Сама она вообще ничего не ела, только изредка подносила к губам фарфоровую чашечку с кофе. Им же был предложен чай. Лильке почему-то казалось, что хозяйка даже не отпивала из чашки, и ее все время тянуло туда заглянуть.
Не забывая про пирог, она незаметно осмотрела комнату, в которой тоже было пианино, только не такое, как у Сашки. Крышка была поднята, и Лилька разглядела немецкие буквы: "Хорошее, наверное".
Прозрачный тюль, сквозь который легко проходило солнце, тихонько колыхался рядом с коричневой стенкой инструмента, и казалось, что это дышит сама комната. Здесь еще был узкий диван, покрытый светло-коричневым пледом в квадратиках. Лильке представилось, как старая учительница сидит на нем, выпрямив спину, и слушает, как Сашка играет сонату…
А он вдруг безо всякой подготовки спросил:
— А вы не знаете, орган в филармонии один на весь город?
Успев во время проглотить последний кусочек, Лилька замерла, упершись ребрами в стол. Иоланта Сигизмундовна почему-то сразу взглянула именно на нее, потом снова на Сашу:
— Тебя тоже привлекает орган? С каких пор?
"Значит, ей он рассказывал про отца, — подумала Лилька. — Я бы никому из своих учителей сроду не рассказала! Некоторые даже не знают, что у меня нет родителей. Наверное, она все же хорошая…"
Но на этот раз Сашка не стал отвечать:
— Не может ведь быть, что на такой большой город всего один орган!
— И тот появился лет семь тому назад, — голос у Иоланты Сигизмундовны был низкий. Лилька решила, что только такой и может быть у настоящей дамы.
— А раньше? Других не было? — нетерпеливо расспрашивал Саша.
Она издала вздох изнеможения:
— Это же Сибирь, мои милые! Здесь совершенно иная музыкальная культура, чем, скажем, в той же Латвии. Это там органы… И вера здесь другая. Вам, дети мои, пора бы знать, что в православных церквях никогда не звучали органы. Даже ходила такая шутка, что это, мол, потому, что орган можно пропить, а церковный хор уже никак…
Наспех улыбнувшись, Лилька отметила: "А ведь не сказала, что тот, в филармонии — единственный. Почему мне кажется, что она все-таки что-то знает?" Покосившись на Сашку, который, вроде, ни о чем больше не собирался спрашивать, она решилась:
— Должен быть еще один орган. Я знаю, что он есть. Только вот где — не знаю.
Теперь уже Иоланта Сигизмундовна смотрела на нее, не скрываясь. И Лильке увиделось в ее взгляде одобрение, хотя ничего хорошего она пока не сделала. Только слопала половину пирога с черникой. Наверное, теперь у нее все зубы черные. Лилька никогда раньше не пробовала эту ягоду и не знала: красится ли она так же, как черемуха, которой объедалась каждое лето?
"Надо будет напроситься в Сашин сад, — решила она. — Без спросу к ним теперь не полезешь… Конечно, после того, как мы найдем дедушку".
— Ты говоришь так, будто действительно знаешь… — заметила учительница.
Стараясь не разжимать губы, чтобы никто не заметил черноту на зубах, Лилька выдавила:
— Знаю.
— Но я ничего об этом не слышала.
Наклонившись к чашке, Лилька набрала побольше воздуха. Чтобы слезы не просочились наружу, им надо чем-то перекрыть путь.
— Кроме легенды, — неохотно продолжила Иоланта Сигизмундовна.
Шумно выдохнув, Лилька с надеждой спросила, мгновенно забыв о следах ягоды:
— А какая легенда?
— Расскажите, пожалуйста! — подхватил Саша.
"Он с ней такой вежливый!" — наспех усмехнулась Лилька. Учительница неспешно повела плечами, и девочка постаралась запомнить это движение, чтобы повторить его при случае.
— Не ручаюсь за точность… Я слышала ее уже много лет назад. Якобы существует орган, обладающий особой чудодейственной силой.
— Волшебный! — шепнула Лилька.
— Рассказывали, что его звуки образуют некое поле, оказываясь внутри которого человек начинает видеть свою жизнь такой, о какой он мечтал. Но этого не может быть, вы же понимаете.
Саша упрямо возразил:
— А как же путешествия тонких тел? Я читал о таком. Может, этот орган образует какую-то звуковую волну, и они переносятся на ней? Ну, или как-нибудь еще…
Протяжно вздохнув, Иоланта Сигизмундовна пожаловалась Лильке:
— Он такой умный мальчик! Такой начитанный… Он то и дело загоняет меня в тупик.
Сразу смутившись, Сашка пробормотал:
— Ничего я вас не загоняю.
— Да-да, это Гайдна ты загоняешь, я забыла.
— Мой дедушка тоже доказывал, что это только легенда, — голос у Лильки прозвучал жалобно, хотя она вовсе не собиралась плакаться. — А ему не поверили. Вот я и подумала: а вдруг это правда? Только о ней говорить нельзя…
Округлые брови учительницы напряженно изогнулись, переломившись почти у самой переносицы:
— Дедушка? А кто твой дедушка?
— А может, вы его знаете? — вскинулась Лилька. — Ой, ну конечно, знаете! Он же настройщик. Его зовут Ярослав Бражек. А отчество он никогда не называет. У чехов не принято.
Иоланта Сигизмундовна повторила с отсутствующим видом:
— Ярослав Бражек.
И вдруг прижала ко лбу два вытянутых пальца, словно молилась:
— Бог ты мой… Ярослав Бражек! Что ты говоришь? Если б ты сказала, что ты — внучка Юрия Гагарина, я удивилась бы куда меньше!
— Вы его знаете, — завороженно разглядывая учительницу, проговорил Саша.
Она не отвечала, и они тоже замолчали, испуганно переглядываясь. Лилька никак не могла решить: хорошо или плохо то, что эта женщина знает ее дедушку. Может быть, много лет знает… А вдруг даже с тех самых пор, когда Иоланта была красавицей? Лилька еще раз быстро оглядела комнату: фотографий нигде не было.
— Кто расспрашивал об органе? — Она уже отняла от лица руку и посмотрела на Лильку тем же внимательным взглядом.
— Я не знаю. Я их даже не видела! Какие-то мужчины… Они угрожали дедушке, и я… я сбежала… А потом дедушка пропал.
— Сколько ему сейчас? — Темный взгляд опять стал отсутствующим.
— Дедушке? Шестьдесят… два.
— Уже? Да-да, он был старше нас всех.
— Вас всех? — не утерпел Сашка. — А вас было много?
Наконец она увидела его:
— Нас? Семеро. Это число казалось нам счастливым… Какая самонадеянность! Разве кто-то мог быть счастлив в те годы?! Вы слышали эти стихи: "Мы живем, под собою не чуя страны…"? Мандельштам. Даже гений не мог чувствовать себя в безопасности. А уж мы-то с нашим происхождением…
Стремительно повернувшись к Лильке, которой еле удалось спасти чашечку, она спросила, понизив голос, от чего всем стало как-то не по себе:
— Ты ведь уже догадалась, что я родом из Польши? А твой дедушка — чех. Был еще один поляк, его звали Януш Ольховский. Эстонку — Тийу… А! Уже не помню фамилию… Литовец — Гедиминас, и Валдис — латыш… Тоже одни имена остались.
"Валдис?" — Лилька быстро взглянула на Сашу, но он сидел с таким видом, будто и не о его дяде шла речь. Это показалось неправдоподобным: "Неужели до сих пор ей не сказал? Ведь этот самый дядя уже умер! Вот это выдержка…"
Между тем Иоланта Сигизмундовна произнесла изменившимся, почти торжественным тоном:
— А главным среди нас был отец Генрих. Наш духовный наставник. Немец. Лютеранин. Несмотря на то, что остальные были католиками.
— Вы все были… иностранцами? — Лилька сама поморщилась, проговаривая это слово, но как еще можно было назвать их?
Когда Сашкина учительница улыбалась, ее легче было вообразить молодой.
— Скорее, мы были иноверцами. Страна-то у нас была одна. Эта самая. Только корни наши были в других землях. И нас всех сослали в Сибирь — подальше от этих корней. Но мы каким-то чудом и здесь выжили. Постой, разве дедушка тебе ничего не рассказывал?
— Почти ничего, — созналась Лилька. — Я только знаю, что его сюда… выслали. Или сослали? Он очень не любит об этом говорить.
Иоланта Сигизмундовна медленно склонила седую голову, и Лилька снова с восхищением подумала: "Настоящая дама. Я никогда так не научусь!"
— Не любит… — повторила Иоланта Сигизмундовна. — Что ж, это понятно. Я ведь тоже стараюсь пореже заглядывать во вчера. Там слишком черно.
Саша поторопил ее:
— Так вы семеро там какой-то подпольный кружок организовали?
Морщинистая шея оскорбленно вытянулась:
— Кружок?! Милые мои, мы создали церковь! Христианскую церковь. Но ты прав, подпольную. И даже не православную, как вы понимаете. Если бы о ней узнали, нас всех отправили бы в лагерь. Это было куда страшнее, чем поселение.
— А мама говорила, что раньше все были атеистами…
Усмехнувшись, она то ли погладила, то ли просто потрогала его короткие волосы:
— Твоя мама тогда еще не родилась…
— А зачем вам так нужна была церковь, если вас за нее еще дальше могли сослать? — потеряв надежду понять без подсказки, спросила Лилька.
— Как зачем?! Милая ты моя, разве можно было пережить то время без Бога в душе?
— А те? Ну, все другие… Атеисты! Они же как-то пережили.
Сухие пальцы учительницы задумчиво побарабанили по столу:
— Не знаю. Боюсь, их душами владел дьявол. Он ведь тоже дает силы. Еще какие…
— Что-то случилось, да? — навалившись на стол, Саша жадно всматривался в ее лицо. — С вами со всеми что-то случилось?
Лицо у нее сделалось бесстрастным, как будто она говорила не о себе:
— Случилось. Пожалуй, со всеми… Хотя фактически — только с ним.
У Лильки вырвалось испуганное:
— С дедушкой?
— Что? Нет, не с дедушкой. Не с Ярославом. Я говорю о Генрихе.
— О вашем священнике?
— Кто-то предал его…
Она так побледнела, что Саша вскочил:
— Вам плохо?
— Теперь уже нет, — Иоланта Сигизмундовна даже улыбнулась. — Долго было плохо. Так плохо, что я думала и не выживу.
Сморщившись от жалости, Лилька спросила:
— Его отправили на рудники?
— Не знаю. Никто не знает. Вернее, один из нас все-таки знал, только, конечно, ничего не сказал нам…
— Тот, кто предал, — прошептала Лилька.
— А Генрих просто исчез. В те годы именно так и происходило, мои милые, — голос у нее будто дал трещину. — Ночью к дому подходила черная машина…