аше пришлось одалживать обычные русские кирзовые сапоги у одной из подруг. Но она справедливо полагала, что в темноте никто не будет разглядывать, как она обута.
Насладившись произведенным эффектом, Паша подошла к зеркалу и принялась озабоченно укладывать под пилотку мягкие пряди хотя и коротко стриженных для девушки, но все же слишком длинных для солдата русых волос.
Потом Михаил внимательно оглядел всю ее – с ног до головы – и не нашел в Савельевой ничего такого, что могло бы вызвать подозрение у настоящего немца, кроме сапог, но тут уж ничего поделать было нельзя.
Конечно, в июне сорок первого года в гитлеровской армии вряд ли можно было встретить такого заморыша, но сейчас стояло предзимье сорок третьего, и немцы посылали на фронт молодежь, не считаясь ни с ростом, ни со здоровьем, лишь бы подошел призывной возраст.
Проснулся Неудахин. Ничуть не удивился, увидев в комнате троих в немецкой форме, посоветовал только Паше поглубже натянуть пилотку, чтобы, упаси боже, из-под нее не выбились волосы в самый неподходящий момент. Снова простуженно ухнули старые часы, подошло время выходить. По старому русскому обычаю все присели, как перед дальней дорогой. В комнате повисло напряженное молчание.
– Встали! – И Паша решительно вскочила на ноги.
Василий крепко пожал всем троим руки:
– Желаю удачи!
И трое, впереди Алексей, за ним Михаил и Паша, вышли во двор.
Пустынны, безлюдны были улицы Луцка в эти поздние часы. Ни огонька в занавешенных окнах, ни звука. Лишь изредка где-нибудь тявкнет собака. Строжайше запрещено местным жителям появляться в это время на улицах. Только железнодорожникам и рабочим вечерней смены, – словом, считанным лицам дозволено ходить по городу – со специальными ночными пропусками и обязательно посреди мостовой, чтобы издали были видны патрулю или полицаю.
Это оккупационный режим, новый порядок.
Трое твердо, по-хозяйски шагают по тротуару, на шее автоматы, изготовленные к стрельбе. Впереди рослый унтер-офицер, чуть сзади два солдата. Упаси бог им нарваться на такой же патруль. Схватка не страшна – на их стороне всегда остается неожиданность, но операция сорвется. И не на одну ночь – насовсем. Кто знает, сколько еще задержатся в Луцке проклятые снаряды и хватит ли времени разработать и осуществить новый план?
Нет, осечки сегодня быть не должно: Василий Неудахин обязан сегодня уйти из города не с пустыми руками. Сейчас им нужен немец. Один-единственный. Без него не узнать пароля, а без пароля нечего и думать проникнуть на территорию складов. Из-за него, этого желанного немца, и шагает в сторону станции не предусмотренный караульным расписанием дополнительный наряд – фельдфебель и двое солдат, один из которых выглядит совсем мальчишкой.
…Обер-ефрейтор Краузе не мог жаловаться на свою судьбу. Луцк все-таки не фронт, да и с продуктами неплохо, почти каждую неделю удается отправить домой посылку с украинским шпиком и колбасой. Служба не из трудных, да и знакома давным-давно: пожарным был он лет двадцать в Кенигсберге, пожарным оставался и здесь. В обязанности его входило три раза в день обойти территорию артскладов, проверить, в порядке ли пожарные краны, сигнализаторы, инструменты. И отметить все аккуратнейшим образом в особой прошнурованной тетрадочке. Да, здорово ему повезло, курорт, а не служба. Правда, говорят, что в округе, да и самом городе действуют партизаны, но его, Краузе, немецкий бог пока милует, встречать не приходилось.
– Хальт! – Приятные размышления обер-ефрейтора прервал резкий оклик, в лицо пронзительно ударил луч света из нагрудного фонаря.
– Пароль?
– Рейн… – Краузе досадливо тер ослепленные глаза. Черт бы побрал этих жандармов с их фонарями, но все же спросил для порядка, а то еще придерутся к нарушению устава: – Отзыв?
Отзыва он так и не получил. Вместо него неожиданно сильный толчок в грудь – и в ту же секунду острая сумасшедшая боль пронзила и согнула пополам его тело, вспыхнули и замелькали перед глазами красные и зеленые круги. Потом все исчезло.
Алексей и Михаил подхватили рухнувшего немца, под руки и за ноги быстро оттащили в сторонку и запихнули уже безжизненное тело под дощатый мостик, переброшенный через придорожный кювет. Только ноги пришлось подогнуть в коленях, чтобы не торчали наружу.
Все произошло так быстро, что Паша не успела и дух перевести. Словно и не спешил только что домой со службы немецкий обер-ефрейтор. Осталось от него одно только слово. Пароль.
Теперь троим разведчикам предстояло самим миновать настоящего часового возле подъездных путей, ведущих на склад. Сотня шагов… Еще сотня… Еще…
– Хальт! Пароль?
Перед ними часовой. Автомат – прямо в грудь круглым острым зрачком. Палец на спусковом крючке. Лица не видно в тени глубокой каски.
– Рейн! – уверенно отвечает Ткаченко и уверенно же требует сам: – Отзыв?
– Рур!
