–Помню, каким он выглядел взволнованным. Так, будто мы могли его возненавидеть – например, за то, что он старше. А я только и думала: «Ой, слава богу, наконец-то».
Она взяла меня за руку и отвернулась:
–Сейчас я снова расплачусь из-за тебя.
Я рассказала ей историю, которой поделился со мной Феликс. Они были вместе всего несколько недель и однажды утром лежали в постели. Вдруг Алан заплакал. Феликс спросил, в чем дело. Что я натворил, из-за чего ты так несчастен? Но Алан всегда был скуп на слова. Продолжая плакать, он отвернулся и ничего не сказал. Крупный мужчина, плачущий утром в постели. Феликс снова спросил: о чем ты горюешь? Тот засмеялся сквозь слезы и сказал, качая головой, только одно: «Я не горюю». На их плечи лился утренний свет. «Я не горюю». И Феликс знал, что он имеет в виду.
–Он был ужасно сексуальным,– повторила Рут, а затем вздохнула глубоко и печально. Я увидела, что она снова плачет.– Я так скучаю по ним обоим.
–Жаль, что ты не можешь путешествовать вместе со мной и видеть их. Правда, сегодня мне от этого ничуть не легче.
Она крепче сжала мне руку:
–По тебе, Грета, я тоже скучаю. Мне нелегко оттого, что ты все время меняешься. Ведь ты – все, что у меня осталось.
–Прости,– извинилась я, хотя мне и казалось, что Рут втайне наслаждалась общением с Гретой 1918 года, своим новым «проектом». Если бы каждая из нас снова застряла не в своем времени, эта Грета стала бы неплохой компаньонкой для моей тетки.– Осталось всего восемь процедур. Потом все это закончится.
–Расскажи мне об Алане,– попросила она, хлюпая носом.– Хочу представить, что он жив.
–В сорок первом году дела идут плохо. Феликс, как ты знаешь, только что вышел из тюрьмы, но от него ушла жена и забрала сына. Он потерял работу. Я этого не понимаю, я пытаюсь исправить эти миры, а в них полно ловушек. Но там, по крайней мере, у него есть Алан.
–Он такой же ковбой, каким мы его знали?
Я засмеялась:
–Нет, очень деловой. Никаких ковбоек! Но я видела их вместе. Он… не горюет. С Феликсом он не горюет.
–А в другом мире, в восемнадцатом году?
–Там я Алана не видела.– Я наклонилась к Рут и протянула ей косяк.– Знаешь, с тех пор как умер Феликс, прошел почти год. Я буду отмечать годовщину его смерти. Хочу провести поминки здесь, на крыше.– (Она с хмурым видом взяла косяк.)– Я пригласила Натана.
–Ты разговаривала с Натаном?
–Оставила ему сообщение на автоответчике,– сказала я и добавила: – Он имеет такое же право прийти, как и все остальные.
–Понимаю. Ты хочешь увидеть Натана – теперь, когда его повидала твоя Грета из сороковых. О ней не беспокойся: она лишь пытается понять, что случилось. По-моему, она не говорила Натану, что он ушел от другой женщины. Вряд ли она пойдет на такое.
Рут плотнее запахнула шубу и выставила подбородок, чтобы еще раз затянуться.
–Не знаю, что делать, если он придет. Я так волнуюсь. Не знаю, что ему говорить,– сказала я и рассмеялась.– Велю всем одеться, как одевался Феликс. Он меня об этом просил.
–Забавно,– произнесла она, выдыхая дым.
Я улыбнулась: эта женщина находила кого-то забавным!
Мы долго сидели в тишине. Со всех сторон поднимались столбы дыма или пара: из дымоходов, от дорожных конусов, высоких башен и лодок на реках. Слои синей и серой сажи. Мне надо было кое-что сказать ей.
–Знаешь, она ищет Лео,– внезапно сообщила Рут.– Грета из восемнадцатого.
Я устроилась поудобнее в своем мягком пальто.
–Что ты имеешь в виду?
–Она пошла в библиотеку, чтобы отыскать Лео Бэрроу в городском телефонном справочнике. Я не могла ей помочь: совсем не ориентируюсь в той библиотеке. Сердце кровью обливается, когда смотришь на эту Грету. Все время плачет там, наверху. С тех пор как умер Феликс, я не видела тебя такой грустной.
–Лео был очень, очень милым. И остроумным. Он совсем не похож на Натана. Понятно, почему она влюбилась в него. Это очень важно – быть чьей-нибудь первой любовью.
–Я хотела бы с ним познакомиться. Но она не смогла его найти. Ни в одном из районов.
–Он вырос на севере Массачусетса. Может быть, в нашем мире он там и остался. Я тоже хочу, чтобы она его нашла, но как мне быть с ним, когда все это закончится?
–Это смешно. Вы же все – одна Грета. Каждая старается сделать как лучше, но по-своему. Ты хочешь спасти Феликса, вторая – сохранить Натана, а третья – воскресить Лео. Я вас понимаю. У всех нас есть кто-то, кого мы хотим спасти от крушения, ведь так?
Я посмотрела вниз, на Гринвич-Виллидж: над самыми высокими зданиями торчали, как минареты, водонапорные башни. Дым, пар и огни, зажигающиеся в темноте.
Я сказала:
–Помню, как Алан затащил Феликса в океан и оба орали как сумасшедшие.
–А я помню, как волновался Феликс, переезжая к нему,– сказала Рут.– Когда уезжал из Патчин-плейс.
–Помню, Алану нравились эти ужасные усы.
