Они снова смеялись, оборачивались, озирались вокруг: знакомые молодые люди, появившиеся в этом незнакомом мире. Мужчины, скончавшиеся несколько месяцев или лет тому назад от чумы XX века, воскресли чудесным образом! Вон тот, в военной форме,– это же парень, делавший украшения из папье-маше и бисера: умер этой весной. Еще один солдат, суровый белокурый швед, спрыгнувший с трамвая, когда-то продавал журналы, а умер два года назад, одним из первых, как канарейка в шахте. Кто знает, сколько еще их отправилось на войну? Все до одного были живы, и не просто живы – они кричали, смеялись, бежали по улице!
Разумеется, 1918 год, мир задолго до чумы. Мир, в котором они не умерли.
Уже опустились сумерки, когда мы с кувшинами пива в руках вернулись к Рут,– ее квартира в этом мире походила на сказочную страну. Потолок был оклеен серебряными звездами, у входа в столовую стоял картонный пряничный домик, усыпанный мятными конфетами: некоторые уже упали на пол. На стене висел бумажный за`мок с водопадом из волос Рапунцель.
Среди толпы гуляк я не могла собраться с мыслями и поэтому проговорила только теперь:
–Рут, мне надо рассказать тебе кое-что невероятное.
–Не сейчас, дорогая,– сказала она, выпроваживая меня обратно на улицу. За ее спиной желтые листья закрутились в спираль.– Позже, когда выпьем.
–Я не та, за кого ты меня принимаешь. Однажды ты мне сказала…
–Тогда кто? Я собираюсь варить пунш.– Она сжала мне руку.– Надо сделать покрепче, чтобы помогал против гриппа. И чтобы помог нам пережить это безумное время. Постой здесь: я уверена, что мы заставили его ждать.– И она исчезла в доме, ослепив меня ярким электрическим светом своего костюма.
Другой мир. Такой стала бы моя жизнь, родись я в другое время. Рут была такой же, но что еще изменилось? Я посмотрела на свой палец, где на месте обручального кольца осталась розовая полоска. Я замужем. Я должна была догадаться, что Натан мог отправиться на войну. Конечно, я не найду его: он не ждет меня в этом мире.
Оглянувшись, я увидела кое-что необычное: через весь Патчин-плейс протянулась цепочка разбросанных на камнях хлебных крошек – прямо к теткиной двери. Я чувствовала странное магическое сопряжение миров. Я долго смотрела на эти крошки, потом очнулась и пошла туда, куда они вели,– в сторону ворот. Кучки крошек встречались через каждые несколько футов. Мне ни разу не пришло в голову поднять взгляд и посмотреть, кто мог их оставить,– пока я не протянула руку, чтобы коснуться одной из них и удостовериться в их реальности. В этот миг прозвучал голос, заставивший меня выпрямиться: «Гретель!» Я подняла взгляд. В голову мне ударила черная молния.
У ворот стоял мужчина, одетый сказочным персонажем. Он снял шляпу с перьями.
–Я бродил по кварталу. Как долго тебя не было!– крикнул он.
Ты надеешься на что-то, а затем за пределами надежды…
Та же лисья мордочка, что и всегда, и улыбка на ней: вот он, с кожей, мышцами и кровью, бурлящей в полном жизни теле.
–Почему ты так долго?
Я еле-еле вывожу эти слова. Передо мной был мой брат Феликс.
–Нет, ты не можешь быть здесь,– сказала я.– Не можешь.
Он со смехом поинтересовался почему.
Я долго смотрела на него, прежде чем ответить:
–Ты умер.
–Не хочу разочаровывать тебя, пышка, но я все еще трепыхаюсь.
Последовал смех, который я так хорошо помню. Рыжие волосы, коротко подстриженные на висках, всегдашние редкие веснушки, мерцающие светлые глаза.
–Нет,– сказала я, крепко прижавшись к стене, чтобы не упасть.– Я была там, я тебя видела, я держала тебя за руку.
Опять эта улыбка.
–Сегодня же Хеллоуин! Мертвецы ходят по земле! Пойдем наконец домой и добудем выпивки у Рут.
Из одного дома донесся крик, затем звук разбитого стекла и смех.
Когда он повернулся, я крепко схватила его за руку. Рука оказалась твердой, сильной и живой. Она больше не была тощей и слабой. Сейчас он смотрел на меня серьезно. Я вспомнила нашу последнюю встречу, когда он пытался проглотить ложку яда: на руке двигались проводки сухожилий. И вот он здесь. Живой. Как может его сердце биться по-прежнему?
–Грета?– спросил он, внимательно глядя на меня.
Мы стояли, почти касаясь друг друга. Я уверена, что только так – когда мы стояли лицом к лицу – можно было обнаружить сходство между нами. Глаза без ресниц, так много скрывающие, полные красные губы, все выдающие, почти одинаковый цвет кожи и волос – просто на меня как будто упала мимолетная тень.
–Феликс, кое-что произошло,– твердо сказала я.– Я – это не я.
Мгновение он стоял неподвижно, и я наблюдала в свете фонаря за его напряженной улыбкой. Я крепко держала его за руку и не отводила от него глаз. Он стоял на ночном ветру – долговязый, в кожаных бриджах, с голой шеей. Это был мой старый кошмар, прибывший по графику, как делал это каждую ночь. Однако на этот раз его вызвал не мой спящий разум, а взмах волшебной палочки доктора Черлетти.
