Я не рассчитывал, что какое-то из обычных финансирующих агентств рассмотрит мой запрос, поэтому был готов ко всем этим негативным реакциям. Также меня не удивило, что отказался помочь мой работодатель – Принстонский университет. Я знал, что у университета много других приоритетов и что он, как правило, ориентировался на менее рискованные проекты, приносящие прямую пользу студентам на кампусе.
Единственное, на что я мог надеяться, – найти богатого и щедрого благотворителя. Но, прежде чем искать такого человека, надо было получить на это разрешение. Принстон, как и большинство американских университетов, запрещает преподавателям привлекать частные пожертвования, поскольку это может помешать усилиям университета по сбору средств.
Зная об этом, я спросил, могу ли я заняться поисками средств при том строгом условии, что сумею доказать: мой благодетель никогда не рассматривал возможность пожертвования Принстонскому университету на какие-либо цели, кроме поддержки моей экспедиции. Руководство сочло, что невозможно найти человека, который не интересовался бы Принстоном, но был бы готов вложиться в отдельный проект под его эгидой. Возможно, поэтому мне и разрешили попробовать.
Они, должно быть, изумились, когда три дня спустя я позвонил в отдел развития и сообщил, что нашел кандидата. У меня появился замечательный донор, не имевший никакого отношения к Принстону и готовый предоставить мне 50 000 долларов, необходимых для экспедиции. После нескольких недель изучения вопроса администрация согласилась, что я, к большому их удивлению, выполнил условия сделки. Пожертвование было сделано университету для моей экспедиции.
Через несколько месяцев, когда наши прогнозируемые расходы резко возросли из-за значительного изменения планов по транспортировке, я вынужден был вернуться к своему благотворителю с просьбой о дополнительной поддержке. Меня поразила его реакция. Не колеблясь ни секунды, он любезно согласился покрыть перерасход, который более чем вдвое превышал мою первоначальную оценку.
Я по сей день восхищаюсь необыкновенной скромностью моего благодетеля, пожелавшего сохранить анонимность. Я с благодарностью зову его “Дэйвом” и объявляю настоящим другом науки.
Недостижимо. Зачем вы в это ввязываетесь? Так реагировали все геологи, имевшие опыт работы в России, с кем мне доводилось говорить.
Все это намного сложнее, чем вы думаете, Пол. Ваш план нереалистичен. Вы никогда не сможете собрать команду квалифицированных специалистов за такое короткое время. Кроме того, Чукотка является запретной зоной – знаете ли вы, что потребуется целый ряд согласований и разрешений от российского правительства, чтобы только приблизиться к этому месту?[14] Ускорить этот процесс невозможно. Какое наивное прожектерство!
Критика была справедливой. Требовалось набрать высококвалифицированную команду, члены которой согласились бы отказаться от всех своих планов, чтобы присоединиться к экспедиции. Десяти месяцев казалось недостаточно для переговоров с российской стороной из-за царившей там бюрократии, знаменитой своей запутанностью. Нам требовалось разрешение правительства России в Москве, регионального правительства на Чукотке, российских военных, а также ФСБ – российской службы безопасности. Посетители этого региона подвергались тщательным проверкам, поскольку исторически Россия всегда подчеркивала стратегическое значение своих дальневосточных рубежей.
Пройдя через все это, нужно было еще организовать для всех перелет в Анадырь, ближайший к месту раскопок российский город с приличным аэропортом, закупить продовольствие на несколько недель, собрать оборудование и придумать, как доставить нашу команду из Анадыря к отдаленному пункту назначения на ручье Лиственитовом.
Не все сразу, сказал я себе. Моей первой задачей было найти специалистов, готовых отправиться в экспедицию, которую многие их коллеги считали безрассудной.
Я немедленно написал по электронной почте российскому геологу Валерию Крячко. Он был самым важным членом команды, поскольку единственный знал, как найти нужную точку – место обнаружения флорентийского образца. Крепкий мужчина с густой седой бородой, Валерий имел многолетний опыт работы в полевых условиях и был человеком очень деятельным, находчивым и самодостаточным. К счастью, он не только согласился поехать, но и готов был сделать все, что в его силах, ради успеха экспедиции.
Я также обратился к Вадиму Дистлеру, который несколько десятилетий назад был научным руководителем Валерия. Я знал, что за это время они вдвоем побывали в нескольких экспедициях на Чукотку в поисках ценных руд и минералов. Приятному, дружелюбному и постоянно дымящему как паровоз Вадиму было уже за восемьдесят.
Вадим нанял Марину Юдовскую, опытного и смекалистого полевого геолога, которая недавно сменила его на посту начальника отдела в Московском горном институте. Она была дочерью двух геологов из Казахстана. Высокая, белокурая и долговязая, с легкой непринужденной улыбкой, она была единственной из русскоязычного состава, кто свободно говорил по-английски.
