тся отрицательные числа, означало кому-то задолжать. Лучше держаться подальше от нуля. Задолго до того, как Роберт Дауни-младший был заброшен на вершину славы ролью в фильме «Меньше, чем ноль», мы уже знали, что лучше находиться выше нейтральной линии.
В том мире, где мы обитали, хип-хоп был не просто музыкальным жанром. Это была мода. Это была жизненная позиция. Это было все. Такие музыканты, как Слик Рик, устанавливали стандарты, сдвинув набекрень свой берет от Kangol, повесив на шею золотую цепь и кучу медальонов, раскрасив кроссовки во все цвета радуги. Высокая мода не имела никакого отношения к 149-й улице или Фордхэм Роад в Бронксе, если вы хотели соответствовать жесткому стилю этого места. Даже мои ученики, которые жили на пособие, исхитрялись приходить в школу в туго зашнурованных кроссовках последней модели «Адидас» или «Пума». Мои ребята обожали слоган фирмы British Knights: «Обувь ничто без застежек БиКо». Модная походка приобреталась ими так же естественно, как привычка дышать. Южный бульвар и Вестчестер-авеню стали променадами для королей и королев Бронкса. Покажи себя, или попадешь в отстой.
Я не спрашивал, как мои ученики тратят деньги. Я мог пройти кастинг в члены группы «Бисти Бойз» со своей толстой золотой цепью, манерой держаться как завзятый хулиган, а также красно-синими «Пумами».
На второй год работы учителем я носил прическу, как у Майкла Джексона. Когда я впервые явился на работу в новеньких кроссовках от «Джоржанс», я так же раздувался от гордости, как любой из моих учеников, заполучивший последнюю модную штучку. Раздобыв пару кроссовок с автографом Бернарда Кинга, в тот год, когда он стал лучшим игроком НБА, я рассказывал об этом повсюду, и в школе, и за ее пределами. Родители учеников и незнакомцы на улице, все останавливали меня и расспрашивали об этих кроссовках. Благодаря кроссовкам я завоевал колоссальный авторитет, хотя бы на время.
Мои коллеги-учителя считали, что я с прибабахом. Но я был молод и ничего не боялся. Я хотел полностью слиться с Бронксом. Большинство учителей были старше меня, они уже выдохлись и мечтали оттрубить день и попасть домой. Они выходили из своих запертых классов только на перекур или чтобы пожаловаться на жизнь в учительской. Они были готовы вести последний урок в пальто, чтобы с последними звуками звонка уже покидать здание школы.
Что же касается меня, то я не считал Бронкс пепелищем. Это была плодородная почва для нераскрытого человеческого потенциала и стиль жизни, который становился все более экстремальным. Хотя я до сих пор понятия не имел о компосте, я видел, как он становится идеальной средой для роста творческих способностей, общения и благоприятных возможностей. Или, как я люблю выражаться, коллизий, коммуникаций и корпоративного обучения.
Художникам Бронкса не нужно было покупать холсты, потому что они могли использовать вагоны поездов и стены зданий, раскрашивая их в неистовой, яркой манере. В Бронксе встречались также гении аудиотехники. Они знали, как подключить пустующее здание к электрической сети и превратить его в место для вечеринки. Местные танцоры не выступали в концертных залах; эти би-бойз и би-герлз использовали свои необработанные спортивные данные, изобретая новые танцевальные движения на улицах и площадях Бронкса. Мои ученики были плоть от плоти поколения «Бит Стрит»[4].
Задолго до того, как творческий подход «сделай сам» захватил всю страну, наши подвалы и задние дворы превратились в рай для сообразительных. Здесь вы могли сделать что-то при помощи только силы воли, жизненной позиции, цели и надежды. Бронкс мог выглядеть застывшим, но жизнь в нем кипела. И я был частью этого кипения.
Бронкс мог выглядеть застывшим, но жизнь в нем кипела. И я был частью этого кипения.
Мне не составило труда полностью погрузиться в эту наэлектризованную атмосферу. Я восстановил связи со старыми друзьями и завел десятки новых, разделив с ними любовь к музыке, рисованию и тусовкам. Со старших классов я зарабатывал деньги, выступая диджеем. Мы с приятелем купили два проигрывателя, машину для задымления и осветители с проблесковыми лампами. Тогда мы работали на праздниках – обычно это были бар-мицва[5], свадьбы или домашние вечеринки. Теперь я ночами торчал у пульта в клубах, а утром отправлялся на работу в класс. Старшая школа Южного Бронкса днем, Рокси ночью. Ученики поражались персонажам, которые ожидали меня у дверей школы вечерами или привозили по утрам.
«Мистер Ритц, вы крутой, – объявил однажды утром Кэлвин. – Я балдею от вас!»
После ночи в клубе я обычно завтракал пачкой чипсов и банкой газировки из забегаловки напротив школы. Соль и сахар были прекрасным горючим для пробуждения, сверхстимулирующим и обостряющим все чувства. Вот чем я жил, чем дышал, что любил и в чем, как я думал, нуждался.
