Я вошла в круг света, он тотчас меня увидел; мне показалось, что сейчас он в ожесточении сделает шаг назад, как участник дуэли. Однако из всех безумств он выбрал другое – и улыбнулся:
–Грета, ты пришла…
Я пожала плечами и закуталась в шаль.
–Тетка закатила вечеринку. Весь город сошел с ума.
–Я знаю,– сообщил Лео, подняв бровь.– Мои соседи бьют тарелки о стену, одну за другой.
Я засмеялась:
–Новость чудесная.
–Да,– сказал он, опуская голову, но при этом не сводя с меня глаз.– Ты знала, что так все и будет.– (Я промолчала.)– Но мы притворились, что этого никогда не произойдет.
Улыбка исчезла. Он снова засунул руки в карманы, поднял голову и посмотрел на меня.
–От него были известия в последнее время?– спросил он наконец.
–Одно письмо на этой неделе.
–Значит, с ним все в порядке?
Я с некоторым ужасом осознала, о чем именно спрашивает Лео. Сколь эгоистична любовь, хотя мы и не думаем о ней в этом смысле. Мы считаем себя героями, спасающими от уничтожения знаменитое полотно: бежим в огонь, вырезаем его из рамы, сворачиваем, мчимся сквозь дым. Мы думаем, что делаем великое дело,– как будто спасали картину не для самих себя. И пока мы спасаем ее, нас не волнует то, что пожар продолжается. Вся галерея может рассыпаться в пепел: нам это безразлично, но предмет нашей любви должен быть спасен, несмотря ни на что. Вот насколько мы безумны! Посмотрите на Лео, доброго и сострадательного, посмотрите и простите ему надежду на то, что мой муж погиб.
–Да, он жив,– сурово сказала я.– Он возвращается домой. Возможно, он ранен.
Он кивнул:
–Конечно. Когда они вернутся домой, по-вашему? Солдаты?
–Я не знаю. Правда, не знаю.
–Я узнавал,– дрогнувшим голосом сказал он. Видно было, как он сглатывает слюну.– Говорят, некоторые прибудут только через несколько недель. А другие – кто к Рождеству, кто в январе.
–Может быть. Он наверняка напишет мне, как только узнает.
–Конечно.
Последовала пауза, так что стал слышен свист падающих ракет фейерверка. Когда Лео повернулся ко мне, я увидела, что его щеки влажны от тумана. Глаза смотрели затравленно. Стоять рядом с влюбленным опасно, как и рядом с тигром.
–Что же дальше?– спросил он.
–Ты о чем?
Короткая вспышка ярости.
–Твой муж возвращается. Что дальше? Ты однажды сказала, что всегда сможешь видеться со мной. Но как? Пока он будет на работе? Ты это имела в виду? Или нам придется куда-нибудь уезжать?
–Я… пожалуй, я не знаю, что имела в виду.
–Твой милый друг,– сказал он не ожесточенно, но смиренно.– У вас с мужем что-то не так, раз ты здесь, со мной?
Это все из-за Натана, из-за того, что он сделал. Она так одинока…
–Сегодня в воздухе слишком много волнения. Я пока не могу тебе ответить.
Но Лео не слушал:
–На самом деле ты его не любишь, не можешь любить. Той ночью я думал, что у нас есть время и ты, может быть, уйдешь от него. Вот и решил, черт побери: «Буду просто любить ее».
–Это прекрасно, Лео.
Он вскинул голову:
–Но ты не собираешься от него уходить.
Где-то неподалеку мужские голоса затянули старинную военную песню.
–Да, Лео,– подтвердила я.– Я не собираюсь от него уходить.
Кто знает, что происходит в голове у другого? Мы стояли под аркой, в футе друг от друга, но были так далеки, точно между нами пролегла государственная граница. Он не двигался – только смотрел на меня: его глаза вбирали все подробности, одну за другой, руки и пальцы, волосы, каждую черточку моего лица. В этот момент он видел меня всю, без остатка. Я улыбнулась, но не получила улыбки в ответ. Лео просто стоял и смотрел на меня. Какие сражения разворачивались внутри его? Это продолжалось лишь несколько секунд, в полной тишине, но я уверена, что борьба была долгой: он старался понять любимую женщину, каждую частицу ее, без которой он не мог жить, каждое слово, сказанное ею, все обещания, всю ложь, всю правду, надежду, которую она ему дала,– прежде чем одна из сторон в конце концов победила. Моргнув несколько раз, он кивнул.
–Что ж, до свидания,– сказал он и скрылся среди деревьев.
Казалось, это был всего лишь туман, но дома я обнаружила, что вся промокла, а мое черное пальто и нелепая шляпа с вуалью украсились крохотными брильянтами капелек. Повсюду скапливались толпы, как в ночь Хеллоуина, но на этот раз люди были в обычной, повседневной одежде. Хорошенькие девушки высыпали на улицы – видимо, ошибочно решив, что солдаты по волшебству мгновенно окажутся дома, а старики, напялив военную форму, собирались на углах и курили трубки. Я хотела крикнуть: «Не забывайте об этом! Это случится снова! Вы дадите этому случиться!» Ликующие юноши и девушки, конечно же, станут старыми солдатами, будут стоять на углу, покуривать трубку и одобрять новую войну, считая ее нужной и справедливой. То же самое случится и со мной. Я не могла этому помешать, но мне хотелось, чтобы они вспоминали весь пережитый ими ужас, а не праздновали.
