На этот раз он спросил:
— Интересно, старик знает, что мы используем его, как прикрытие? Кстати, мотоцикл тоже надо продать.
— Продать?!
— Не потащу же я его с собой! Придется все-таки пожить здесь несколько дней. Не может ведь Андрей и с мотоциклом возиться…
Лилька зашептала, потому что они уже вошли в едва освещенный подъезд:
— Я как-то попробовала обходиться без руки. Чтобы понять, как он живет… Знаешь, это ужас! Ничего не получается.
— Ну, нет. Кое-что и с одной рукой вполне получится, — он уже представил, как погружает пальцы в горячее, влажное, Лилькино, и задохнулся от нетерпения. — Открывай скорее!
У нее счастливо блеснули глаза:
— Сейчас — сейчас!
Они чуть не свалились прямо в прихожей, запутавшись ногами, которые сами норовили сплестись. Задыхаясь от душного запаха старого пальто ее деда, которое все еще висело здесь, Саша рвался к радости, которая всегда и везде, в любых условиях была чистой, если ее дарила Лилька.
Потом они боролись со старым душем, который то норовил ошпарить, то вообще отказывался давать воду. И оба хохотали так, словно это было самое смешное развлечение на свете.
— В той питерской квартире, где я снимаю комнату, в ванной газовая колонка. Вот где кошмар! Я там не моюсь, а только регулирую эту проклятую рукоятку, чтобы не свариться или не окоченеть. Причем там счет идет на микроны…
— Ты есть хочешь? — Лилька вся так и сияла, смыв тяжесть последних дней.
— Яичницу? Я сам пожарю. Как обычно? Половину — глазуньи, половину — проткнутых?
— Да, да! — Лилька почти кричала, наспех обматываясь полотенцем.
Прошлепав до кухни, она распахнула холодильник, безжалостно стукнув дверцей о стол, и вытащила кастрюльку с яйцами. Ступая по ее мокрым следам, Саша подошел сзади и обнял. Лилька тотчас затихла, слегка запрокинув голову, и он осторожно поцеловал ее торчавшие от воды смешные волосишки.
— Иди ложись, — шепнул он. — Я принесу тебе ужин в постель. Или это уже завтрак?
— Не важно… Я лучше с тобой посижу. Знаешь, что я вспомнила? — присев возле ящика с кухонной утварью, она улыбнулась. — Как мы в первый раз варили яйца.
— И не знали, сколько минут варятся "вкрутую"…
— А хотели сделать салат. А потом ты плюнул на все и сел за пианино. А я слушала тебя и думала: "Зачем тебе возиться с каким-то салатом, если ты можешь играть Гайдна?
Саша сделал недоверчивую гримасу:
— Ты даже помнишь, что я играл Гайдна?
— Конечно, — Лилька убежденно кивнула. — Потом ты еще рассказывал, каким он был хулиганом.
— Сколько нам тогда было?
— Мы познакомились в тот год. Значит, тебе было двенадцать.
От души посыпав яичницу солью и перцем, Саша сдержанно заметил:
— Многие дети играют Гайдна уже в восемь.
— Ну, и что? — вспыхнула Лилька. — Зато, может, в тридцать они будут играть то же самое. У каждого свой ритм жизни. Музыка ведь тоже в разном ритме пишется, но это же не значит, что лучше именно та, что быстрее.
— Не значит, — согласился он. — Я просто не хочу, чтобы ты обманывалась. Я не гений. Я мог им стать, ты помнишь. Но я захотел быть самим собой. Так что, если ты рассчитываешь, что твой муж будет великим музыкантом, и, так сказать, останется в анналах…
— Мой муж? — Лилька замерла, не закрыв хлебницу.
— А ты думала я тебя удочерить собираюсь?
— Ты хочешь, чтобы мы… поженились?
— Ну, естественно! — Саша взмахнул ножом, которым то и дело поддевал яичный слой.
Лилька выпрямила спину:
— Это ты мне так делаешь предложение?
— А что? Кольца с бриллиантом у меня нет.
Вытащив из ящика тряпичную прихватку, Лилька переставила сковороду, и отобрала у него нож. Саша напрягся, опасаясь угадывать, к чему это она готовится.
— Мне не нужно кольцо, — серьезно сказала она, взяв его руки и внимательно осмотрев. — Если ты будешь играть мне, как сегодня, это будет в сто раз лучше, чем всякие бриллианты. О господи… Я совсем не умею говорить! Можно, я напишу тебе?
— Письмо? Но я же здесь.
— Ну, и что? Писать ведь легче, чем говорить.
— Это тебе.
— Ну да. Я сейчас уложу тебя спать, и все напишу, ладно? Только сначала мы поедим, наконец, а то у меня сил не хватит ручку держать.
Я действительно никогда не смогу сказать тебе этого, потому что надо обладать удивительно тонким слухом, как у тебя, чтобы все, что выпускаешь в мир, не содержало и намека на фальшь. Я боюсь произносить те слова, которые особенно важны для меня, чтобы не обесценить их своей бездарностью. Когда я пишу, то почему-то не страшусь этого.