–Я старуха,– проговорила она на редкость сокрушенно, что было на нее не похоже.– Мне положено терять старых друзей. Но почему умирают молодые?
Холодный город внизу, голые деревья в парках, красные стоп-сигналы на черно-белых улицах – все это походило на плохо раскрашенный фильм. Где-то радио передавало для уличных танцоров нечто новое, непостижимое для меня,– громкие выкрики под музыку: бум, бум, бум. Мне надо было кое-что сказать ей:
–Рут, у меня большая беда.
–Ты про Натана? Я думала, тебе удалось все устроить. Он расстался со своей девушкой, и ты сказала, что на этот раз, как тебе кажется, все будет по-другому. И я верю.
–Не там. В восемнадцатом.
–Там, где у тебя новый Натан? Это из-за молодого человека, которого она полюбила? Еще есть время, чтобы все уладить.
Синие и серые слои сажи в небе точно пятна на серебряном подносе.
–Рут, по-моему, она беременна.
Глаза мне, сам того не сознавая, открыл доктор Черлетти во время последней процедуры. Он был занят, как всегда, надеванием обруча мне на голову, вкладыванием мне в руки банки с молнией и высеканием синей искры из моего пальца. По его словам, во время конвульсий я обычно сидела прямо. На этот раз, однако, я упала в обморок. Придя в себя, я обнаружила, что лежу на кровати, а он держит мое запястье.
–Как вы себя чувствуете? Сегодня что-то не так?
–Не знаю.
–Когда у вас была менструация?– тихо спросил Черлетти.
И тогда все стало ясно. Я пропустила месяц в начале курса лечения, но мой цикл, казалось, восстановился. Отслеживать свой цикл во всех этих мирах, при множестве событий, было нелегко. Но каждая женщина знает, о чем говорят обмороки, постоянный голод, боли в груди. Я все поняла, лежа в своей кровати с балдахином и наблюдая, как озабоченно сморщился врач. Я знала. Я это чувствовала.
–Как обычно,– сказала я.– Все нормально.
Он посмотрел на меня очень внимательно, затем улыбнулся, снял с меня обруч, закрыл свой деревянный ящичек и велел мне отдохнуть. Я осталась наедине с вечерним светом.
Ребенок. Не взятый взаймы Фи, бегающий с моими туфлями по ковру в гостиной, а ребенок внутри меня. Я напоминала волшебную банку Черлетти в ящике, обитом зеленым бархатом: скрытая, тихая и заряженная тем, что может изменить мой мир. Через восемь месяцев мелькнет искра.
Это началось не в ту ночь с Натаном, неделей раньше, а месяц назад, в Массачусетсе, в одну из тех лунных ночей. Вдруг я рожу через восемь месяцев? Вдруг мой живот станет виден через три-четыре недели – намного раньше, чем у верной жены? Что случится тогда? А если еще ребенок будет мало похож на некоего доктора Михельсона, если у него будут большие карие глаза…
Я встала, ощущая головокружение, и пошла искать Рут. Я все ей рассказала; взяв меня за руки, она стала задавать трудные вопросы, а потом дала мне один адрес в Нижнем Ист-Сайде. «Я знаю женщин, которые таким образом сохранили свой брак»,– сказала она. Было темно, но до прихода Натана оставалось еще несколько часов. Я накинула длинный плащ и вышла в дождливую ночь.
Должно быть, все это выглядело кошмарно: лошади-скелеты стояли с надетыми на морду мешками овса, а их хозяева-скелеты похлопывали животных, наблюдая за тем, как я пробираюсь по булыжникам в шелковой юбке. Вуаль скрывала меня от чужих глаз, но все-таки женщина, идущая ночью одна, должно быть, выглядела странно. Возможно, меня принимали за проститутку. Подойдя к двери, я увидела только овальный витраж и дверной молоток в форме лилии. Из дома доносился женский голос – сначала я думала, что это разговор по телефону, но потом услышала тоненький плач. Рядом со мной включился свет. Окно было плотно занавешено. За дверью, судя по звуку, кого-то вырвало. Голос женщины стал суровым. Вдруг рядом со мной появился мальчик: «Леди, подайте пенни! Подайте пенни!» Он повторял это как автомат,– казалось, получив пенни, он пустится в пляс, чтобы развлечь меня. Грязный, оборванный, с гримасами профессионального попрошайки, он знал о происходящем за дверью гораздо больше меня. «А теперь уходи, уходи»,– велела я, вручая ему всю мелочь, найденную в сумочке. Закапал легкий дождь, и я подумала, что этот дом не отмоют никакие ливни. Мимо меня катился маленький обшарпанный двухколесный экипаж; ямашинально остановила его, забралась внутрь, сказала водителю: «Патчин-плейс» – и тут поняла, что кричу. Мы поехали, а дождь становился все гуще и сильнее. Больше я туда не ходила.
Натану я ничего не сказала.
Я вернулась в 1918 год и занялась уборкой вместе с Милли, твердо помня: надо решить, что мне делать. Одна из Грет по окончании процедур останется здесь, с ребенком. Одной из нас придется объясняться с мужем. Отправив Милли в магазин, я встала перед зеркалом и сосредоточилась на ощущениях в животе и груди. Внешне ничего не было заметно, время еще оставалось. Была возможность привести все в порядок. При разнице всего лишь в месяц трудно что-либо установить. Лео умер, Натану совершенно не следовало знать о нем. Однако я не учла, что этот Гринвич-Виллидж был гораздо меньше моего. А в небольших городках не бывает секретов.