Но разве они могли не праздновать? И разве могла я не присоединиться к всеобщему ликованию? Девушки на улицах, мокрые снаружи и пылкие внутри, протягивали прохожим бутылки виски, и те хлебали прямо из горлышка, будто не было никакой эпидемии гриппа. Оборванные мальчишки – будущие наши солдаты,– ни о чем не ведая, сновали повсюду и, сняв шляпу, клянчили милостыню на углах улиц. Пьяные всех мастей в цилиндрах и потрепанных котелках, распевая неизвестные мне песни, висли на перилах, подпирали фонарные столбы, чтобы удержаться в опрокидывающемся мире. И наконец – фейерверки! Шипя, сверкая, рассыпая снопы искр, они производили больше шума, чем света, и какая полоумная Кассандра стала бы кричать о том, что скоро все повторится? Кто решился бы на такое? Конечно, они могли все знать. Все может повториться: вдруг под моими ногами, в грязи, лежит семя дуба, который разломит тротуар? В моем собственном времени, когда я исцелюсь, среди ликующей толпы наверняка будут раздаваться крики злой пророчицы: «Глупцы! Снова грядет несчастье! Вы обо всем забудете!» Но она окажется не права. У людей слишком хорошая память: так мы устроены, от этого и страдаем. Это настоящее искусство – забыться в танцах, в любви, в выпивке. Поэтому оставь их в покое, Грета, пусть себе веселятся. Это была их война, не твоя.
Меня потрясло то, что сделал Лео. Как быстро он исчез среди черных, истекающих каплями деревьев! Видимо, я появилась в конце долгого разговора, который он вел со мной всю ночь – в мое отсутствие,– прокручивая в голове все сказанное мной раньше, так, будто это звучало впервые. Возможно, он ораторствовал в своей тесной комнатушке, убеждая меня оставить Натана, рисуя картину наших отношений после возвращения мужа, умоляя, гневаясь, прощая. Уверена, что Лео старался произнести эти речи на разные лады, ведь он был актером,– и к тому моменту, как мы встретились, все мыслимые разговоры уже состоялись. Уверена, что он бессознательно ждал одного-единственного ответа. Я дала этот ответ, и он понял, что мольбы или речи – уже произнесенные со всеми возможными интонациями – бесполезны, ибо ничего не изменят. Поэтому Лео сказал слова прощания – только их он не отрепетировал.
Ну что ж, подумала я, пожалуй, все к лучшему. И однако… Я мучилась, сознавая, что у меня нет никого. Каждая из Грет нашла своего утешителя. А к чему вернусь я? К прежнему одиночеству? К прежней жизни – месяцы и месяцы без близкого человека? Во время путешествий сверкнуло несколько проблесков: ночные объятия мужа, тайный поцелуй любовника под аркой. Да, один не был моим мужем, а второй – любовником, бросившим меня, но какая разница?
Я слышала, что на вечеринке у Рут продолжается буйство, но у меня не было сил. Пожалуй, мне стоило прилечь. Я так устала оттого, что у меня ничего не получалось.
Я открыла входную дверь и увидела Милли, залитую слезами по случаю какого-то огорчения – парень, конечно,– но мне было не до выяснений (вероятно, хозяйкам всегда было не до выяснений): я попросила ее заварить ромашковый чай, страстно желая лечь в постель. «Возьмите завтра выходной,– сказала я ей.– Повсюду празднуют». Милли ответила: «Спасибо, мэм, я уже брала выходной. Но это здорово, правда? Здорово, что все парни возвращаются домой?» – «Да,– согласилась я,– да»,– стаскивая с себя корсет-грацию и нелепые панталоны с разрезом. Постель чудесным образом оказалась теплой – как могло такое случиться? Потом я нащупала в ногах бутылку с горячей водой,– должно быть, ее положила Милли, приняв от меня телепатическое сообщение или следуя заведенному порядку. Это было восхитительно – получить то, о чем я даже не думала, но в чем, оказывается, так нуждалась.
Чашка чая стояла на столике у кровати. Рядом лежали два безвкусных печенья, застревавшие во рту, как песок. Я выключила газовую люстру, и комната погрузилась в фиолетовый сумрак: осталась гореть только прикроватная свеча, пыхтевшая, как кошка или собака. Потом погасла и она – но мысли зажгли у меня в сознании другую свечу. Здешний Феликс не был моим Феликсом, а Натана здесь и вовсе не оказалось. Есть ли для меня хоть какое-нибудь утешение? «Я так одинока»,– поведала я однажды своей тетке. Похоже, это было правдой еще в одном мире. Я чувствовала, что засыпаю. Мысли, как мертвые листья, собирались в кучки где-то позади глаз, затем…
Громкий стук. Я слышала, как кто-то ковыляет по коридору. Во все окна врывались крики ликования – люди праздновали Перемирие. Я схватила халат и побрела в прихожую.
Дверь в квартиру была открыта: тетя Рут. Мерцание черного стекляруса, белый попугай на плече. Пьяная, как и все. Речь ее была невнятна, а один глаз никак не мог открыться.
–Он вернулся. Ему нужна только ты. Будь я молода, ушла бы с ним сей же миг, и ты сделаешь именно это. Ничего другого я не допущу.– Она обратилась к горничной позади меня: – Милли, не вздумай сплетничать.– И снова ко мне: – Будем веселиться, пока можем, правильно? Одевайся и иди. Иди скорей, не раздумывая.
Пошатываясь, Рут стала спу