Эти трое россиян хорошо знали друг друга и много лет работали вместе. А вот мне надо было собирать остальную часть команды с нуля.
Участие Луки Бинди было обязательным. Прошло более двух лет с тех пор, как он обнаружил оригинальный образец, затерянный в хранилище его музея. Лука был единственным человеком, которому довелось изучать искомую породу в ее первоначальном состоянии, прежде чем в целях исследования образец был разрезан и измельчен до полной неузнаваемости. Опыт работы с первоначальным образцом в сочетании с острым зрением и хорошей моторикой заставляли возлагать на Луку все надежды на обнаружение новых крупиц метеорита у Лиственитового ручья.
Лука, мягко говоря, колебался относительно участия в экспедиции. Он напомнил мне, что вовсе не является полевым геологом. Так что мне пришлось проявить незаурядную настойчивость, чтобы убедить его ехать. Я был рад, когда он в конце концов согласился, потому что доверял его мнению, да и к тому времени мы стали большими друзьями. Это путешествие давало нам очередную возможность для плотной совместной работы над нашим уже поистине эпическим проектом.
Мой принстонский коллега и бывший член красной команды Линкольн Холлистер, имевший за плечами жизнь, полную геологических экспедиций, тоже был в списке моих кандидатов. Линкольн очень хотел поехать и был бы чрезвычайно ценным членом команды. Он имел многолетний опыт работы в сложных полевых условиях. Однако в то время Линкольн страдал от острой, хотя и временной, проблемы со здоровьем, и он посчитал слишком высоким риск того, что ему может потребоваться неотложная медицинская помощь, когда мы будем в отдаленном районе, где такая помощь недоступна. Он сам первым признал, что подобный инцидент может поставить под угрозу всю экспедицию. Разочарованный необходимостью отказа, Линкольн согласился стать моим советником и помочь спланировать экспедицию. Он также привлек трех кандидатов, за которых мог лично поручиться: Гленна Макферсона, Криса Андроникоса и Майка Эдди.
Гленн был очевидным кандидатом. Будучи одним из бывших членов нашей красной команды, он был хорошо знаком с исследованием. Казалось идеальным взять в качестве эксперта по метеоритам нашего бывшего “противника” из красной команды. Никто не был лучше подготовлен для проверки и оценки нашей работы, чем Гленн.
Крис Андроникос получил ученую степень в Принстоне под научным руководством Линкольна. Он был специалистом по мощным геологическим силам, которые создают горы, вызывают землетрясения, порождают разломы, изгибают и разрушают скалы. Еще у него был обширный опыт работы в разных частях мира, включая Береговой хребет Британской Колумбии, горы Аль-Хаджар в Омане и другие районы со скалами и образованиями, подобными тем, которые мы ожидали найти на Чукотке. Крис оказался вдумчивым, четко формулирующим свои мысли ученым с обширным опытом и творческим умом. Обладая крепким сложением и богатым полевым опытом, он чувствовал себя в дикой природе как дома.
Третьим кандидатом Линкольна был Майк Эдди, выдающийся студент, который в тот год заканчивал Принстон по специальности “геолого-геофизические науки” и с осени переходил в аспирантуру Массачусетского технологического института. Майк был от природы хорошо сложен, худощав и мускулист и еще в период бакалавриата установил несколько рекордов по легкой атлетике. Годом ранее он проводил полевые геологические работы на Алеутских островах у полуострова Аляска, недалеко от тех мест, куда мы направлялись. Помимо умственных способностей мы могли рассчитывать и на его физическую силу, которая на раскопках понадобится.
Гленн Макферсон и Майк Эдди быстро приняли мое приглашение. Однако Крис Андроникос колебался. Тем летом он проводил обширные полевые работы в султанате Оман, и неожиданный отъезд на Чукотку прервал бы его исследования. Но это была не единственная причина его сомнений относительно участия в экспедиции.
“Честно говоря, – сказал мне Крис, – я скептически отношусь к метеоритной теории. Если я и присоединюсь, то только для составления местной геологической карты в поисках доказательств гипотезы о земном происхождении, вроде суперплюмов и других необычных геологических факторов, которые могли бы лучше объяснить, как образовался флорентийский образец”.
Крис с пониманием дела оспаривал мою точку зрения о том, что образец был метеоритом. Поговорив с Линкольном, он знал, что метеоритная теория неполна. Присутствие медно-алюминиевых сплавов еще не было объяснено. Он чувствовал, что альтернативные идеи, такие как теория суперплюмов, заслуживают дальнейшего рассмотрения. В конце концов, никто не знал, из чего может состоять объект, поднятый суперплюмом, поскольку никто никогда не видел материала родом из областей, близких к жидкому ядру Земли. И возможно, отправившись на Чукотку, мы обнаружили бы там другие потенциальные земные источники – помимо суперплюмов, – которые могли бы отвечать за происхождение флорентийского образца.