "Маленькая моя, я живу только тем, что ты есть". И это тоже было полуправдой, ведь выходило, что живет он не только этим.
Саша помнил, что ощущение мучительности возникло уже при первом свидании, хотя он ожидал, что мало-мальский риск развеселит его: чужая квартира, полузнакомая женщина, и ни на той, ни на другой нельзя оставить следов. Радио подсказывало песню дня: "Мы могли бы служить в разведке…" И хотя там тоже шла речь об отношениях, которые приходится скрывать, Саша чувствовал: то, что происходило между ним и Наташей не дотягивало даже до песенного уровня.
С Лилькой ему хотелось создать оперу. И не только в музыкальном смысле. Теперь, как никогда прежде, ведь необходимый трагизм, наконец, возник. Раньше его подменяла временная разлука, сейчас грозившая перерасти в настоящую.
"Я везу ее, чтобы отдать другому мужчине. Чем не сюжет для русской оперы?" — Саша глотал горький ветер, и все пытался поймать взглядом: растет ли вдоль дороги полынь?
— Давай остановимся! — крикнула Лилька.
Он не стал спрашивать: зачем, и свернул с дороги в солнечные владения мать-и-мачехи. Эти цветы всегда держались вместе, потому что были совсем маленькие. Лилька тоже маленькая, нельзя оставлять ее одну. Разве она выживет? Игорь должен понять это…
Подождав, пока она слезет с мотоцикла, Саша перекинул ногу. За его спиной легко вздохнул смех.
— Что?
— Пианист, который гоняет, как рокер… Где это видано? — она продолжала смеяться, но в этих звуках уже слышалось нечто умоляющее и совсем не веселое.
Он заставил себя улыбнуться:
— Как будто ты впервые это видишь.
— Нет, я просто привыкнуть не успеваю. В тебе столько всего… И потом, ты же все время исчезаешь!
— Ты всегда знала, что я поеду учиться.
— Я знала, — подтвердила она и, присев, погладила пушистые цветки. Потом показала пожелтевшую ладонь и засмеялась.
Быстро нагнувшись, Саша сорвал цветочную головку и ткнул Лильке в нос. Она взвизгнула и опрокинулась на траву, мотая головой и задыхаясь от смеха. Придавив одной рукой, Саша уверенными мазками раскрашивал ей лицо. Куда попадал, потому что Лилька все время уворачивалась.
— Ты — солнечная клоунесса! — крикнул он, отдавшись тому восторженному веселью, которое возникало раньше, когда они оставались вдвоем.
— Я… Я… — она так и захлебывалась. — Чем я отмоюсь?
— Я поплюю на тебя.
— Только попробуй! Ой, у меня уже слезы текут.
Он едва не сказал: "Вот и умоешься слезами", но успел услышать, как зловеще звучат эти, еще не произнесенные, слова. Вывернувшись, Лилька подскочила, стиснула его шею и потерлась о щеку разгоряченным лицом. Потом отстранилась и жалобно улыбнулась:
— Вот… Теперь ты тоже…
— Зачем ты это делаешь? — Саша сел на траву, даже не попытавшись стереть пыльцу.
— Что я делаю?
— Пытаешься доказать, что ничего не потеряно.
— А все потеряно?
Она села в стороне, так, что ему был виден только ее профиль. Кончик носа золотился на солнце, а от ресниц спускались печальные стрелки.
— А ты сама этого не чувствуешь? — у него опять так сдавило сердце, что он повысил голос, чтобы заглушить эту боль. — Знаешь, это даже как-то… нечестно с твоей стороны… Только вчера ты кричала, как любишь его…
Быстро повернувшись к нему, и встав на колени, будто молила о пощаде, Лилька, путаясь, проговорила:
— Я же сказала… Я, наверное, все придумала… Просто придумала…
— Просто!
— Я не понимаю, почему так кричала… Ничего особенного у нас и не было.