Появились несколько человек, приглашенных на вечеринку, они смотрели на нас и улыбались. Я разглаживала передник, надетый поверх моей широкой юбки в сборку, понимая, что мы с братом – персонажи не их сказки.
–Я знаю, что ты тоскуешь,– сказал Феликс, когда они скрылись в доме.– Знаю, тебе было тяжело, когда ушел Натан. Я понимаю, зачем ты пошла к врачу, но он, конечно, не ожидал таких побочных эффектов.
Я подняла взгляд и увидела луну, которая взошла между зданиями; вскоре стало ясно, что луна свисает из окна на леске, а свет идет от спрятанной внутри свечи. У окна стояла хорошенькая женщина в костюме Арлекина и раскачивала луну над толпой. За спиной у женщины возник человек, одетый черным котом, и поцеловал ее в затылок.
Феликс сжал мою руку и убрал волосы, упавшие мне на лицо.
–Я знаю, что тебе одиноко.
–Да,– проговорила я наконец.– Мне одиноко.
–Извини, что я уехал так надолго. Отец Ингрид хотел, чтобы я познакомился со своей будущей семьей. Но теперь я снова здесь.– Огни проезжавшего мимо кеба осветили его лицо.– На какое-то время.
Самодовольная полуулыбка под надменными усиками…
И я поняла: теперь можно сказать то, что я шептала про себя все эти месяцы, лежа в постели, с устремленным в окно взглядом, с ресницами, слипшимися от слез. Наконец-то можно сказать это человеку, к которому я всегда обращалась, думая, что он никогда уже меня не услышит. Вот он стоит передо мной, в своем хеллоуинском костюме. Я снова прижалась к нему и сказала:
–Я скучала по тебе.
Он слегка усмехнулся, позволяя себя обнять.
–Я скучала по тебе. Боже, как я скучала по тебе,– повторяла я.
–Я тоже скучал по тебе, Гретель.
Я отстранилась, не отпуская его рук. Он улыбался. Над нами качалась луна, а Коломбина начала петь собравшейся внизу толпе. Я спросила у него, кто такая Ингрид, и он снова сжал мою руку.
–Ингрид,– произнес он отчетливо.– Ты видела ее. Ты вспомнишь. Очень милая, живет в Вашингтоне, дочь сенатора. Ты вспомнишь.– Он рассмеялся, но я видела: что-то его беспокоит.– Я женюсь на ней в январе.
–Женишься на ней?
Он осторожно улыбнулся и кивнул:
–Трудно поверить, что кто-то может выйти за меня, верно? Так вот, я один из немногих подходящих мужчин в городе. Мне повезло, что я немец.
С облегчением я обнаружила, что смеюсь. Мой брат? Тот, что повис на фонарном столбе в своем мальчишеском костюме, закатывая глаза, заламывая руки, подмигивая мне,– все ли видят это? Не похожий на девчонку, конечно, уже не такой, как в подростковые годы, когда он пытался ходить в моих туфлях и ожерельях. Да, в каком-то смысле он вымуштровал себя и убедил окружающих, что он все-таки мужчина. Но любой человек мог сказать, как все обстоит на самом деле,– любой, кто дает себе труд присмотреться и немного разбирается в жизни.
–Феликс!– воскликнула я.– Феликс, ты шутишь! Я, наверное, сплю. Ты не можешь на ней жениться.
Он напрягся, нахмурился и оставил в покое фонарный столб:
–А вот и женюсь. Ты всегда говорила, что она тебе нравится, так что не отпирайся.
–Да я и не отпираюсь, но как же Алан?
–Ты о чем?
–Я точно сплю. Если ты и женишься на ком-нибудь, это должен быть Алан.
Быстро, не раздумывая, он спросил:
–Женить его на ком?
Это была быстрая реакция человека, который не лжет, а, скорее, живет в своем тщательно сконструированном мире – наподобие акустической камеры,– который поглощает ложь, прежде чем изрекший ее сам поймет, что солгал. Нашему разуму ведомо все, в том числе и то, что человек не осознает.
–Понятно,– сказала я.
Секунду мы смотрели друг на друга. Узкая полоска лунного света переползала с крыш на улицу, словно бродячая кошка, и освещала мою прежнюю жизнь старого образца. Эффект обезьяньей лапки [3]. Я попала в мир, в котором брат был жив и даже не попал на войну, но моя мечта была плохо продумана, и этот мир оказался ловушкой.
–Грета…– начал было он, но остановился.
Есть истины, известные всем, кроме нас. Каждый сталкивался с чем-то подобным: от этого не застрахован никто. Не секрет, не скандальные факты – нечто простое и очевидное для всех остальных. Нечто простое, например потеря веса, или сложное, например расставание с мужем. Как это ужасно – понимать, что всем известно средство, способное изменить твою жизнь, и что никто тебе о нем не расскажет! Остается лишь гадать на свой страх и риск, пока тайное не станет явным, но это всегда происходит слишком поздно.
–Предъявите увольнительную,– раздался грубый голос у нас за спиной. Крупный курносый полицейский в синей форме. Я не сразу сообразила, что на нем отнюдь не маскарадный костюм.
–Я освобожден от службы,– ответил брат.– Я немец.
–Предъявите документы.
–Да,– сказал Феликс, подавляя ярость.– Да, сейчас.
Кажется, у меня с собой не было ничего похожего на бумажник. Я задумалась над тем, есть ли вообще у меня документы и какие документы должны у меня быть.