Орлов ненадолго задумался.
– Сначала меня удивило, что он просил включить в маршрут Минск. Там ничего интересного по его профилю нет. Потом решил, что, возможно, его что-то связывает с этим городом. Может, детские воспоминания. В Днепропетровске, например, он из номера, если был свободен, не выходил. А в Минске наоборот. Порой исчезал на полдня. Может быть, он жил раньше в этом городе? У меня даже сложилось впечатление, что он там кого-то разыскивал.
– На каком основании у вас возникло такое предположение?
– Вначале чисто интуитивно, а потом случай один произошел. Однажды вечером он увидел у меня свежий «Огонек» и взял его почитать на ночь. На следующее утро принес. Вечером мы стали собираться в Москву. Захожу к нему в номер – он что-то ищет, перебирает всякие бумажки. Уже в поезде снова вдруг попросил у меня журнал. Стал я доставать его из чемодана, вывалилась закладка – бланк справочного бюро. Я решил, что он не дочитал какой-то очерк, вложил закладку на место и отдал журнал. Он мне его вернул через час, но бланка уже не было. Видимо, именно его Квятковский и искал в номере перед отъездом.
Следующий вопрос Марков задал, не питая никакой надежды получить положительный ответ – очень уж мимолетным был только что рассказанный ему эпизод.
– Вы успели прочитать, что именно было написано на бланке?
– Запомнил фамилию – Коновалова. По случайному совпадению Коновалова – девичья фамилия моей матери. Имя тоже заметил – Маргарита, отчество нет. Да, еще год рождения – тридцатый или тридцать восьмой. Вот адрес не разобрал совсем – вы же знаете, какие почерки у этих девушек в адресных бюро…
Марков знал, конечно. И был несказанно доволен, что секундного взгляда на неряшливую запись оказалось для Орлова достаточно, чтобы разобрать и запомнить самое главное…
Полковник Горелов внимательно прочитал составленную Марковым справку. Задумчиво побарабанил пальцами по столу.
– Что ж, – наконец сказал он, – для начала вы поработали неплохо. Но все равно мы еще не можем сказать уверенно, с чем столкнулись: добровольным поступком Егорова или насилием.
– Я все-таки склоняюсь к последнему.
– Подождите, Андрей Ильич, с заключениями…
От своего начальника Марков ожидал услышать именно такие слова. Полковник был известен чрезвычайной неторопливостью в принятии выводов, но зато крайней решительностью в последующих за ними действиях… Квятковский несомненно причастен как-то к исчезновению Егорова. Или склонил того к невозвращению, или…
– Есть еще один вариант, – вставил Егоров, – Квятковский вообще ни при чем, просто случайное стечение обстоятельств.
– Не исключено, – охотно согласился полковник, – В любом случае нужно как можно быстрее разыскать Маргариту Коновалову. Здесь, в Союзе, это единственная ниточка к Квятковскому.
– Если Орлов чего-нибудь не напутал. Поездка была полгода назад, да и бланк он видел мельком.
– Будем надеяться на его молодую память. К тому же в точности фамилии сомневаться не приходится. В имени мог и ошибиться, так что обратите внимание не только на Маргарит, но и Мариэтт и других, носящих созвучное Маргарите имя. Так что завтра вылетайте в командировку.
– В Минск?
– Не только. В Ленинград тоже. Нужно поговорить с Бобровым.
С капитаном Сергеем Веселовским, который встретил его в минском аэропорту, Марков был знаком – несколько месяцев тому назад он приезжал в Москву в связи с крупным валютным делом. За две недели они успели подружиться, побывали даже на футбольном матче динамовских команд Москвы и Минска, за которые соответственно месту жительства и болели.
Крепко пожав Маркову руку и ловко перехватив у него спортивную сумку с вещами, Веселовский сразу заговорил о деле:
– Мы тут успели кое-что выяснить со вчерашнего дня. В Минске проживают четыре Маргариты Коноваловы рождения тридцатого года и две тридцать восьмого. Так что работы будет не так уж много.
Марков был постарше своего минского коллеги не только званием, но также возрастом и опытом. Потому и не столь оптимистичен.
– Кто-нибудь из них попадал в наше поле зрения?
– Нет.
– А ты говоришь – работы будет немного. – Марков слегка передразнил приятеля. – К слову, Квятковский мог и не выходить на Коновалову, адрес же узнавал для кого-то другого, может быть, вообще с невинными целями.
– Тогда ему незачем было бы скрывать бланк справочного бюро от своего спутника.
– Но если они встретились, и по серьезному поводу, вряд ли можно рассчитывать на ее откровенность.
Веселовский, оказалось, предвидел такую возможность.
– У меня есть план. Если, конечно, найдем нужную нам Коновалову. Милиция предъявляет гражданам фотографии их родных или знакомых для опознания. И при этом не всегда сообщает, по разным соображениям, что произошло с этим человеком: арестован, находится в розыске, погиб, ну и тому подобное. У нас есть фото Квятковского, вот и предъявим его Коноваловой. Знакомая Квятковского сразу узнает его и хоть чем-нибудь да выдаст себя. Если она его сообщница, то первая мысль, которая придет ей в голову, что Квятковский задержан, изобличен и дал против нее показания. Значит, упираться бессмысленно – только усугублять положение. Если встреча не содержала ничего предосудительного, то ей и вовсе нет никакого смысла что-либо скрывать.
