Свет, который падал на кровать через металлические жалюзи и исполосовал мое тело, должен был мне сразу все объяснить. Однако я проснулась в полном восторге, думая о новых чудесах доктора Черлетти, и даже принялась звать Натана. Но никто не появился. Через поднятое окно задувал ветер, жалюзи постукивали: этот стук был мне знаком слишком хорошо. Сбросив пелену сна, я увидела три абстрактные фотографии в рамках и стул, заваленный одеждой. Прежняя жизнь поджидала меня и, подобно учительнице, журила за мысль о том, что жизнь можно усовершенствовать, что она возможна где угодно, а не только здесь и сейчас.
–Я так думаю,– сказала тетя Рут, наливая мне шампанское в чайную чашку и бурно жестикулируя свободной рукой,– с тобой происходит буддийское переселение душ!
Конечно, пришлось все ей рассказать. В конце концов, мне больше некому было довериться.
В тот день 1985 года она носила черно-белое кимоно. Белые волосы были небрежно растрепаны, и Рут стояла совершенно неподвижно, а сквозь стену доносились звуки невидимого радио, и бокалы в серванте зловеще звенели при каждой сильной доле такта. «Нет на свете,– сообщал приглушенный голос,– совершенства» [12].
–Переселение душ?– переспросила я.
Она опять энергично замахала рукой:
–Буддисты верят, что за пределами нашего мира существуют тысячи других, в виде лепестков лотоса, и в каждом есть свои бодхисатвы.
–Рут, ты когда-нибудь пьешь чай из этих чашек?
–У физиков есть похожая теория,– продолжала она.– В математическом отношении их формулы имеют больше смысла, если атом не поворачивает налево или направо, а двигается сразу в обоих направлениях. Тогда он образует два мира, левый и правый. И эти другие миры возникают постоянно. Как лепестки лотоса!
–Я ничего об этом не знаю. Я знаю только то, что видела.
–Зато об этом знаю я,– сказала она, поднимая бровь.– Ты вышла замуж за Натана. И Феликс жив!– Она сняла покрывало с клетки, и попугай запрыгал к ней по жердочке.– Множество миров.
–Рут, может, я должна рассказать об этом доктору Черлетти?
«Нет на свете,– донеслось из стены,– совершенства».
Она насыпала зерен в птичью кормушку со словами:
–Ну конечно, детка, если хочешь. Но ты же знаешь, что он скажет: все это существует только в твоей голове.
Она подошла к стене и постучала в нее.
–Мне так кажется.
Рут снова села на диван, почесывая за ухом и глядя на сад с его последними осенними красками. По солнцу, должно быть, проходили облака: желтые листья гинкго становились то ярче, то тусклее, словно кто-то баловался с переключателем. Она рассеянно сняла с подушки волосок.
–Про что угодно можно сказать, что это существует только в твоей голове. Точно так же можно сказать, что закат существует лишь у тебя в глазах,– объявила она, гневно поджимая губы.– Это глупо и бессмысленно. У него не хватает мозгов, чтобы понять красоту.
–Но он может избавить меня от этой паранойи…
–Ты знаешь, что сказал бы он и что сказала бы я.– «Нет на свете…» – Она встала и постучала в стену.– Хорошо еще, что ты попала ко мне. Представь себе, что сказал бы Феликс.
–Сегодня опять процедура. Я вернусь в восемнадцатый год на неделю и тогда смогу спросить у него.
Она улыбнулась.
–Рут,– тихо сказала я,– мне здесь так одиноко…
Она накрыла мою руку ладонью. Музыка наконец прекратилась, и в наступившей тишине мы услышали, как тоскливо поет в клетке попугай Феликса.
На следующее утро я проснулась от ржания лошади и звуков колокола, отдающихся у меня в голове,– и сразу поняла, где нахожусь.
–Мадам,– послышался голос за дверью,– принести вам кофе?
Все шло так, как я рассчитывала. В моих путешествиях была строгая логика: из 1918‑го в 1941-й, потом в свой мир – и обратно. Как регистры на фортепиано. «Ты просилась обратно,– подумала я,– и вот ты здесь».
–Да, Милли,– машинально ответила я, глядя в окно; стоял холодный ноябрь 1918 года.– Я спущусь вниз. Мне надо увидеть тетю.
Тем утром 1918 года я вела странную беседу – зеркальное отражение моего разговора с другой Рут, в другом мире.
–Улучшить их?– переспросила Рут, наливая шампанское в чайную чашку.– Что значит «улучшить»?
Судя по всему, Грета 1918 года рассказала ей о своих путешествиях в другие миры, и Рут встретила меня искрящимся взглядом человека, которому известны все секреты собеседника. Она и в самом деле все знала. Я сидела на кушетке, опершись спиной на подушки. Рядом со мной из зеленой вазы торчали хризантемы. Серебристые решетки на обоях – такие яркие, так похожие на мою тетку – напомнили мне странные световые эффекты, которые я видела, засыпая: мир вокруг меня исчезал, электрическая решетка раскрывалась под веками наподобие двери-гармошки старинного лифта, потом невидимый портье, наверное, нажимал кнопку, и я опускалась вниз. Первый этаж: грипп. Второй этаж: война. Рут сидела прямо напротив меня, в розовом кимоно и маленьких очках в проволочной оправе, отчего глаза ее казались на удивление большими. Шампанское в чайных чашках, белые волосы, кимоно.