Я хотела сказать тебе: все, что было у нас с тобой, дороже любого, даже волшебного кольца. Мы сами создавали волшебство и уносились на небеса, которые отличались ото всех других небес тем, что были теплыми. Я убедилась, что новое небо может оказаться совсем не таким, как представлялось с земли. В нем невозможно жить…
А я хочу жить, понимаешь?! Не сама по себе, продолжая безликое существование, а с тобой. Быть твоей женой, сестрой, другом, словом, тем, кто будет тебе нужнее. Если получится, — твоей Музой, хотя я, наверное, не слишком подхожу для этой роли. Но я верю в тебя, как никто другой. С той самой минуты, уже затерявшейся в прошлом, но не забытой мной, когда я, девчонкой, проснулась в вашем сарае и услышала, как ты играешь Баха. Все это время я знала, что твой талант так велик, что ты даже сам этого не понимаешь. Думаешь, случайно тот орган призвал именно тебя? Ты был единственным, кто мог претендовать… Ни твой отец, ни Генрих. Ты. Я верю, ты создашь такую музыку, какой, кроме тебя, никто не смог бы написать.
Наверное, из меня вышла никудышняя Мария Барбара, но ты ведь сам говорил, что лучше быть собой, чем кем-то, даже превосходящим тебя по всем статьям. Вот я. Моя жизнь, мои душа и тело — это все, что я могу предложить тебе в качестве приданого. Ты берешь меня в жены?"
Глава 17
— Ты так восхитительно врешь!
— Вовсе не вру! Говорю тебе, я видел страну, где солнце ночует прямо на пальме. Это ведь очень большая, очень старая пальма. А солнце, оно же маленькое… Неужели ты никогда не видела солнца?
Наташа перевела взгляд за окно: там уже светало. Конечно же, она видела солнце тысячи раз, откуда же взялось это ощущение, будто все с ней впервые? Первые семь ночей и рассветов. Сегодняшний расстелил по всему дому солнечные коврики…
— Надо завести кошку, — сказала она и протянула руку к одному из ковриков. — Смотри, какое местечко для нее! Я и раньше хотела взять котенка. А Сашка мечтал только о собаке…
Игорь легонько дунул ей в лицо, отгоняя тревогу, казавшуюся особенно темной таким утром.
— С ним все в порядке, — напомнил он. — Я только вчера их видел. Гоняют с Лилькой на мотоцикле.
— Я тоже их видела. Они так дурачились возле фонтана! Кажется, я никогда так не умела. Ну, может, лет до шестнадцати… Знаешь, как дети балуются? Зажимают пальцем часть дырочки и поливают всех водой.
— Я сам так делал. Неужели ты — нет?
— До того, как встретила Яна, — наверняка. С ним такое было невозможно… Он… казался выше этого. Я не представляю его ребенком. Вот тебя — представляю.
— Слава Богу!
— Я и не знала, что фонтан включили…
— Ты не подошла к ним?
Наташа помедлила, заново пережив наскоро вчерашнюю борьбу с собой.
— Они выглядели такими счастливыми. Я только все испортила бы…
— Себя ты счастливой не чувствуешь?
Ей стало смешно: когда Игорь обижался, у него смешно надувались губы. "Почему я так стеснялась того, что он — клоун? Ведь это уже незаурядность", — Наташа тронула эти набрякшие огорчением губы.
— Все так запуталось и переплелось… Я чувствую себя абсолютно счастливой, пока не вспоминаю о них.
— А вспоминаешь ты часто…
— Скажи, пожалуйста, а с этим можно как-то справиться? Игорь выдохнул с такой силой, что пылинки, лениво кружившиеся в полосе света, шарахнулись в сторону. Его голос прозвучал решительно:
— Мы должны с ними встретиться. Что мы бегаем друг от друга? Ты же понимаешь, что потом еще труднее будет найти общий язык. У нас с тобой общий? Ну-ка, покажи свой… Надо же! И у меня такой же!
— Не лижись! — вскрикнула Наташа, пытаясь увернуться. — Я уже вся в слюнях.
— Да ты что! Это не слюни. Это роса любви.
Она рассмеялась, жмурясь от солнца, которое теперь уже било прямо в глаза.
— Прости, пожалуйста, но ты рано раздвинул шторы.
— От такого утра грех прятаться!
— Даже если хочешь продлить ночь? — она покосилась на него, прикрывшись согнутой рукой.
Игорь прогнусавил голосом подпольного переводчика видеофильмов:
— Любовь — не вампир, детка. Ей совсем не обязательно дожидаться ночи. Чтоб вы знали!
— Еще не надо было бы ходить на работу…
— Кстати, Лилька уволилась из цирка, — вдруг сказал он.
"Совсем не кстати ты о ней вспомнил, — Наташу все еще передергивало от звука этого имени. — Но хорошо, что сказал".
— Чем же она собирается заниматься?
— Ты меня спрашиваешь? Уж наверное они что-то придумали.
— Я боюсь, как бы он не женился на ней…
— Боишься? — приподнявшись на локте, Игорь внимательно посмотрел на нее сверху.
Почувствовав себя неуютно, она сердито спросила:
— Скажи, пожалуйста, а ты считаешь ее надежным человеком?
— Вполне. Я и себя считаю надежным человеком. Хоть я и барахло, конечно…
Наташе припомнилось все, что колюче зашевелилось в ней после разговора с сыном, раня и заставляя изгибаться от боли. То, к чему она пришла, нужно было произнести вслух.
— Я понимаю, что происходило с тобой. Тут и моей вины предостаточно… А в чем был виноват перед ней Сашка?
— Может быть, в том же?
— Он-то как раз любил ее!
— Но ни разу не позвал с собой…
— Ее? В Петербург? Бог с тобой! Разве она совместима с этим городом?
Резко откинувшись на подушку, Игорь не сразу спросил: