Вся поверхность этой горы, длиной с футбольное поле и шириной от 20-ти, а местами до 40 м, изрыта капонирами для стоявшей здесь военной техники – в основном это САУ и танки, а также одиночными окопами и ходами сообщений, так как с этих позиций Грозный (в основном Старопромысловский район) виден как на ладони. Летом высокая трава, а зимой лунный ландшафт, так как за 10 лет войны эта высота кем только ни оборонялась. Кроме осыпающихся окопов, капониров и блиндажей там полно огромных воронок от авиабомб, грушевидных воронок от артиллерии и мелких минометных ям.
Мы «пасем» лишь маленькую часть горы, а остальная часть (не буду вдаваться в подробности, так как все это могут прочитать враги) заминирована различными устройствами и считается непроходимой даже для зайцев и прочих тварей. После каждого взрыва обстоятельства срабатывания тщательно исследуются, и на место сработавшего устанавливается новое взрывное устройство.
Ранней зимой 2002 года, где-то с 2 до 3 часов ночи, я услышал интенсивные переговоры по рации. Подошел ближе, и из хаоса звуков мне удалось понять, что за нашей спиной, внизу, в долине, летят какие-то звезды. Я вышел на те позиции, с которых просматривалась западная долина, разрезающая Теркский хребет пополам. Я увидел, что внизу, метрах в 200, медленно проплывал странный объект размером с транспортный самолет, треугольной формы, с тремя звездами на концах углов.
Была ясная, светлая, лунная ночь, такая, что при свете луны можно спокойно читать газету. Так как снимать с южного сектора тяжелый пулемет было бы очень долго, я решил обстрелять его из «Калашникова» с диском на 75 патронов, набитых трассерами – один через три, – и выполнить давнюю детскую мечту.
Передернув затвор, я ощутил шок. Наступила страшная тишина, а в самой голове в это же время появился необъяснимый шум. Я попытался прицелиться по стволу, затем по трассам и открыть огонь, чтобы потом прийти в себя от грохота автомата, – это не раз мне помогало и давало ощущение хоть какой-то власти над происходящим.
Хочу отметить, что до передергивания затвора я чувствовал только удивление и интерес. Перед попыткой нажать на курок окрестности за моей спиной огласились очень сильным, многоголосым волчьим воем. Это окончательно доконало меня; более того, вой их был необычный, не как всегда. Зная, что волки не посмеют подойти ближе, к тому же через мины, я тем не менее отказался от атаки. Страшная тишина, сквозь которую я слышал рацию и вой, подействовала на меня. Я пришел в себя после того, как эта штука улетела, ее видели посты со Старопромысловского района Грозного – они запрашивали нас, что у нас происходит, что мы там запускаем.
Меня интересует больше не то, что летает, а что на меня так подействовало. Я до сих пор не могу описать самому себе это ощущение необъяснимого страха…
Год назад на нашей горе, ночью, между минным полем и блиндажом – там, где мы днем рубим дрова, – из земли в темное небо пошел свет!
От моей бойницы это было в 6–8 м. Я точно определил место по тому, как луч осветил опилки на месте, где мы пилили дрова. Я просто остолбенел, но первым делом понял, что это не человек, – слишком сильное минное поле и опасная для него шутка, так как по инструкции я должен поражать все, что движется ночью за бруствером, огнем подствольными и ручными гранатами. Что, у меня едет крыша? Так как я считал, что меня не видно (много запасных огневых позиций и чучел, которые мы часто меняем местами), я сел в окоп, встал, закрыл один глаз, потом закрыл другой и опять посмотрел.
Разрази меня кто хочешь! Передо мной из земли шел четкий матовый свет, который лучом в 5–10 м пронзал темноту. Я видел траву по краям этого источника. Я сжал гранату и какое-то время ошарашенно смотрел на свет, который вскоре погас. С другого периметра подбежал сослуживец и просил выключить мой фонарь, которым я, по его словам, освещал небо, и не демаскировать позиции. Когда я стал ему рассказывать о происшедшем, он сказал, что у него достаточный срок службы, чтобы его пугали идиотскими шутками. Я думал, слушая его критику, что мне пора завязывать с командировками, – я езжу в Чечню с 1994 года, и всему есть предел. У меня даже появилась жалость, что меня сейчас ставит на место мой подчиненный, что моя крыша стала «сдавать позиции». Вдруг его лицо осветилось молочным светом, при котором было видно гримасу крайнего удивления и испуга. Я спросил у него шепотом, схожу ли я с ума и что видит он. Он молча схватил меня за локоть, присел вместе со мной, вскинул вверх автомат и сидел наготове. По его реакции я сделал вывод, что это уж точно не глюк. Нам было страшновато – не было бы такого хитроумного минного поля, мы бы подумали, что это чеченцы, и, не боясь, хорошенько вскопали огнем периметр. Но это были какие-то издевательские эксперименты над нами, не похожие на действия людей. Я честно признаюсь – нас трясло, мы разговаривали с предательской дрожью в голосе, по телу струился пот.
Когда свечение внезапно погасло, я почувствовал, что сжимаю гранату с нечеловеческой силой, и разжал затекшие пальцы с кольца. Помню, промелькнула мысль, что, если я сошел с ума и какие бы черти мне ни казались, я зарекся не кидать гранаты назад, к землянкам. Свет внезапно погас, он мог зажечься в любом месте на горе, но он зажегся перед нами.
Мы подняли всех отдыхавших в землянках бойцов и ждали утра в усиленном варианте. Бойцы отнеслись понятливо – уж слишком у нас был потрясенный вид. Не забуду, как в нарушение всех инструкций мы громко включили радио, и музыка полилась в тумане над позициями. По «Эху Москвы» шли хорошие блюзы Джона Ли Хукера…
Утром земля в том месте была без изменений. Впоследствии я три месяца нес там службу, но ничего подобного не видел».
Часть 4. Кручу, верчу, запутать хочу
Глава 1. «Когда в елабужской глуши…»
Поскольку книга эта вольная, как птица, я иногда буду свободно отвлекаться и рассказывать вам не только истории о странностях, научных экспериментах и чудесах, но и немного о себе, ибо человек – наивысшее чудо природы, а я как раз отношусь к данному виду.
В общем, слушайте…
Интересные люди меня окружали на взлете журналистской карьеры. Со знаменитыми фамилиями!.. Надо сказать, мой журналистский взлет состоялся в самом конце восьмидесятых – начале девяностых. Тогда кооперативное движение открыло ворота для всяко-разного бизнеса, и умудренные партийные журналисты не растерялись. Лихие ребята из главной коммунистической газеты «Правда» во главе с заслуженным правдистом Игорем Мосиным создали газету «Не может быть» и начали гнать туда всякую пургу – про гигантских крыс в московских подземельях и пр. Ничуть не стесняясь. Задружившись с Мосиным на почве своего таланта, я начал писать и в саму газету, и в альманах, который при ней выходил, разные завиральные истории – например, как провинциальные советские города захватывают стаи бродячих собак, и жителям приходится вести с ними настоящую войну, или как при Сталине советские ученые проводили успешные опыты со временем, отправив в прошлое иридиевый шарик и пр. Причем я делал все это ужасно правдоподобно! Настолько, что потом, через годы, встречал отголоски своих придумок. Фантазия у меня работала преизрядно, и я был хорош в ее разгуле! Но молодость ушла вместе с девяностыми, и настала пора серьезных дел. Коими я сейчас и занимаюсь.
А тогда кровь бурлила не только у меня, но и у всей страны. Поэтому Мосин поделился ценным кадром (мной) с не менее уважаемым человеком, своим коллегой, который на тот момент возглавлял в газете «Труд» целый отдел науки, где я и осел на время (параллельно подрабатывая в юмористическом журнале «Постскриптум» вместе с молодым и подающим надежды сатириком Шендеровичем, писавшим неплохие юморески)… Звали начальника отдела науки в газете «Труд» еще похлеще, чем Мосина, он был полным тезкой знаменитого русского писателя – Николая Васильевича Гоголя.
Вот под началом Николая Васильевича Гоголя я и трудился в «Труде» совершенно без труда – легко и непринужденно.
Чем была хороша советская пресса?
Советская пресса была хороша тем, что являлась практически безальтернативной! Интернета тогда еще не было, новых газет, типа «Не может быть», было мало, а старые, соревнуясь друг с другом, начали публиковать разные интересные для читателей материалы. И прессу сразу стали читать. Безумные тиражи «Литературки», «Огонька», «Труда», «КП», «МК»… этого уже никогда не будет. Ушла эпоха!
Но она была… Подумать только, рекордный тираж «Труда» составлял 21 млн экземпляров!..
В ту пору работали в «Труде» супруги Царевы, журналисты с техническим образованием в анамнезе, что всегда приятно (сам такой). Соответственно, они были довольно грамотны в научном смысле, что вообще отличало советских журналистов, пишущих о науке. Старая школа! Не то что нынешнее племя. А Игорь Царев был вдобавок еще и неплохим поэтом, если кому интересно. Вот его стихи памяти Марины Цветаевой:
Когда в елабужской глуши,
В ее безмолвии обидном,
На тонком пульсе нитевидном
Повисла пуговка души,
Лишь сучий вой по пустырям
Перемежался плачем птичьим…
А мир кичился безразличьем
И был воинственно упрям…
Господь ладонью по ночам
Вслепую проводил по лицам
И не спускал самоубийцам
То, что прощал их палачам…
Зачтет ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, ее зовут Марина,
Прости бессмертную, прости.
Щемяще, однако…
Так вот, пользуясь тем, что вся страна по старой памяти любила «Труд», отважно опубликовавший еще при Советской власти историю встречи пассажирского советского лайнера с НЛО, Царевы организовали при газете общественную комиссию «Феномен», куда со всей страны стекались свидетельства о самых разных необычных явлениях. Воистину, само время подарило тогда искателям приключений такую уникальную возможность! Тут тебе и довольно грамотное население, и немыслимый тиражный охват, и бесхитростная готовность людей сообщать о необычном. Письма шли мешками! Конечно, было много ерунды от разных «контактеров» и прочих психов, активно тогда прорезавшихся, но встречались и настоящие загадки, не порожденные больным воображением. О них газета и писала.