Лучшее место. Совершенное место. Я думала, оно отыщется здесь, в этом мире, где тоже есть Натан. Я обманывала себя, думая, что если в каком-то мире мужья не уходят от жен, это предполагает определенную верность с их стороны – как наличие воды на планете предполагает присутствие жизни. Но для жизни необходимо маленькое чудо: даже в самых лучших обстоятельствах нужна некая блуждающая искра. А здесь, похоже, чуда не было. Он не любил меня в моем мире: почему здесь все должно быть по-другому?
На следующий день я расплакалась, когда радиопередача была прервана словами: «Новости от Нью-Йоркского отделения Эн-Би-Си. Президент Рузвельт выступил сегодня с заявлением о том, что японские…»
Разве можно знать, что принесет война? Не успела я передохнуть и нескольких недель, как война для меня началась снова – и снова с Германией. Я считала, что подготовлена к ней лучше других.
Но я ошибалась. Я предполагала, что, как и в прошлый раз, будут сплошные флаги и сплошной ужас, но на самом деле ужасаться было некогда. Война гораздо меньше, чем нам представляется. Наш разум уменьшает ее. Мы кричали бы от ужаса, если бы не могли разбить войну на части: начистить мужу обувь, подобрать ему носки, наловчиться печь торты без сахара, масла или муки, упражняться с винтовками, научиться надевать противогаз. Завтрашний день невозможно предвидеть, вы планируете только на сегодня, только на ближайший час, пьете яд по глоточку.
И всюду янки идут, там и тут…
Разве можно знать, кого заберет война? Я и предположить не могла, что это будет Феликс.
В баре «Бумажная куколка» в Гринвич-Виллидже провели облаву и арестовали двадцать человек за сексуальную распущенность. Имена их появились в газете вместе с адресами. Среди задержанных был и мой брат Феликс.
–Вы обеспокоены, понимаю,– сказал Алан, которому я позвонила.– Но я уверен, что с ним все в порядке.
–Нужен залог?
После небольшой паузы он сообщил, что Феликса не отправили в тюрьму вместе с остальными. ФБР держит его в другом месте.
–Не понимаю.
–Облава проводилась, чтобы задержать известных личностей из числа немцев и японцев. Это война, Грета. Феликса не искали специально, но взяли, когда он подвернулся.
–Алан, ему необходима ваша помощь,– сказала я.
Да, он понимает и сделает все возможное.
Миссис Грин стояла в прихожей рядом со мной, одной рукой упершись в бок, а другой нашаривая сигареты в кармане передника. Не глядя она достала пачку и закурила. Я подумала, что в отчаянных обстоятельствах такую женщину хорошо иметь рядом.
–Какие новости?– спросила миссис Грин.
–У каждого паранойя из-за Пёрл-Харбора. Хватают подряд всех немцев и…
А что дальше? Я не знала. Его задержали в гей-баре, и ясно, что в полиции будут обращаться с ним скверно. Вдруг его сокамерники узнают об этом?
–Мистер Тэнди, должно быть, расстроен,– донеслись до меня ее слова.– Я знаю, как дорог ему ваш брат.
Я повернулась и внимательно посмотрела на нее.
–Да,– подтвердила я.– Да.
Полагаю, она была проницательной женщиной, которая понимала суть вещей и молча несла бремя своего понимания. Должно быть, это невероятно грустно – видеть, что все остальные слепы или притворяются слепыми, когда все так очевидно: надо просто смотреть на людей, слышать, что они говорят, замечать, что они делают, и прикладывать немного усилий, представляя себе, как они живут. Большинство из нас разводит руками, не умея понять другого человека. А миссис Грин, стоявшая рядом со мной, все понимала – и страдала от невозможности что-то сказать или сделать. Ей оставалось лишь наблюдать за тем, как разворачиваются события.
–Думаю, на мистера Тэнди можно положиться,– осторожно сказала она.
–Миссис Грин,– сказала я,– я верю, что могу положиться и на вас тоже.
Она выслушала это с непроницаемым видом, держа в правой руке сигарету, а левой убирая пачку обратно в карман. Затем она произнесла только два слова:
–Спасибо, мэм.
Самой большой из моих неприятностей был арест брата. Поэтому я испытала большое облегчение, когда позвонил Алан и сообщил, что знает, где Феликс: как ни удивительно, того отвезли на остров Эллис. Алан задействовал свои связи и добился для меня свидания – сегодня во второй половине дня, если я захочу. Я оделась настолько благоразумно, насколько возможно,– блузка и жакет без воротника, с поясом: этот наряд казался мне самым подходящим для правительственной тюрьмы. Алан, широкий и седовласый, улыбнулся, увидев меня в дверях.
–Настоящая американская девушка,– пробормотал он.– Хорошо, очень хорошо.
Сам он был в костюме с флажком на лацкане и с повязкой: золотая статуя Свободы на синем фоне. Я спросила, что это значит. Оказалось, во время прошлой войны он служил в 77-й Манхэттенской дивизии. Почему-то мне никогда не приходило в голову, что ветераны минувшей войны вполне могут поучаствовать и в следующей. Алан взял меня под руку:
–Ну что, едем?