«Эй, Ритц! Это ваш бюджет?» – любили спрашивать меня ученики, застав меня покупающим ту же самую дешевую ерунду, которую они загружали в себя по утрам. Никто из нас не спрашивал, почему в барах и погребках не готовили свежей еды. Никто не думал о здоровом питании. Мы любили один и тот же фастфуд. Если я разживался деньгами, то покупал больше чипсов и сладостей, в изобилии продававшихся здесь. Они приходились очень кстати, когда к полудню я снова чувствовал себя голодным и был только рад поделиться с учениками.
Чтобы не опаздывать в школу, я разорился на свои первые наручные часы. Я выбрал обычный вариант, с бегущей секундной стрелкой, чтобы позабавить старомодными часами ребят, привыкших к цифровым табло. Ученики собирались в классе и ждали меня, и я, в конце концов, привык приходить вовремя.
Не без влияния охватившей меня страсти мои приоритеты сместились с переезда в собственную квартиру (слишком долго ждать) к новой модной машине (безотлагательно). Я воплотил эти мечты в реальность и запрыгнул в «Понтиак Гранд Америка» самой последней модели, окрашенный в два синих тона, с раздвигающейся крышей и оглушающей, фантастической акустической системой. Казалось, что вместе с машиной я приобрел дискотеку, тонированные стекла и «волшебный шар», болтающийся на зеркале заднего вида. Этот автомобиль заметно отличался от старомодной подержанной «Хонды Сивик» моих родителей. «Хонда» была такой дряхлой, что вы могли поднять коврик и увидеть асфальт под ногами.
«Миста Ритц, ну, вы бомба!» – закричали мои ребята, когда я с блеском подкатил к школе на новой тачке. Они охраняли машину так, словно это было их собственное вложение денег.
Однажды моя подруга Лизетта, с которой мы встречались еще в колледже, зашла за мной после школы, чтобы сделать мне сюрприз. Мои ученики заметили ее из окна раньше меня. Она всего лишь присела на капот моего «Понтиака» – тоненькая девушка в очках, штанах в цветочек и с гривой темных волос. Но для моих учеников это был потенциальный вандал. Схватив все, что попалось под руки – деревянные линейки, указки, ножницы, – они ринулись на нее.
Я бежал за ними со всех ног с криком: «Эй, все нормально! Это моя подруга! Она может сидеть на капоте!»
Когда прозвенел последний звонок, я отправился к приятелю в ночлежку, чтобы немного вздремнуть и набраться сил для новых подвигов. Обычно я не жил в ночлежках, но у меня было полно приятелей, обитавших там. Я с легкостью вписался в их круг, чем очень удивил своих учеников. Когда мы случайно встречались там, они изумлялись.
«Эй, Ритц! Что вы тут делаете?»
Я чувствовал себя в Бронксе как рыба в воде. Тогда я жил под лозунгом: дарить любовь, получать любовь – и ни на миг не останавливаться.
Когда я был ребенком, я не мог объяснить по-научному, что такое экосистема или монокультура. Я просто боролся с однообразием и скукой пригорода. После переезда из Бронкса мне не хватало шума и адреналина, которых было полным-полно на улицах моего детства. Подвижное и активное окружение питало мою потребность в возбуждении и заставляло держать ушки на макушке.
В детстве мы с моими приятелями из Бронкса словно жили в городской версии «Маленьких Негодяев»[6], почти по тому же плану и сюжету. Школьный день удавался, если мы придумывали себе приключения. Школа была важной частью нашей жизни, но не по той причине, которую предполагали официальные лица в области образования. Школа была центром общения. После уроков мы строили шалаши на деревьях из всякого ненужного хлама, который тащили со стройплощадок, пока никто не видел. Башни Трейси, самые высокие здания в нашей части Бронкса, были любимым местом для охоты за стройматериалами. Мы не думали, что занимаемся воровством, а радовались своей находчивости.
Если у нас возникали вопросы о том, как что-то сделать, мы обращались к мелким предпринимателям по соседству. Их магазинчики и лавочки – которые исчезли к тому моменту, как я стал учителем, – были эпицентром уличной жизни для ребятишек вроде нас. Эти лавочки походили на кинодекорации. Чего стоили одни названия: «Вкусняшки от Толстого Арчи», «Сладости от Мильтона», «Зоомагазин Пекинеса» и «Китайская прачечная Лю Лима». Каждый день мы сталкивались с персонажами вроде Джузеппе Зеленщика, Макса Рыболова, Дэйва Мясника, а еще Сальваторе Нунцио, парикмахера, который стриг волосы опасной бритвой.
У нас был специальный секретный стук в дверь, особое рукопожатие, тайное место для переговоров, подальше от кого-то, кто мог представлять опасность. Очень рано мы поняли огромную ценность фразы: «Я знаю одного парня…»
Мы постоянно прибегали друг к другу домой и периодически сравнивали содержимое кухонных шкафчиков, как любитель-антрополог сравнивает обнаруженные черепа. И что за коллекцию приятелей я собрал! Они были из ирландцев (Вилли Эйхорн), итальянцев (Кристофер Гваданджино), пуэрториканцев (Розарио Родригес), евреев (я) и черных (Майлз Кинг). Каждый пришел в компанию со своим букетом обычаев, привычек и любимых блюд, казавшихся экзотическими всем остальным. Карлтон Дэвенпорт был афроамериканцем с именем аристократа. Черным был и Гэри Уэст, который щеголял усами и волосами ниже плеч уже в шестом классе. Благодаря этому он стал знаменитостью.