– Придумано неплохо. А как осуществить практически?
– В городском угрозыске работает наш бывший сотрудник, капитан Губарев. С его нынешним начальством в МВД уже обговорено – он нам поможет. Если центр, то есть ты, не возражает.
«Центр» не возражал. Превосходный план Веселовского, будучи, правда, реализованным лишь на две трети, существенных результатов не принес. А на две трети он был осуществлен потому, что из шести Маргарит Коноваловых в Минске находились лишь четыре. Ни одна из них Квятковского на фотографии решительно не опознала и никаких признаков волнения, тем более растерянности при этом не проявила. Что же касается зарубежных связей – таковая выявилась лишь у одной из четырех опрошенных Коноваловых – родная сестра-пенсионерка в недалеком Белостоке.
Андрей нервничал. Сергей его успокаивал, обещал довести дело до конца и незамедлительно дать знать в Москву о результатах.
В Ленинград Марков прилетел около полудня, рассчитывая в этот же день выехать в Москву «Красной стрелой». О встрече с Бобровым договорились заблаговременно его ленинградские коллеги.
Валентин Михайлович Бобров оказался симпатичнейшим человеком, поразительно похожим и внешностью, и манерами на актера Евгения Леонова – если бы тот носил очки. Вот только леоновской жизнерадостности в собеседнике Маркова (они разговаривали в специально снятом на день номере «Европейской») не было и на гран. Он выглядел подавленным и растерянным. В ходе разговора почти непрерывно курил мало кем покупаемые в наш сигаретный век папиросы «Казбек». Первыми его словами после формального знакомства были:
– Что с Сашей? Удалось с ним встретиться?
– Не знаю, – чистосердечно ответил Марков, отметив про себя «Саша», а не «Егоров». – Меня два дня не было в Москве. Но думаю, что нет, меня бы известили. Хотите кофе?
– Не откажусь.
Марков, нарушая правила проживания гостей, вынул из серванта чайник, ополоснул его в ванной комнате, заполнил водой и воткнул в розетку дорожный кипятильник, извлеченный из сумки вместе с банкой растворимого кофе, сахаром и пачкой минского сухого печенья. Через несколько минут они уже кофейничали. Процедуру эту Андрей затеял не только потому, что у него со вчерашнего вечера росинки маковой во рту не было, но и с целью практической – дать время Боброву освоиться перед не слишком приятным разговором.
Отпив половину первой чашки, Марков наконец перешел к делу.
– Я слышал, Александр Иванович Егоров был вашим другом?
– Почему – был? – подчеркнуто ровным голосом спросил Бобров. – Он и остается, уверен, моим другом, как и я его.
– И это вы говорите после всего того, что произошло в Бредене? – недоуменно воскликнул Марков.
– А что, собственно, там произошло? – уже с явным вызовом произнес Бобров. – С моей точки зрения, там произошла беда. С моим другом Сашкой, то есть советским гражданином Егоровым.
Столько убежденности было в этом энергичном заявлении, что Марков понял: надо немедленно изменить тональность разговора, иначе никакого прока не будет.
– Валентин Михайлович, на Западе от имени Егорова было сделано заявление, в котором, в частности, он мотивировал свой отказ вернуться в СССР тем, что вместо него в члены-корреспонденты избрали вас.
Бобров неожиданно засмеялся:
– Это дурацкое заявление, дурацкое лишь на первый взгляд, только убеждает меня в том, что Егоров написал его сам и что он попал в беду…
Тут уже Марков окончательно растерялся.
– Как прикажете понимать?
– Да очень просто. Егоров прекрасно понимал, что там, на Западе, не знают всю историю с выборами, и этим заявлением дал понять нам, знающим подоплеку, что его вынудили сделать это.
То, что сообщил Бобров, было очень важно и – интересно. Марков тут же спросил:
– Вы это можете доказать?
– Пожалуйста! Мы не знали, что наши институты, его в Москве и мой в Ленинграде, выдвинут нас в этом году. Это произошло одновременно. Оба мы тогда были очень заняты делами и о выдвижении узнали из газет. А за два дня до сессии он мне позвонил и сказал, что снял свою кандидатуру фактически в мою пользу. Кстати, моя жена присутствовала при этом разговоре и только ахнула. Меня этот псих благородный (Бобров так и выразился – псих) возмутил. Я ему сказал, что раз так, я тоже сниму свою кандидатуру. А он только загоготал в трубку: «А вот и не снимешь, потому что этим откроешь дорогу прохвосту Болтянскому».
Бобров вдруг сник и огорченно вздохнул:
– Об одном жалею, что не догадался вовремя отказаться от баллотировки, опередить Сашку.
Валентин Михайлович допил остывший кофе и закончил свою мысль.
– Теперь слушайте – это не все еще. Когда подсчитали шары, Сашка первым прислал мне телеграмму. – Он вынул из портфеля стандартный бланк, бережно развернул его и пр