Сначала мы ехали на такси, потом на пароме – мимо зеленой, пятнистой и, как всегда, удивительной статуи Свободы. На острове пришлось пройти длительную процедуру выяснения личности. Какое-то время мы ждали в красивом главном зале, а потом меня провели в небольшую приемную, где за столом сидел Феликс с кривой усмешкой на лице. Одетый в серую форму, он выглядел ужасающе худым. Испытав внезапную радость оттого, что снова вижу брата, я ворвалась в комнату и обняла его.
–Как Ингрид?– первым делом спросил он.– И Томас?
Он имел в виду своего сына.
–Оба у отца Ингрид, в Вашингтоне. Алан послал им телеграмму, что мы едем тебя навестить,– протараторила я и добавила: – У них все в порядке.
–А где Алан?– спросил он, оглядываясь, хотя в комнате были только мы двое и рыжеволосый охранник, который курил и пялился на мои ноги.
–Ему пришлось остаться снаружи. Свидания разрешены только родственникам.– Я пристально и сердито посмотрела на охранника, но тот в ответ лишь улыбнулся.– Как ты? Как это случилось? Боже мой, я так рада тебя видеть! Боялась, что тебя увезли в Вайоминг.
Феликс махнул рукой:
–Все хорошо, я в порядке. Здесь скучно, как в аду, пышечка.
Что-то в его глазах подсказало мне, что дело не только в скуке. Правда, неизвестно, как долго могут скучать люди вроде него.
–Мы вытащим тебя отсюда,– пообещала я, взяв его за руку.– Не я, ведь я почти ничего не могу. Но Алан обязательно вытащит.
–Посмотрим. Пока я даже не знаю, за что меня сюда бросили.
–Это все паника. Хотят показать, что они принимают меры. Алан говорит, что некоторых арестованных, самых благонадежных, уже отпускают домой на испытательный срок. Надо убедить их, что ты такой же.
–Я был просто паинькой.
Я заметила, что это для него необычно, и он наконец засмеялся. Он не отчаялся – пока еще не отчаялся. Было не похоже, что его легко сломать.
Охранник объявил, что свидание окончено, и открыл дверь. Я неохотно встала.
–Скажи Ингрид, что я люблю ее,– сказал Феликс, сжимая мою руку. Мы остановились.– И передай Алану…– начал он и совершенно спокойно встретил мой взгляд.– Передай, что я ему благодарен.
–Держись. Мы тебя любим.
Я пошла к двери вслед за охранником.
–Я скучаю по тебе, пышечка.
Охранник взял меня за руку, но я вырвалась, повернулась и сказала:
–Феликс, я все время скучаю по тебе.
–Он никому ничего плохого не сделал,– изливала я свое возмущение Натану, вернувшись домой.– Он не состоит в Германо-американском союзе [25], ни в чем таком.
Натан кивнул. Нас разделял круглый стол с бортиком, где едва хватало места для двух толстых запотевших стаканов. Одетая в простое шерстяное платье, я растирала ноги слегка неуверенными движениями, как многие женщины, проходившие весь день на каблуках. Натан был в старом сером свитере с замшевыми заплатками на локтях, перевязанном искусными руками миссис Грин, которая оставила едва заметные птичьи следы спущенных петель на груди. Он достал трубку. Я видела, что он хочет дать отдых и телу и голове. Думал ли он о войне? Или о другой женщине? Мы не говорили об этом. Мы говорили о Феликсе.
–Он писатель,– сказал Натан.– Писатели их всегда беспокоят.
Я нашла носовой платок и высморкалась.
–Он журналист. Американский журналист, который пишет для американских газет.
–Легкая мишень. По многим причинам.
–Что ты имеешь в виду?
–Ему следовало быть осторожнее.
Я сидела, потрясенная его словами. Казалось, он сам испугался того, что сказал, и занялся своим виски и трубкой, не поднимая на меня глаз. Я слышала, как он бормочет о положении в Америке после вступления в войну, о том, что наши друзья из числа творческих личностей должны вести себя обдуманно; слышала, как он старательно заметает следы невольно вырвавшихся слов. Почему-то я полагала, что в ту эпоху люди, подобные моему брату, были немыслимы, что такое не приходило в голову обычному человеку. Оказалось, что немыслимым это не было – всего лишь неприличным. Педик в семье – как паршивая овца в стаде. Его видели выходящим из печально известных баров, в компании мужчин, за которыми тянулась дурная слава; вконце концов, город был не так уж велик. Как давно мой муж, наблюдательный врач, знает об этом и ничего не говорит мне? Сколько раз, встречаясь или ужиная с Феликсом, он изучал его, ставя диагноз? Вздыхал ли он про себя, размышляя над нашей семейной тайной? Все мы жалеем других за то, что происходит в их семьях и чего они не видят. А может, он втайне улыбался? Мне очень хотелось намекнуть, что я все поняла. И если можно насмехаться над моим братом, то можно открыть огонь по каждому, кто разыгрывает женатого мужчину, но прячет свое сердце вне семьи. Если так, Натан должен быть расстрелян первым.
–Натан…– начала я.
Однако для откровенного разговора на эту тему пришлось бы разорвать все стежки, которыми мы заштопали наш брак. Пришлось бы открыто обсуждать и секс, и любовь, и горе, и унижение, и желание, и все прочее в этом духе. Перед нами должно было лежать разъятое человеческое сердце, со всеми пружинами и шестеренками. Мне хотелось поговорить об этом, но время было неподходящее. Слишком поздно для выяснения отношений: пусть все пока остается как есть.