–Ты уже делала это раньше,– заметила я.– Вчера ты наливала мне шампанское в чайную чашку. И была в кимоно.
–Это последнее шампанское,– сказала она.– Я всю неделю по тебе скучала. Здесь была другая Грета, не такая симпатичная.
Это меня рассмешило.
–В самом деле? Как смешно. Нет, конечно другая. Тоже грустная?
–Не такая симпатичная,– повторила она.– Думала, что я – галлюцинация.
–По крайней мере, она тебе все рассказала.
Лицо Рут вспыхнуло от гнева.
–Никому не нравится, когда его называют галлюцинацией. Затем вернулась моя Грета, из этого мира. Это она все мне рассказала. Ты говоришь, что хочешь их улучшить. И она говорила то же самое.
Ее кошка материализовалась у меня на руке и принялась ходить по ней, как по канату: безумно вибрирующие подушечки лап, гипнотически застывшие глаза. Я размышляла о других Гретах, о том, чем они отличаются от меня. Возможно ли такое вообще?
–Я просто думала: может, цель и состоит в этом. Три женщины хотели убежать из своих жизней – и сделали это. Просто все три оказались одной и той же женщиной. Возможно, я смогу улучшить их жизни, а пока меня здесь нет, они улучшат мою.
Рут взяла кошку и понесла ее, внезапно обмякшую, к розовому креслу в углу, не прерывая разговора:
–А чего ты хочешь от них? Что они должны в тебе изменить?
–Может быть, они увидят то, чего не вижу я, и смогут меня починить.
–Ну а что ты хотела бы изменить у других Грет?
–Что случилось с Феликсом? Он в тюрьме?
–Нет-нет,– ответила она.– Полиция просто проверила его. Как ты понимаешь, немцы не очень-то популярны. К тому же – молодой человек и не в армии.
–Вряд ли он здесь счастлив,– заметила я.– Он не похож на моего брата, каким я его знала.
–А! Так ты хочешь изменить и других людей.
–Я знаю, какими они могли быбыть при других обстоятельствах, если бы родились в другое время.
Я наблюдала за тем, как кошка разглядывает кресло и после краткого размышления рассеянно тащит когтем нитку из подушки.
Рут вызывающе выпрямилась:
–Надеюсь, ты не собираешься улучшать меня!
Я представила себе ее могилу в 1941 году.
–Нет-нет, Рут. Я не смогла бы изменить тебя, даже если бы попыталась. Ладно. Расскажи,– продолжила я,– почему мне прописали эти процедуры? Что случилось?
Яркое солнце внезапно высветило на покрывале прямоугольник, внутри которого растянулась кошка, каждой шерстинкой изображая восторг. Рут на мгновение задумалась, а потом сказала:
–Это было очень трудное время. Но ты выдержала.– Она подняла глаза на меня.– У Натана были близкие отношения с другой женщиной. Это длилось недолго. Прошло уже несколько месяцев.
Кирпичный дом, кривая улыбка пожарной лестницы, два силуэта.
Раздался пронзительный звук механического колокольчика. Рут потрепала меня по колену со словами:
–Он здесь!
Заскрипела старая входная дверь (Рут что, не смазывает петли ни в одном из времен?), и из прихожей донесся мужской голос, а затем – звук шагов. Я встала с кушетки, проверила прическу (на ощупь – вроде огромной сдобной булки) и взглянула на Рут, которая в ответ сверкнула глазами и кольцами.
–Может, теперь все станет понятнее для тебя,– сказала она, поправила тюрбан и прогнала кошку, которая злобно уставилась на появившиеся цветы.
Мужчина в прихожей засмеялся.
–Феликс!– воскликнула я.
Смех стал смущенным. Дело в том, что это был не Феликс.
Перед нами с озадаченным видом стоял молодой человек, держа в одной руке букет роз, а в другой – шляпу.
–Лео!– воскликнула Рут и, к моему удивлению, пошла навстречу ему, чтобы поцеловать.– Ты, как всегда, великолепен! Верно, Грета?
Она выразительно подмигнула, и я узнала молодого человека: он окликнул меня с улицы в день Хеллоуина. Подняв бровь, он лукаво улыбнулся мне, и на одной стороне широкого, красивого лица образовалась ямочка. Щеки его блестели от свежего бритья, но похоже было, что блеск скоро исчезнет: подбородок уже начинал синеть новой щетиной.
–Но нам надо раздобыть тебе новый костюм и найти парикмахера получше. Слушай, ты ведь мне как племянник. Я никак не могу захватить из кабинета один пакет, а ты обещал помочь! Сразу у входа, в коричневой бумаге.
Два Феликса, две Рут, новый Натан, а теперь еще этот Лео,– казалось, я переключаю телеканалы, стараясь удержать в голове всех персонажей.
–С удовольствием,– сказал он. Для молодого человека у него был на удивление низкий голос.– Но я зашел на минутку, чтобы оставить билеты: мне надо в театр. Вот они. Да, и это тоже для вас.
Он принялся жонглировать своей шляпой и букетом, ища в карманах конверт с билетами, и чуть было не всучил Рут свою шляпу, но она очень ловко забрала у него остальное.