Часовой опускает автомат. Трое беспрепятственно минуют первый забор из колючей проволоки. Они идут дальше, только похрустывает под сапогами осенняя ломкая листва. Непреодолимо хочется оглянуться, что часовой? Неужто сошло? Усилием воли Паша заставляет себя спокойно идти дальше: оглядываться нельзя. Они назвали пароль правильно, получили отзыв, и часовому теперь нет до них никакого дела. Им до него тоже – убирать этого немца нет никакой надобности.
Впереди показались длинные приземистые строения, чуть выступающие над каменным забором и двумя рядами колючей проволоки. Это склады.
У ворот двое часовых.
– Хальт! Пароль?
– Рейн! Отзыв?
– Рур. Проходите!
И снова прыгает в мыслях: «Только не оглядываться!»
У немцев дисциплина. Солдатам-часовым ни к чему знать, зачем поздним вечером дополнительный наряд идет на закрытую территорию. Их дело проверить пароль. За остальное отвечает начальство. Но начальства нет. Единственный офицер дремлет на диване в дежурке.
Трое пересекают несколько подъездных путей и сворачивают к дальнему, на отшибе, одноэтажному зданию из красного кирпича без окон. Если сегодня днем снаряды не вывезли (такое не исключалось), они должны быть именно здесь, за этими толстыми кирпичными стенами.
У дверей застыл часовой, настороженный, внимательный, автомат – в сторону троих.
– Хальт! Пароль?
– Рейн! Отзыв?
– Рур.
Но пароль действителен только для того, чтобы подойти к часовому. В склад он без письменного разрешения не пустит да и с поста без разводящего не двинется.
На ходу Ткаченко расстегивает верхний карман мундира, достает оттуда сложенный вчетверо листок бумаги и протягивает часовому… И в то мгновение, когда их руки встречаются, делает неожиданный шаг в сторону. Из-за спины Ткаченко черной тенью метнулся Михаил. Блеснуло под качающимся фонарем лезвие кинжала, и, глухо охнув, немец повалился на песок.
А Ткаченко припрятанным за голенище ломиком (специально изготовленным в слесарке паровозного депо) уже выдергивал вместе с петлями увесистые висячие замки, оставшиеся еще с панских времен. Тяжелая, кованная железом дверь медленно, со скрипом отъехала по полозьям в сторону. Не намного, ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель мог проскользнуть солдат, похожий на мальчишку.
Ткаченко отвел дверь еще немного и затолкал внутрь здания тело часового, сам же встал на его место, прикрыв спиной щель. А Михаил уже огибал угол здания, спешил навстречу второму часовому, который должен был находиться где-то с другой стороны.
Паша на секунду прислонилась к внутренней стене. Но только на секунду. Потом взяла себя в руки, вынула из кармана электрический фонарик с потайной шторкой и огляделась. Узкий луч света пробежал по стеллажам. Тускло блеснули серебром массивные чушки. Вот она, цель! Снаряды хранились не в ящиках, а были аккуратно выложены на досках с полукруглыми вырезами-гнездами. Паша попробовала вытащить один снаряд из гнезда и ахнула – в нем было килограммов двадцать. «Как же Василий его потащит?..» – ужаснулась девушка.
«Нет, надо поискать другой. Может, найдется полегче», – наивно рассудила Паша и действительно чудом нашла кое-что «полегче»! В глубине склада Савельева обнаружила специальный стенд, на котором был укреплен отдельно развинченный стальной стакан и отдельно – небольшой продолговатый баллон со смертоносной отравляющей начинкой!
Немецкая инструкция – выставлять у каждого вида боеприпасов образец заряда – сослужила как нельзя лучшую службу советской разведчице. Паша осторожно открутила мягкие проволочные лапки и бережно сняла баллон со стенда, спрятала под мундиром. Теперь можно уходить.
К двери шла без фонаря, ориентируясь на светлое пятно неба в проеме отодвинутой двери. У порога нога ее ступила на что-то мягкое, и Паша судорожно зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть.
Пропустив девушку, Ткаченко осторожно, стараясь не скрипеть, задвинул дверь и, не поворачиваясь, чтобы не упускать из виду складской двор, стал отходить в угол.
У дальнего выхода их ждал Неизвестный. Он стоял в обычной позе немецких часовых: широко расставив крепкие ноги, обе руки на автомате… Куда делся настоящий часовой, спрашивать его не стали.
Теперь нужно назад, на Ковельскую. Они прошли быстрым шагом метров двадцать, как вдруг Паша остановилась.
– Ты что? – шепотом спросил ее Ткаченко.
– Придется вернуться к забору, Леша, – так же шепотом ответила Паша, и в голосе ее Ткаченко уловил скрытый упрек, – про махорку забыли.
Они действительно забыли про махорку – от собак. Единственное упущение. Но его не поздно было загладить. А махорки у каждого – полные карманы…
12
Паника поднялась, когда разводящий нашел возле здания, где хранились секретные снаряды, трупы обоих часовых. Солдаты были убиты наповал холодным оружием, скорее всего, обоюдоострым кинжалом. Замок с двери склада был сорван, образец химической начинки, хранившийся внутри здания на отдельном стенде, отсутствовал.
Еще через пятнадцать минут дежурный офицер лейтенант Вебер, находившийся в состоянии, близком к полуобморочному, уже давал показания примчавшемуся к месту происшествия следователю гестапо обер-лейтенанту войск СС Шмидту. Вскоре к Шмидту присоединился и сам шеф гестапо доктор Фишер.