— Ну да, секс — это такая ерунда!
Поморщившись, она заговорила еще быстрее:
— Я, наверное, слишком по тебе соскучилась. Я же писала! А он тоже был таким несчастным… И я…
— Ясно, — Саша лег на траву, чувствуя, что больше не может смотреть на Лильку. Облака над ним вытянулись белесыми травинками, которые хотелось собрать рукой.
— Что — ясно?
— Вы утешали друг друга по полной программе. Просто утешали.
— Тебе хочется поиздеваться?
— Не все же тебе… А что будем делать с твоими душераздирающими признаниями, что ты влюбилась в него еще в одиннадцать лет?
Она протяжно вздохнула и придвинулась поближе:
— Может, и влюбилась. Но это, как… Ой, я знаю, ты терпеть не можешь Фрейда, но меня тянуло к нему, скорее, как к отцу, понимаешь?
— К Фрейду?
— Может, если бы у меня были бы родители, ничего этого не случилось бы…
— Бы-бы-бы… Думаешь, все девочки спят со своими отцами?
— Ну, перестань! — Лилька вытянулась рядом на животе. — На самом же деле он мне не отец.
"Что она делает? — Саша даже через джинсы чувствовал упругость ее бедра, уже подзабытую его ладонью. — Неужели она думает, что если сейчас ей все удастся, то я сразу же забуду, как мы здесь оказались? И все станет, как прежде… Она ведь должна понимать, что у меня были близкие женщины, но это не изменило моей жизни. Ее никто не потеснил. Сказать ей?"
— Не пытайся меня соблазнить, — он постарался, чтобы голос прозвучал сухо. — Я знаю все эти приемчики.
Лилька приподнялась:
— Знаешь?
— А ты думала, я жил в Питере монахом?
"Как пошло! — теперь ему захотелось перевернуться на живот, чтобы уйти от Лилькиного взгляда, но Саша его выдержал. — Да плевать! Теперь она хотя бы не будет считать меня половой тряпкой, о которую они на пару вытерли ноги".
Вытащив платок, Лилька принялась судорожно тереть лицо, но желтые разводья все равно оставались. Саша наблюдал за ней, не пытаясь помочь. Наконец, она опустила руку и скомкала платок.
— Ты правду сказал? Или это, чтобы отомстить мне?
— А что изменила бы эта месть? Теперь просто не зачем скрывать. Раз уж мы достигли такой степени откровенности…
— Значит… — она схватилась за горло и откашлялась. — Значит, я уже давно для тебя… никто?
— Этого я не говорил.
— А что же тогда?
— Отстань! — резко выкрикнул Саша и вскочил. — Какого черта теперь выяснять, кто и что для кого значил?! Все уже в прошедшем времени. Пусть там и остается. Я не собираюсь разрушать твою великую любовь! Давай, садись. Подожди… Дай, я вытру тебя.
Отобрав платок, Саша по-свойски послюнил кончик и потер ее гладкую, почти детскую кожу. "Маленькая моя, — в горле возник неприятный комок. — Как же я не уберег тебя?" Ее опущенные ресницы подрагивали, и Саша вдруг физически почувствовал, как ей больно взглянуть на него.
У него замерла рука.
— Лилька…
— А? — она упорно смотрела вниз, а ему хотелось увидеть ее глаза. Раньше ему казалось, что они не умеют обманывать. Ошибался он или редко всматривался по-настоящему?
— Вот так уходит первая любовь, — он усмехнулся, и пальцем погладил ее натертую щеку. — Ничего. Все через это проходят.
— Я думала, мы — не как все…
— А оказалось…
— Нет! Мы все равно не как все.
Саша опасался ее слез, но Лилька не заплакала. Но и ни разу не посмотрела на него.
— Может, ты зря думаешь, что он не ждет тебя, — предположил Саша, не особенно веря в это, но надеясь взбодрить Лильку.