–Если только книга не очень длинная,– ответил Лео.
Рут бросила на меня взгляд, в котором читалось: «Завидую твоей молодости. Будь у меня твоя фигура и твоя удача, я не колебалась бы ни минуты: жизнь слишком коротка». Лео понимающе усмехнулся и метнул на меня взгляд, в котором читалось: «Посмотри, как прекрасно я вписываюсь в твою жизнь, как хорошо тебе будет со мной рядом. Попробуй, испытай меня». Они болтали, флиртовали, были одним сплошным желанием – и все ради девушки, которой я не была.
Было условлено, что Лео проводит нас домой. По дороге мы обсуждали книгу и фильм, который Рут, казалось, знала наизусть. Я смотрела на тачки, на бочки с пикулями и красной сельдью, на мужчин, стоявших вокруг. Теперь, в темноте, я сильнее, чем раньше, чувствовала на себе взгляды людей. Я задавалась вопросом, где сейчас мой брат. Сидит со своей невестой? Ждет меня где-то? По крайней мере, я знала, что он не в тюрьме.
–Простите,– услышала я голос Лео, прорвавшийся через словесный поток тетки.– Я хотел бы вам кое-что показать. Думаю, вам понравится.
–Что это?– спросила я.
–Секрет,– сказал он, с хитрым видом поднимая бровь.– Мой друг работает здесь садовником.
Я хотела спросить «где?», потому что уже запуталась (улицы, похоже, сильно изменились, вернее, еще не изменились), но поняла, что мы стоим как раз на краю парка Вашингтон-сквер. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, как рыба из миски: я увидела, каким он был раньше. Ни ярких ламп в фонтане, ни толпы роллеров и праздной молодежи, ни старых хиппи, которые проводят здесь холодные ночи,– только старые вязы, на которых будто бы вешали преступников для всеобщего обозрения. Меня поразила мысль о том, что кое-кто из живущих помнит эти дни. Арка выглядела непривычно белой – неудивительно, ведь она была чище на целых шестьдесят семь лет,– но сквозь нее все так же открывался вид на Пятую авеню. Я не сразу поняла, что не хватает одной из статуй Джорджа Вашингтона,– видимо, скульптор все еще орудовал резцом в преддверии срока сдачи работы.
Лео заглянул под белый камень неподалеку и стал там возиться.
–Нашел!– провозгласил он с улыбкой, смело взял меня за руку и повел к восточной стороне арки.
Рут последовала за нами по мокрой траве, приподняв юбки. Я никогда прежде не замечала здесь ни дверцы, прорезанной в камне, ни крошечной замочной скважины: мне и в голову не приходило, что арка – это не мраморный монолит. Лео легко вставил ключ в скважину, и дверь с приятным скрипом открылась в темноту. Видны были только первые ступени лестницы. Лео одарил нас очередной дерзкой улыбкой:
–Сюда никто не приходит. Никто даже не знает, что это место существует.
На каменном выступе арки, рядом со шляпой Лео, стояло три опустевших винных бокала. Он явно все подготовил: бокалы и бутылка вина были спрятаны ниже, на лестнице. Фонарь он включать не стал.
–Слишком рискованно,– шепнул Лео.– В прошлом году несколько художников добыли ключ для вечеринки, и была куча неприятностей.
Поэтому все проходило в темноте и тишине, с видом на незнакомый мне Нью-Йорк: газовый завод с облаками позолоченного пара над ним; черная коробка отеля «Гудзон» и вокруг нее – ювелирная лавка с огнями кораблей вместо драгоценностей; несколько ламп, мерцавших на чердаках для прислуги к северу от нас; редкие огни, горевшие на юге.
Лео стоял рядом со мной, а Рут расположилась чуть поодаль. Я видела, как она стоит, сцепив руки, и смотрит на город в странном молчании.
–Смотрите,– сказал Лео, и она повернулась в ту сторону, куда он указывал.– Вон там здание суда [18]. А вон Патчин-плейс.
Все это скорее требовалось вообразить, чем можно было увидеть, но, пожалуй, во мраке действительно блестели наши ворота – ровнехонько между зданием суда и тюрьмой. В нашем переулочке светились окна.
Мы стояли в темноте и смотрели вдаль, не произнося ни слова. Я чувствовала, что глаза молодого мужчины устремлены на меня.
Вдруг послышался голос Рут:
–Мне рассказывали историю о китайском колдуне, который хотел жить вечно. Он вырезал свое сердце, положил в коробку и спрятал там, где никто никогда его не найдет.– (Я обернулась и увидела, как на ее украшениях играет свет.)– И где, по-вашему, он его спрятал?
–Не знаю,– сказал из-за моей спины Лео.
–Попробуйте догадаться,– настаивала Рут.– В замке с драконом? На вершине горы?
–Я бы спрятала в колодец,– сказала я.
Она рассмеялась:
–Да, что-то вроде этого. В мешок с мукой. Вряд ли юный герой будет искать его там.
–Очень умно,– заметил Лео, подвинувшись ко мне еще ближе.
Рут заговорила тише:
–Интересно, где прячет свое сердце Нью-Йорк?
Последовала пауза, заполненная тишиной парка.
–И мне интересно,– негромко отозвался Лео.
Я посмотрела на него, и он широко улыбнулся. Его глаза были так близко. Он в самом деле был хорош собой.
Лео и Рут стали приглушенно переговариваться, а я перегнулась через край, чтобы посмотреть на город, на его мерцающие огни. Я думала о другой Грете, которая тоже пережила уход мужа, но не потеряла его. Ее Натан вернулся и остался с ней, но мне была понятна ее потребность в утешении, потребность в ком-то – возможно, очень молодом,– способном напомнить ей, что она жива. В молодом актере с поднятыми бровями, столь явно влюбленном. Почему бы и нет? В конце концов, она, как и я, выбрала молнии. Разве нельзя было выбрать заодно и страсть?
От того места, где стояла Рут, донесся шорох:
–Я замерзла. Думаю, мне пора идти. Не торопитесь: не так-то легко спускаться в этих юбках…
Тихонько хихикая, она протиснулась через люк в маленькую кирпичную комнату ниже по лестнице, о которой никто в Нью-Йорке не подозревал. Я в последний раз посмотрела на огни и повернулась, чтобы тоже уйти.
Лео коснулся моей руки и начал неистовым шепотом:
–Грета…
–Надо помочь Рут…
–Мне нужно знать,– продолжал он,– кто я для тебя. Кто я в твоих мыслях?
Огни ночного города смягчали его черты. Губы Лео слегка приоткрылись, в глазах клубилась тревога. Я чувствовала, как мое лицо вспыхивает, а в груди становится теплее от его взгляда, его прикосновения. Я подумала о Натане 1941 года и сказала:
–Не надо об этом сейчас.
Он опустил глаза и заговорил еще тише:
–Я хочу знать, как ты называешь меня в своих мыслях.
–Не спрашивай сейчас,– ответила я, стараясь не смотреть на него. Я понимала, почему она потянулась к нему. Но он хотел не меня, а другую Грету.– Потом. Поговорим об этом позже.
–Вот, например, ты думаешь: «Я собираюсь встретиться с Лео. Он мой…» Он твой – кто?
–Не спрашивай меня сейчас, я…– я не могла избежать этой заезженной фразы,– я не в себе.
–Кто я тебе, Грета?
Темнота скрадывала все цвета, мы были окрашены в тона немого кино, и лицо его казалось пестро-серым, как крылышки моли. Я слышала его дыхание, тяжелое, как урчание перегруженной машины. Я понимала, что он долго страдал молча, что он пообещал себе молчать и дальше, не желая портить эту ночь, но если останется со мной наедине, то прервет молчание и рискнет всем. Во всех путешествиях по мирам я была озабочена только своими бедами. Воскресение брата, возвращение мужа, рождение ребенка, чудо за чудом – все это ускользало от меня, возвращалось и вновь исчезало, образуя таинственную, жуткую и прекрасную мистерию моей жизни. Я никогда еще не думала о других, о том, что от меня зависит чья-то жизнь.
–Лео,– сказала я и обнаружила, что касаюсь его щеки.
Он вздрогнул, лицо его вспыхнуло.
Я еще не думала о том, что прибыла в это время с пистолетом, который другая Грета купила, вычистила, зарядила, сняла с предохранителя, вложила мне в руку. Двадцать пять лет. Красивый, умный, и еще эти глаза. Кто он мне? Я могла выговорить только одно, то единственное, что знала:
–Ты – мой милый друг.
Он принял это слово, как страдающий от боли принимает лекарство, надеясь, что оно подействует.
–Ты – мой милый друг,– повторила я, и тогда он обхватил меня и быстро поцеловал. Я не сопротивлялась.
Через мгновение он оторвался и посмотрел на меня – так, будто искал защелку, которая меня откроет. Затем он тяжело задышал, покраснел и закрыл глаза: кто знает, что он увидел? Я знаю только, что он отстранился от меня и открыл глаза.
Он кивнул и сказал:
–Ах… Твой милый друг.– Этого было почти достаточно, но, как я поняла, не совсем. Лекарство не помогло. Он отпустил меня и отошел к перилам.– Надо найти твою тетю: по этой лестнице трудно спускаться.– Он рассмеялся себе под нос.
–Что такое?
Его рука потянулась к люку.
–Разве я для тебя не то же, что ты для меня?– спросила я.
–Нет, Грета,– сказал он, глядя в другую сторону, на восток, где облака пара, освещенные газовыми фонарями, поднимались, словно духи, в ночном небе до самых звезд, которых я никогда не видела в залитом светом Нью-Йорке.
Лишь однажды летом, когда мы доехали до самой Саратоги [19], я посмотрела вверх, гуляя с мамой поздним вечером, и спросила, что это за звездное облако. И мама сказала: «Дорогая, это галактика, в которой мы плывем, Млечный Путь. Разве ты не замечала его раньше?» Таким, как тогда, я никогда не могла увидеть его в городе: призрачный, серебристый спинной хребет ночи. Он не принадлежал тому миру, как и я. Молодой человек, который не был моим, стоял у выступа спиной ко мне, глубоко задумавшись над моим вопросом. Мне пришлось долго ждать, прежде чем он вздохнул и с легкой усмешкой сказал:
–Грета, ты – моя первая любовь.
Феликс заглянул ко мне, но не стал распространяться о своей стычке с полицией, хотя я видела, что он сильно потрясен. Он пробыл у меня совсем недолго: сидел у окна и курил, глядя на птиц.
–Я не стал ничего говорить Ингрид,– сказал он.– Не хочу, чтобы она переживала. Полицейские просто выкаблучиваются, но она же такая деликатная. Мне с ней очень повезло.